Я снова щурюсь на луну. Смотрю на нее сначала одним глазом, потом другим. Снова запрокидываю голову к небу. А-о-о-о-о!..
Я улавливаю какое-то движение. В том самом пролеске, в полуразрушенном доме. Я полностью вверяюсь периферическому зрению. Убеждаюсь, что не ошибся, когда вновь ловлю копошение за стальным забором.
Кричу, едва не надрывая глотку:
— Я вас разбудил? Простите, сэр!
Что-то темное быстро промелькнуло за оградой. Промелькнуло и исчезло.
— Мелкие сказали, что вы украли эту вещь, сэр! — продолжаю я. — Сказали, что хотели вернуть это хозяину!.. Я им не поверил!
Из темноты слышен лишь скрип дубов — летний ветер мягко раскачивает их тяжелые кроны. Я тяжело сглатываю, в горле першит. Я встаю со ступеней и отряхиваю штаны. Под ложечкой неприятно сосет.
После трёхнедельной отсидки в четырех стенах я-таки решаюсь выйти на свежий воздух. Сентябрь подходит к концу и уже начинает холодать. Я больше не потею, как зараза, но продолжаю носить повязки. Хоть что-то в жизни должно оставаться неизменным.
Работа спорится, но медленно. Малышня по уши в уроках и домашке, а потому вижу я разбойничью шайку нечасто. Так, забежит мальчуган или девчонка время от времени на палку чая и тут же дернет в кусты — искать приключения на отсиженную за партой пятую точку. Дэльфи звонила еще пару раз, но ответить ей мне было нечего. Расследование продолжается — следующий отчет через пять миллионов лет. Среди местных никто ко мне в друзья не рвется. Иногда заходит Рон, похожий на Ранга, но чаще по делу, а не для тет-а-тет по душам.
Потому гулять по окрестностям я отправляюсь в одиночку. Дорога петляет по полю и в конце концов приводит меня к развилке. В левую сторону проложена песчаная тропа, по которой спокойно можно проехать на машине. В правую сторону ведет едва заметная узенькая тропка, теряющаяся в траве. Я сворачиваю на нее не думая. Не люблю цивилизацию, хоть убей.
Как я так быстро оказываюсь у железных ворот, не знаю. Но сам факт неоспорим. Я долго топчусь на месте, придумывая убедительный повод постучаться на чай. Крепкое ругательство, донесшееся из-за стальных пластин, очень мне в этом помогает. Приподнявшись на цыпочках, я заглядываю за ограду.
Старик возится с каким-то железяками. То ли отнести их куда-то хочет, то ли ровно положить… один хрен, потому что у него ничего не получается. После очередной попытки он резко замирает, хватаясь за бок, и сплевывает на землю. Тяжело вздыхает, отступая назад…
— Помощь не нужна, сэр? — вырывается у меня.
Мужчина вскидывает голову и оборачивается. Лицо красное после таскания металлолома, бурая рубаха потемнела от пота на груди и под мышками. Волосы и борода всклокоченные.
Кустистые брови сведены к переносице, и морщины на лице хорошо видны.
— Нет, — рыком отвечает он.
— Уверены? — продолжаю я вместо того, чтобы уйти.
— Да, — все тем же тоном заявляет старик.
Он отворачивается и снова берется за железки. Я молча наблюдаю, как он приподнимает их на несколько дюймов от земли, оттаскивает на столько же в сторону и отпускает, тяжело отдуваясь и шипя сквозь зубы. Железки с диким грохотом падают на землю. Я невольно морщусь.
— До сих пор? — спрашиваю я после паузы.
Старик не отвечает. Тяжело сглотнув, он долго молчит. Смотрит на железки, поджимает губы. Потирает заросшую щеку, поглядывая на свой дом. Но в конце концов вздыхает и опускает голову.
— Пять сек, — говорю я, чувствуя, что это и есть ответ. — Дайте-ка я войду.
Калитка для слабаков, поэтому я подтягиваюсь на руках и влет перемахиваю ограду. Старик косится на меня, уголок губ у него дергается. Я потираю руки и оглядываю фронт работ. Трубы какие-то, какие-то панельки, железные коробки с кнопочками. Техника, одним словом — я в этом профан.
— Куда их? — спрашиваю я.
