Дети впереди Чарли начинают идти, один за другим, колонна выползает из зала, как большая гусеница. Цепочка рвется на Чарли, который не двигается с места.

– Ладно, дружище, иди уже! – говорит Боб.

Не отставай, мой идеальный мальчик.

Мама Рики, миссис Салливан, говорит нам, что бассейн еще не готов. Мистеру Салливану еще нужно его прочистить и помыть. В мутной воде плавают бурые старые листья, бассейн больше похож на лужу, но нам все равно. Сегодня первый день летних каникул, и мы не можем ждать мистера Салливана.

Я нахожу оранжевый надувной наплечник и натягиваю на левую руку до хилого бицепса. Роюсь в ящике с поплавками и надувными игрушками, но не могу найти второй. Поднимаю глаза – Нейт нацепил его, как налокотник.

– Отдай, – говорю я и сдергиваю наплечник с его руки.

Обычно брат впадает в бешенство, когда не получает чего хочет, так что я удивлена, что он не препятствует мне. Вдруг он наконец-то зауважал старшую сестру, как и положено? Я надеваю оранжевый наплечник на вторую руку, а Нейт находит маску и доску для плавания.

Я окунаю большой палец ноги в воду и отскакиваю:

– Да она ледяная!

– Малявка, – заявляет Рики, пробегая мимо меня и обрушиваясь в воду, словно пушечное ядро.

Здорово быть такой же, как он, но вода слишком холодная.

Я поднимаюсь на террасу и сажусь на пластиковый реечный стул рядом с мамой. Они с миссис Салливан лежат на подушках в шезлонгах, повернутых к солнцу. Пьют из банок «Тэб», курят «Мальборо лайт» и болтают с закрытыми глазами. Ногти на маминых ногах накрашены лаком «Красный перчик». Я очень хочу быть как она.

Я стаскиваю наплечники и тоже разворачиваю свой стул к солнцу. Миссис Салливан жалуется на своего засранца-мужа, и мне неловко слышать «засранец», ведь я знаю, что это плохое слово и меня бы за него отхлестали по щекам. Я изо всех сил стараюсь сидеть тихо и не ерзать, потому что думаю, будто мама не замечает, что я слушаю. Мне неловко, но ужасно хочется услышать еще какие-нибудь неприличные слова про мистера Салливана.

Рики появляется на террасе, стуча зубами.

– Я превращаюсь в ледышку.

– Я тебе говорила, – говорю я, по-глупому выдавая себя.

– Полотенца в ванной. Пойди поиграй на «Атари», – говорит миссис Салливан. – Хочешь тоже пойти в дом, Сара?

Я качаю головой.

– Она хочет остаться с девочками. Верно, милая? – спрашивает мама.

Я киваю, она протягивает руку и похлопывает меня по ноге. Я улыбаюсь и чувствую себя особенной.

Рики идет в дом, мама и миссис Салливан разговаривают, а я закрываю глаза и слушаю. Но миссис Салливан больше не говорит ничего плохого о муже, и мне становится скучно. Я раздумываю, не пойти ли в дом поиграть в «Пэкмена», но Рики наверняка занял приставку и режется в «Космических захватчиков», а мне хочется быть девочкой среди девочек, так что я остаюсь.

И вдруг, совершенно неожиданно, мама кричит. Я открываю глаза, а она визжит: «Нейт!» – и бежит. Я встаю, чтобы увидеть, что происходит. Нейт плавает в бассейне лицом вниз. Сначала я думаю, что это розыгрыш, и восхищаюсь, как ловко он нас провел. Затем мама оказывается в бассейне рядом с ним, и я думаю, что подло с его стороны так ее пугать. Но тут мама переворачивает его, и я вижу закрытые глаза и синие губы, сердце мое уходит в пятки, и я пугаюсь по-настоящему.

Мама несет Нейта на траву, дико и странно кричит (я никогда не слышала, чтобы взрослые так делали), вдувает воздух Нейту в рот и умоляет его очнуться, но Нейт не двигается. Я больше не могу смотреть на брата, лежащего на траве, и маму, вдувающую в него воздух, поэтому опускаю глаза и вижу оранжевые надувные наплечники на полу террасы рядом со стулом.

– Очнись, Нейт! – рыдает мама.

Я не могу на это смотреть. Я пялюсь на собственные эгоистичные, жадные ноги и яркие оранжевые наплечники возле стула.

– Очнись, Нейт!

– Очнись!

