Теперь Чарли нас видит, и его глаза загораются. Его лицо становится поперек себя шире от глуповатой ухмылки Джека – Короля тыкв, и он с разгону врезается прямо нам в ноги. Я успеваю сунуть телефон в карман, так что теперь могу обнять сына обеими руками. Вот за этим я сюда и приехала.

– Отличная игра, дружище! – говорит Боб.

– Мы победили? – спрашивает Чарли.

Они проиграли: десять – три.

– Кажется, нет. Тебе понравилось? – спрашиваю я.

– Ага!

– Как насчет пиццы на ужин? – предлагает Боб.

– Да!

Мы направляемся к парковке.

– Мам, а ты едешь есть пиццу?

– Нет, милый, мне нужно вернуться на работу.

– Ладно, парень, бежим до машины. Готов? На старт! Внимание! Марш! – вопит Боб.

Они несутся через внутреннее поле бейсбольной площадки, взметывая облака пыли и грязи. Боб дает Чарли выиграть, и я слышу, как он театрально возмущается:

– Не может быть! Я тебя почти обогнал! Ты прямо Демон скорости!

Я улыбаюсь. Уже в машине проверяю телефон: три палочки и семь новых голосовых сообщений. Вздыхаю, беру себя в руки и нажимаю кнопку «Плей». Попетляв по парковке, я в результате оказываюсь прямо за Бобом и Чарли. Я бибикаю и машу им, глядя, как они поворачивают налево – к пицце и дому. А я поворачиваю направо и еду в противоположную сторону.

Я иду по Паблик-гарден, мимо конной статуи Вашингтона, мимо лодок-лебедей в пруду, под огромными ивами, мимо Лэка, Мэка и остальных бронзовых утят.

На мне любимые туфли от Кристиана Лубутена, черные лакированные, на десятисантиметровой шпильке, с открытым носом. Обожаю, как они стучат при ходьбе: «Цок… цок… цок… цок… цок… цок».

Я перехожу через улицу к парку Бостон-Коммон. Высокий мужчина в темном костюме движется следом. Я иду по парку мимо бейсбольных площадок и Лягушачьего пруда. Мужчина идет за мной. Я ускоряю шаг: «Цок. Цок. Цок. Цок. Цок. Цок».

Он тоже.

Быстро прохожу мимо бездомного, спящего на парковой скамейке, мимо станции метро «Парк-стрит-Ти», мимо бизнес-воротилы, говорящего по сотовому, мимо наркодилера на углу. Мужчина по-прежнему идет за мной.

Кто он такой? Чего он хочет? Не оглядывайся.

«Цок, цок, цок, цок, цок».

Вперед, мимо ювелирных магазинов и старого здания «Файленз бейсмент». Я петляю и просачиваюсь сквозь толпу покупателей и сворачиваю налево, в переулок. Улица пуста, только мужчина, преследующий меня, теперь еще ближе. Я бегу.

«ЦОК! ЦОК! ЦОК! ЦОК! ЦОК! ЦОК!»

Он тоже. Он гонится за мной.

У меня никак не получается оторваться. На стене впереди я вижу пожарную лестницу. Это выход! Я бегу к лестнице и начинаю карабкаться вверх. Преследователь лезет за мной, его шаги по металлическим ступеням эхом повторяют мои, подгоняя меня.

«ЗВЯК! ТОП! ЗВЯК! ТОП! ЗВЯК! ТОП!»

Я переставляю ноги – вверх, вверх и вверх. Легкие разрываются, ноги горят.

Не оглядывайся. Не смотри вниз. Лезь. Он прямо за тобой.

Я добираюсь до самого верха – плоская крыша пуста. Бегу к дальнему краю, больше некуда. Сердце колотится в груди. У меня нет выбора. Я поворачиваюсь к преследователю.

Никого нет. Я жду. Никто не появляется. Я осторожно возвращаюсь к пожарной лестнице.

«Цок. Цок. Цок. Цок. Цок. Цок».

Лестницы нет. Обхожу крышу по периметру – пожарная лестница исчезла. Я попалась в ловушку, я заперта на крыше этого здания.

Нужно перевести дух и подумать. Я сажусь, смотрю, как из аэропорта Логан взлетает самолет, и пытаюсь вообразить какой-нибудь другой путь вниз, кроме прыжка.

Среда

Я бостонский водитель. Ограничения скорости и «кирпичи» считаются в этом городе скорее рекомендацией, чем законом. Я петляю по городским улицам с односторонним неупорядоченным движением, огибая выбоины и наглых пешеходов-нарушителей, нутром чуя очередной объезд из-за ремонтных работ и всякий раз пролетая на желтый с удалью опытного лихача. И все это на протяжении четырех кварталов. Следующий светофор переключается на зеленый, и я тут же давлю на клаксон, однако «хонда» впереди меня с нью-гэмпширскими номерами не двигается. Как и любой уважающий себя бостонский водитель.

