– Печально, – пробормотал человек по имени Микаэль Морениус. Светящийся золотом окурок зашипел, упав на асфальт. Микаэль наступил на него и раздраженно заметил, как дым просочился из-под кожаных ботинок.

Шаги по парковке за его спиной были короткие и тяжелые и прервались сильным приступом кашля. Микаэль повернулся к прибывшему. Пожилой крупный мужчина, опирающийся на крышу машины, старого синего «Фиата», и отхаркивающий мокроту в носовой платок. Микаэль дождался, когда тот закончит, и подошел, протянув руку.

Мужчина взглянул на него. Пожал протезную руку Микаэля. И они сели в белую как мел «БМВ».

– Черт, – прохрипел старик и прижал платок к носу, рукой нащупывая кнопку, чтобы открыть окно. – Ну и вонь тут, – продолжил он с явным русским акцентом.

– Я курю в машине, – сказал Микаэль.

– К такому и я привык. Нет, здесь что-то другое..

– Тогда это котята.

Микаэль повернул ключ в замке, и окно опустилось. Сам он почти не чувствовал запахов. Обоняние пропало, когда врачи ампутировали руку. Никто так и не смог объяснить, как одно связано с другим.

Русский приоткрыл только маленькую щелочку.

– Кошка решила использовать пространство под капотом как роддом. Мелкие засранцы намертво пригорели к мотору, – объяснил Микаэль.

Только когда погас свет в салоне, русский достал конверт из внутреннего кармана.

– Вот, – сказал он. – Доказательство, что я говорю правду.

– Доказательство, – повторил Микаэль, взяв конверт. Он неуклюжим движением искусственной руки поднял конверт за край и вытряхнул содержимое. Предмет тяжело лег в руку. Микаэль потер рубины кончиком пальца. Постучал ногтем по блестящей золотой оправе. Утиное сердце. Le Coeur de Canard.

Некоторое время они сидели и наблюдали, как плывут облака на горизонте. Как уборщик в одиночестве неутомимо борется с осенью. Кивнув, Микаэль протянул телефон русскому.

– Она ждет.

Старый офицер открыл дверь машины и вышел. Пока он говорил, Микаэль надел украшение. Выпрямился, чтобы ощутить его вес. Холодный металл и драгоценные камни на груди. Золотая цепочка нашла свое место на изгибах шеи. Наконец-то.

Русский сильно закашлялся, садясь в машину.

– Тогда не будем тянуть?

Микаэль покачал головой.

– Если ты говоришь правду… тогда спасешь немало жизней. – Его голос стал деловым. – С нас причитается.

«БМВ» уехала, а служитель наконец закончил с листьями, поднял мешок и высыпал содержимое на землю. Потом засунул в мешок руку и достал некий предмет. Ледоруб. Капли дождя искрились на стали. Вставляя ключ в замок зажигания «Фиата», он повторил про себя регистрационный номер уехавшей машины.

Подавляющие страх. Успокоительные. Успокаивающие. Дыхательная функция. Жизненная ситуация.

Центральная больница.

Слова разлетались по оконному стеклу. Вырисовывались на запотевшем окне, а следом капли соединялись друг с другом, и оставались видны только голые кроны деревьев, словно выгравированные на угольно-сером октябрьском небе Осло. Лента, прикрепляющая повязку к затылку, дернулась, когда следователь полиции Фредрик Бейер нехотя повернул голову к врачу.

– Анализ крови показал успокоительные вместе со значительным количеством болеутоляющих. И алкоголь. Много алкоголя.

Врач стояла у постели, сдвинув прямоугольные очки на лоб. Она терла красным ногтем переносицу, читая карту пациента. На Фредрика она не смотрела.

– Важнее всего сейчас для вас, вашего психолога и ваших… – она помедлила, посмотрев на двух женщин, сидящих на хлипких стульях в маленькой палате, – … близких, найти причину возникновения этой ситуации. И принять меры. Чтобы она не повторилась.

Она продолжала потирать переносицу.

– Здесь некоторая информация. О самоубийстве и депрессии. – Сказав это, она подвинула пару брошюр к его очкам на ночном столике. И вышла.

