В один из обыкновенных ясных дней Максим возвращался домой со школы и увидел у калитки старую ржавую машину скорой помощи, а возле нее милицейский бобик. Он зашел в подъезд с обшарпанной краской и увидел, что дверь в его квартиру открыта, а на пороге стоят какие-то люди. Любопытство быстро сменилось волнением, когда взрослые, словно не замечая мальчика, равнодушно игнорировали его вопрос «Где моя мама?».
Максим нашел маму на кухне, она неподвижно лежала на полу. Тело Людмилы было накрыто белой простыней, из-под которой была видна только ее нога, цвет кожи уже приобрел бледный оттенок. Мальчик бросился к маме и, расталкивая, пытался ее разбудить, отказываясь понимать произошедшее. Осознав, что мама больше не очнется, ребенок впал в истерический припадок, он начал кричать и плакать навзрыд.
Мальчика не смогли успокоить. И милиционеры, не придумав ничего лучше, отвезли его в детскую комнату милиции. Хотя все в отделении считали, что мальчик быстро выдохнется, спустя несколько часов ничего не изменилось. Максим не мог успокоиться, а милиционеры даже начали спорить на деньги о том, на сколько у него хватит сил. Вопли надоели дежурному, и он вызвал скорую, прибывший санитар вколол мальчику успокоительное, и тот, уснув, проспал несколько часов.
Следующий день Максим находился в этом злачном месте, куда приводят беспризорных детей, маленьких хулиганов, юных наркоманов и прочих покинутых, до которых взрослым нет никакого дела. Родных у мальчика не осталось, и в отделении он ожидал представителей органов опеки. В тот день Максимка стал Максимом, нет, он не возмужал и не окреп, просто что-то в нем угасло. Что-то детское, беззаветное и легкое навсегда оборвалось в мальчике и покинуло его, как осенний листочек, отрываясь от ветки, начинает обратный отсчет своему существованию. Максим очень рано открыл глаза на облик мира, повернувшегося к нему той стороной, которую видят такие, как он, ставшие никому не нужными дети-сироты. Он возненавидел всех и вся, возненавидел весь мир, а самое главное, своего отца, которому захотел причинить столько же боли, сколько тот причинил его маме, той боли, которая, как он считал, забрала ее у него.
Так просто и неумолимо наступил переломный момент в жизни человека. Никто и никогда такого не ждет, никому не ведомо маршрутное расписание судьбы, определяющей отведенный путь. Одних путь ведет в погибель, других на вершину, третьи счастливы, что не познали ни того, ни другого. Куда путь вел Максима, ему в тот момент было безразлично. Маленький, беззащитный ребенок, только что лишившийся матери, получил еще один удар, удар бесчеловечного безразличия от мира взрослых. Психолога в штате милиции маленького городка не было, а пьяные милиционеры уделяли внимание ребенку только в перерывах между пошлыми и циничными насмешками над бедами других.
Представитель органов опеки из областного центра так и не приехал, видимо, у него были дела поважнее. Максим уже много часов сидел в углу на деревянном стульчике, спинка и сиденье которого были обиты неприятной тканью, со временем покрывшейся дырками от сигарет и зажигалок. Максим медленно ковырял из них поролон и пальцами скатывал его в кусочки. Тяжелая рана его души, высеченная тупой, оглушающей болью, нокаутировала, мальчик был подавлен. Детские забавы и развлеченья мальчику тринадцати лет в одночасье перестали быть интересны. Все, что он знал раньше, прекратилось в один миг, ни его школьные друзья, ни соседи, ни кто бы то ни было еще уже не имели никакого значения. Максим хорошо понимал, что никто из тех, кого он знает, за ним не придет, у этих людей есть свои дети, а Максим им чужой. И он не знал никаких родных, кроме троюродной сестры мамы, о которой она упомянула лишь однажды. Людмила никогда с ней не общалась, и мальчик не ждал, что она объявится. Он сидел на этом жестком, неудобном стуле, в окружении грубых, равнодушных к его горю людей, и мысли, что за ним никто не придет, накатывали на него волнами снова и снова. Под воздействием глубочайшей психологической травмы, ощущая себя самым одиноким существом на планете, Максим оказался на грани душевной болезни.