Поездка домой в конце дня требует гораздо больше терпения, чем утром, а терпение никогда не входило в число моих добродетелей. И утром, и вечером – пробки, но вечерняя, из города, значительно хуже. Не знаю, почему так получается. Свисток, ворота открываются – и мы все жмем на газ, как миллион муравьев, заполняющих три дорожки из сладких крошек: те, кто живет на Северном или Южном побережье, – Девяносто третье шоссе, а те, кто обитает к западу от Бостона, – Масс-Пайк. Проектировщики трассы, должно быть, не рассчитывали на такое количество жителей пригородов. А если рассчитывали, то наверняка сами они живут и работают в Вустере.

Я виляю по Масс-Пайку, стирая тормозные колодки. Клянусь, когда-нибудь наконец начну пользоваться подземкой! Я ежедневно подвергаю износу тормоза и собственное душевное здоровье по одной-единственной причине: так мне удается увидеть собственных детей до того, как они лягут спать. Большинство людей в «Беркли» не уходят раньше семи, а многие заказывают ужин и остаются после восьми. Я стараюсь уезжать в шесть, в самой гуще парада под лозунгами «Домой, домой!» Мой ранний отъезд не проходит незамеченным, особенно молодыми одинокими консультантами, и каждый вечер, выходя из кабинета, я с трудом подавляю порыв напомнить всем этим осуждающим лицам, по сколько часов я работаю вечером из дома. У меня есть свои недостатки, но я не филонщица и никогда ею не буду.

Я ухожу «рано», потому что надеюсь продраться сквозь пробки и успеть домой к половине восьмого: к десерту, ванне, чтению перед сном и укладыванию детей в постель. Но каждая минута, которую я провожу неподвижно в своей «акуре», означает, что я проведу с ними сегодня на минуту меньше. В шесть двадцать уже больше часа как стемнело, и кажется, что время совсем позднее. Начался дождь, и движение еще больше замедляется. Наверное, в этот раз я пропущу десерт, но машины все-таки ползут вперед, и я должна успеть к ванне, книжке и укладыванию.

И вдруг все останавливается. Половина седьмого. Красные тормозные фары светятся по всей непрерывной цепочке до самого горизонта. Наверное, кто-то попал в аварию. Поблизости нет съездов с трассы, так что я даже не могу выскочить из ряда и поехать обходными путями. Я выключаю радио Эн-пи-ар, на котором кто-то на что-то сетует, и прислушиваюсь, ожидая сирены скорой помощи или полиции. Ничего не слышно. Шесть тридцать семь. Никто не двигается. Я опаздываю, я в ловушке, и мое едва сдерживаемое беспокойство внезапно прорывается: «ЧЕРТ! Что там происходит?»

Я смотрю на парня в «БМВ» рядом со мной, будто он может знать ответ. Он видит меня, пожимает плечами и мотает головой, досадливо и обреченно. Он говорит по телефону. Может быть, и мне стоит – хоть проведу время с пользой. Я вытаскиваю ноутбук и начинаю читать отчеты проектной команды. Но я слишком раздражена, чтобы сделать что-нибудь толковое. Если бы я хотела поработать, то осталась бы в офисе.

Уже шесть пятьдесят три. Масс-Пайк по-прежнему парализован. Пишу Бобу эсэмэску, чтобы он знал, где я. Семь часов – время ванны. Я тру лицо и дышу на ладони. Хочется заорать, чтобы выплеснуть напряжение из тела, но я опасаюсь, что парень в «БМВ» подумает, будто я сошла с ума, и будет болтать обо мне по телефону. Так что я сдерживаюсь. Я просто хочу домой – щелкнуть каблуками своих туфель от «Коул Хаан» и оказаться дома.

Когда я подъезжаю к дому номер двадцать два по Пилгрим-лейн, уже семь восемнадцать. Четырнадцать миль за семьдесят восемь минут – победитель Бостонского марафона наголову разбил бы меня даже пешком. Именно так я себя и чувствую: разбитой. Я тянусь к козырьку над ветровым стеклом и нажимаю кнопку открывателя гаражной двери. Уже в считаных сантиметрах от въезда я вдруг осознаю, что дверь не открылась, и бью по тормозам. Я преодолела корявые улочки Бостона и забитый машинами Масс-Пайк без единой царапины, а на собственной подъездной дорожке чуть не разбила машину в хлам. Я несколько раз нажимаю дурацкую кнопку, кляня ее на чем свет стоит, и выбираюсь из машины. Пока бегу к парадной двери – по лужам, под холодным дождем, мне на ум приходит поговорка о соломинке, переломившей спину верблюда.