Старик указывает на пристройку рядом с домом. То ли сарай, то ли гараж — уже непонятно. Я киваю и поднимаю железяку. Тяжелая падла! Я мелко цежу воздух сквозь и делаю короткие остановки все время, пока ее тащу. Старик показывает, куда мне ее нужно положить. То же самое проделываю со всеми остальными железками. Барахло выглядит относительно новым, только с небольшими дефектами: то дырка где, то царапина, то вмятина. Подлатать бы их немного…
Мысля бьется о черепную коробку, и вопрос вырывается непроизвольно:
— Чините?
— Угу, — говорит старик, придирчиво осматривая металл.
— Много платят?
— Мгм, — неопределенно отвечает старик.
Я стою перед ним, уперев руки в бока. Вблизи он уже не выглядит таким убогим. Одежда более-менее чистая, морщины не такие уж и глубокие, и горбится он не так уж сильно. Но хромает заметно и его руки подрагивают. Я пытаюсь поймать его взгляд.
— Вам ничего не нужно? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает старик.
— Может, еды? Вы не голодный?
— Нет, — рычит старик.
Я отступаю, видя, что он начинает злиться. Постояв еще немного, я уже собираюсь уходить… но черт опять дергает меня за язык:
— Пацаны часто достают?
Старик не отвечает — делает вид, что занят своими железками. Я перевожу дыхание, глядя ему в спину. Херня какая-то, а не разговор. Но я продолжаю:
— Простите того парнишку. Чарли не плохой мальчик — просто наивный дурачок.
Старик что-то бормочет себе под нос и сплёвывает. Я поджимаю губы. Ну да. Я бы тоже так отреагировал.
— Он и его дружок решили, что совершают благое дело, — продолжаю я. — Какой-то олень наболтал им, что… ваша вещь не ваша вещь.
— Чего? — хмурится старик.
— Какой-то петух сказал им, что вы прячете какую-то важную штуку, которая принадлежит ему, — объясняю я. — Сказал, что ему она очень дорога и что он готов отдать все, что угодно, чтобы вернуть ее. Небось взрослый бугай какой-нибудь решил поиздеваться над сопливой малышней…
Старик смотрит на железки перед собой. Я вижу, что он стискивает челюсть, и чувствую покалывание где-то в районе солнечного сплетения.
— Чарли с Догги, господа чести, рыцари на белых скакунах, решили несчастному вернуть то, что принадлежит ему по праву. Это не было их инициативой, — добавляю я, видя, что старик все-таки слушает. — Я провел с ними воспитательную беседу. Намекнул, чтобы они к вам сходили извиниться…
— Не нужны мне извинения, — рычит старик.
— …но малявки напуганы, — продолжаю я, будто не услышав. — Вряд ли скоро придут. Вряд ли вообще придут. У вас темная слава.
Старик отворачивается от меня. Я жду пару минут, надеясь, что он что-нибудь скажет. Старик копошится в железяках.
— Я хотел, чтобы вы это узнали, — говорю я, не зная зачем.
— Я узнал, — рычит старик.
В свое время мне приходилось работать с людьми, имеющими сложный психологический портрет. Мы с Рангом часто ходили на практику в психбольницы и тюрьмы. Я могу определить, насколько человек близок к пределу терпения, и умею вовремя оборвать общение без перехода через этот предел.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти подобру-поздорову, сказав напоследок только:
— Доброго дня, сэр. За помощь — всегда пожалуйста.
Я замечаю краем глаза, что старик пронзил меня взглядом, но я к тому времени уже шагаю прочь из сарая.
Середина октября выдалась на редкость скверной. Постоянно моросит холодный дождь. Уныние завладевает городком. Мелкие стали приходить чаще — бегать сломя голову по лесу в такую погоду не хочется никому, а дом вызывает у них лишь тоску и по-детски остервенелое раздражение. Я кормлю их остатками фруктов и свежеиспеченным печеньем. Сначала мои кулинарные шедевры выходили такими себе, но со временем мне удается набить руку. Так что если раньше ребятишки моими печеньками разве что в стены не швырялись, то теперь жуют их с явным аппетитом.
Я выбираюсь в город, чтобы пополнить запасы продуктов, и в магазине случайно натыкаюсь на Рона. Мы перекидываемся несколькими фразами и даже договариваемся провести вечер этой пятницы у него дома за просмотром старенького вестерна. Он, как и я, меломан и согласился показать мне свою коллекцию пластинок. Из магазина я выхожу довольным, как сто слонов.