Как-то Фредрик услышал, что пациенты сами могут выбирать, какую картину повесить в свою палату здесь, в Центральной больнице. Он удивленно размышлял, кто мог лежать в этой палате до него. Кто в здравом уме выберет картину с двумя скалящимися клоунами, балансирующими на канате над шоссе? Очевидно тот, кому было хуже, чем самому Фредрику. Он попробовал сформулировать шутку, но слова не шли с языка.

Женщина, сидевшая под этой мазней, не улыбалась. Беттина, его сожительница. Она просто пристально на него смотрела. Накинула вязаный кардиган на плечи, как будто замерзла, и пальцами сучила нитку из рукава. Черные волосы ниспадали на лицо.

Тишину нарушила вторая женщина. Элис. Бывшая жена Фредрика. Именно у ее квартиры врачи «Скорой помощи» подобрали его. Там он лежал. Посреди улицы Стулмакергата в районе Грюннерлека, под завязку накачанный таблетками и алкоголем. Там она жила со своим новым мужем, Эриком.

– Да… что случилось, Фредрик? Андреас говорит, что ты казался совершенно нормальным, когда вы разошлись по домам. Это… – голос Элис смягчился. – Это опять из-за Фрикка, Фредрик?

У них двое общих детей. У Фредрика с Элис. Подростки Якоб и София. Но раньше было трое. Фрикк погиб при пожаре, и с того самого дня Фредрик был безутешен. Конечно же. Но прошло много лет. Тринадцать, если быть точнее. Фредрик уже не просыпался каждый день с болью в сердце. Повязка стянула волосы на затылке, когда он покачал головой.

Что же такое произошло тем вечером, почти двое суток назад? Он не помнил. То есть кое-что он, конечно, припоминал. Они с Андреасом в очередной раз завершили расследование по одному из случаев жестокого обращения с детьми. Еще одного в длинном списке дел о семейном насилии, которые доставались им в отделе по борьбе с насилием и преступлениями сексуального характера в полицейском участке Осло. В очередной раз Фредрик покинул здание полиции с зияющей раной на сердце. Они пошли перекусить и взять по пиву, поели и выпили, а потом… потом все смешалось воедино. Какофония голосов, сирен, безграничная усталость и злость. Шум. Он не в силах был разобрать ни слов, ни чувств, ни настроения. До тех пор, пока фразы не начали прорисовываться на оконном стекле, и он пришел в себя тут, в больнице.

– Что ты сказала детям?

Элис поправила хвост на голове. Ему пришло в голову, как непохожи Элис и Беттина. Сожительница щуплая и темная, а бывшая жена полная и блондинка. Разные как по внешности, так и по характеру. В Бетинне была изюминка, узкие, соблазнительные глаза, которые всегда пробуждали в нем желание. Элис же он воспринимал скорее как друга.

– Ничего, – сказала Элис. – Позвоню Софии позже сегодня. А Якоб… его не было дома, он играл концерт на выходных, я думаю, Беттина не…

Фредрик услышал, как Беттина потерла ладони друг о друга. Когда София уехала в Берген учиться, Якоб, которому было шестнадцать, решил, что хочет жить с отцом.

– Нет, – бросила Беттина. – Сам поговори с ним. – Она поднялась. – И все-таки я не понимаю, – начала она, – какого черта ты идешь и ложишься посреди улицы около ее дома. – Она развела руками, бросив на него недоумевающий взгляд. – Словно какой-нибудь умирающий индеец.

– Ты бы чувствовала себя лучше, если бы я умер у нашего дома? – спросил Фредрик.

– Да, – ответила Беттина.

Несмотря на дождь, на земле в Бюгдей все еще лежал тонкий слой снега. Из окна машины Кафа Икбаль наблюдала, как тает белый снег. Остается только серая слякоть, которая исчезнет еще до вечера.

Следователь полиции не торопилась. Подумав о продрогшем портье у ворот резиденции короля, она стала рассматривать фасады Народного музея. Это собрание всякого хлама, крестьянских домов и городских кварталов, снятых с фундаментов и переправленных сюда. Она была в этом музее всего однажды, еще учась в школе, и мысль, посетившая ее тогда, снова пришла ей в голову. Какой белой когда-то была эта страна. Снег, люди, сама еда, которую ели, мука и рыба. Когда наступило время привезти сюда кебабные лавочки? Мечети и фотографию турка на углу?