– Сара, очнись.

_{Пятница}

Мои пальцы – ножницы. Ладонь Боба – бумага.

– Я выиграла! – кричу я.

Я никогда не выигрываю в эту игру. Я режу пальцами воздух и отплясываю нелепую джигу, помесь танца Джонатана Пейпелбона и Элейн Бенис. Боб хохочет. Но восторг от моей неожиданной победы длится недолго: он меркнет при виде Чарли, стоящего на кухне без рюкзака.

– «Уи» не сохранила мой уровень.

– Чарли, что я тебе велела сделать? – спрашиваю я.

Он тупо смотрит на меня. Мои голосовые связки натягиваются туже.

– Я велела тебе принести сюда твой рюкзак двадцать минут назад.

– Мне надо было дойти до следующего уровня.

Я стискиваю зубы. Я знаю, что если открою рот, то сорвусь. Или я заору и напугаю его, или зареву и напугаю Боба, или устрою всем разнос и выброшу проклятую «Уи» в помойку. До вчерашнего дня неспособность Чарли выслушать или выполнить простейшую инструкцию раздражала меня, но обычным образом – подозреваю, многие дети так раздражают родителей. Теперь же во мне поднимается цунами страха и отчаяния, и мне приходится сдерживаться изо всех сил, чтобы не дать этой волне вырваться наружу и утопить нас всех. Я вижу, как за эти несколько секунд моей молчаливой внутренней борьбы глаза Чарли становятся большими и стеклянными. Страх и отчаяние, должно быть, лезут у меня изо всех пор. Боб кладет руки мне на плечи.

– Я разберусь с этим. Поезжай, – говорит Боб.

Я смотрю на часы. Если я выеду сейчас, то, пожалуй, доберусь до работы рано, причем спокойной, в здравом уме и даже смогу сделать несколько звонков по пути. Открываю рот и выдыхаю.

– Спасибо, – говорю я и сжимаю мужнину руку-бумагу.

Я беру сумку, целую Боба и детей и выхожу из дома. Снаружи сыро и льет как из ведра. Без плаща и зонтика я изо всех сил бегу к машине, но, прежде чем плюхнуться на водительское сиденье, замечаю на земле цент. Я не могу устоять: останавливаюсь, подбираю его, а потом забираюсь в машину. Замерзшая и промокшая, я улыбаюсь, заводя мотор. Сегодня я выиграла и нашла цент.

Наверняка сегодня мой счастливый день.

Дождь стеной, заливает запотевшее ветровое стекло чуть ли не быстрее, чем дворники успевают его вытирать. Включилась подсветка приборной доски, их сенсоры, обманутые темнотой утра, решили, что сейчас ночь. По моим ощущениям тоже еще ночь. Это такое ненастное утро, когда лучше всего залезть обратно в постель.

Но я не собираюсь позволить пасмурной погоде подмочить мое прекрасное настроение. Мне не нужно развозить детей, у меня куча времени, а движение на дороге не прекращается даже в такую погоду. Я приеду на работу рано, собранная и готовая приступить к новому дню, а не поздно, вымотанная, залитая виноградным соком и неспособная выбросить из головы дурацкую песню «Вигглз».

А по пути мне нужно сделать кое-что по работе. Я роюсь в сумке в поисках телефона: хочу позвонить в Гарвардскую школу бизнеса. Ноябрь – главный месяц набора сотрудников, и мы стараемся обойти другие ведущие консалтинговые фирмы, такие как «Маккинси» и «Бостон консалтинг груп», и отобрать лучших и умнейших из урожая этого года. Мы никогда не заманиваем столько выпускников, как «Маккинси», но обычно обгоняем «БКГ». После первого раунда и ста пятидесяти интервью остались десять особенно впечатляющих кандидатов, которых мы планируем охмурить.

Нахожу телефон и начинаю искать в адресной книге номер Гарварда. Под буквой «Г» его нет. Странно. Может, он на «Б» – «бизнес-школа»? Я бросаю взгляд на дорогу, и сердце замирает: повсюду горят красные тормозные фары, плохо различимые сквозь мокрое и запотевшее ветровое стекло, – и неподвижные, как акварель. Все шоссе замерло, кроме меня: я лечу со скоростью семьдесят миль в час.

Я ударяю по тормозам. Они ловят дорогу и тут же теряют. Я скольжу, словно гидроплан. Я изо всех сил жму на тормоза – и скольжу. Я все ближе и ближе к красным огонькам на картинке.