Вечером мальчик остался в комнате один. В коридоре за дверью послышался разговор, в комнату кто-то зашел, но у маленького Максима это не вызвало интереса, и он продолжал ковырять стул. Тем временем человек подошел к деревянному столу в двух метрах от мальчика, стол напоминал школьную парту. На столе стояла грязная посуда и остатки, если это можно так назвать, завтрака. Максиму дали сосиску на вкус как бумага и кусочек плавленого сыра с ломтиком хлеба. Мальчик под уговорами толстого милиционера, кожа которого была покрыта пятнами, согласился позавтракать, но смог выпить только полкружки чая и откусить кусок сосиски, больше в горло ничего не полезло. Недоеденный завтрак так и остался в тарелке на краю стола. Человек, посмотрев на эту импровизированную трапезу, с сожалением выдохнул, там же взял табуретку и сел напротив мальчика. На минуту воцарилась тишина.
– Здравствуй, Максим, – сказал мужчина, его голос был спокойным и мягким, совсем не таким, как у дяденек милиционеров.
Максим не отреагировал, ему было все равно, что происходит вокруг, но мужчина не продолжал, похоже, он прекрасно понимал, что мальчику пришлось пережить, и знал, что давить было нельзя. Незнакомый человек терпеливо ждал, не произнеся больше ни слова. Поначалу мальчик не придал всему происходящему значения, на протяжении целого дня много разных людей ходили туда-сюда по своим делам, мало ли кто это, посидит и уйдет. Но мужчина, не навязываясь, твердо стоял на своем. Максим чувствовал его взгляд и удивился, когда спустя долгое время тот даже не пошевелился. Прошло больше тридцати минут, и все это время они сидели в комнате одни, друг напротив друга. Для мальчика время шло иначе, оно, как и все остальное, не имело никакого значения. Понемногу мозг начал оживать от тяжелого сна наяву и вырываться из забытья, в мальчике просыпалось природное любопытство. Он медленно, с опаской поднял голову – перед ним сидел худощавый мужчина с каштановыми волосами, кромка которых местами редела сединой. Лицо у него было немного узкое, скорее прямоугольное, оно было приятное, а его тонкие усики придавали солидности и важности. Глаза маленькие, серые, Максим не заметил, как засмотрелся в эти глаза, они показались ему бесконечно грустными, но добрыми. Незнакомец был одет в костюм темно-рубинового цвета, почти черный, на ногах были лакированные туфли, начищенные до блеска, в руках он держал небольшую шляпу. Уловив вопросительный взгляд мальчика, мужчина спокойно пояснил:
– Максим, я твой дядя, я брат твоего папы.
От этих слов в мальчике наступило замешательство, его пульс стал ритмичен, а к голове начала приливать кровь, дыхание участилось.
– Я выехал, как только узнал, что случилось. Представляю, как тебе сейчас плохо, – продолжил дядя, стараясь говорить как можно мягче.
Запекшиеся губы Максима пошевелились, словно он хотел говорить, но потерял дар речи. Во рту пересохло, и он не смог ничего сказать.
– Я приехал забрать тебя отсюда, хочу, чтобы ты отправился со мной.
Максим два дня почти ничего не ел, горе и стресс лишили его сил, он знал, что такое детдом, и последние несколько часов провел в ужасе от мысли, что его неизбежно туда отправят. И вот новый резкий поворот в жизни маленького мальчика. Нервное истощение наконец достигло своего апогея, Максим невольно опустил взгляд, руки стали ватными, голова начала запрокидываться вбок, от истощения он упал в обморок. Дядя молниеносным движением сместился с табуретки в сторону племянника и бережно подхватил обессилевшее тело ребенка.
Очнулся Максим на заднем сиденье автомобиля, накрытый пиджаком. За рулем был мужчина, давеча представившийся дядей, они ехали где-то по трассе. Мальчик приподнялся и оперся на руку, восходящее солнце ослепляло. Максим сел, пиджак сполз у него с плеча, он протер глаза, страшно хотелось пить. Он поднес палец к губам, его губы потрескались от отсутствия влаги, мальчик хотел что-то сказать, но не смог произнести ни слова. Водитель увидел, что Максим проснулся, и догадался, что ребенок хочет пить, протянул ему заранее приготовленную бутылку воды. Мальчик взял бутылку и жадно осушил ее за минуту, делая перерывы, чтобы дышать. Живительная влага подействовала на мозг через несколько минут, мальчик пришел в чувство, начав осознавать происходящее. Старенький «Мерседес» не спеша, плавным ходом двигался вперед к линии горизонта. Снег уже отступил, и весна начала приносить с собой тепло, трава зеленела и вытесняла зимнюю сажу. Ровный звук мотора, приятно проглатываемые подвеской кочки, монотонное бренчание каких-то песен на незнакомом языке. Максим посмотрел на магнитофон, пытаясь разобрать, что за слова такие странные доносятся из него, спустя минуту он понял: песня была на немецком. Максим в школе изучал немецкий, но никогда раньше не слышал песен на этом языке.
