Однако, вывернув из-за сарая, не поверил своим глазам. Дом из которого он только что вышел, пламенем занялся, во всю уж полыхает; и в прихожей, и в избе огонь. Не смотря на жар исходящий от горящего строения, пробил хозяина озноб. Прямо так от головы до пят затрясло, а ноги, те сами понесли горемыку огородами к лесу. В нем одном, в его дальних, таинственных и мрачных чащах, видел незадачливый хозяин единственное спасение и никто сейчас не способен был переубедить его в своем выборе.

Бежал Василий долго; огородами, под прикрытием плетней, да соседских сараев, что всюду, смешиваясь с серой оттаявшей пашней, прятали его от вездесущего людского глаза. После полем – напрямик, стремил он к лесу; только бы не приметили, только бы не донесли. Всей замыленной спиной чувствовал он за собой жар горящей избы и метавшийся по его пятам следом, дух сгоревшей в огне Варвары. Со страха знобило и пугало, отнимая силы и волю. Казалось вот-вот, настигнет его кара, кричащая ему во след: «Вон он, виновник, беглец и убийца; держите, ловите его, кто может. Не уйдешь от людей, нет!!!» – чувствовал затылком Василий и бежал, бежал, что есть мочи. Изнемогая от усталости, оборачивался и твердил себе лишь одно: «Нет, не возьмете, не докажете, не моя в том вина, не мой умысел…»

Но чувствовал и знал, что не поверят люди, не поймут и осудят, а потому и остается; в лес бежать, в тайгу. От пожара, да толпы подальше. Только бы поскорее убраться, понадежнее упрятать и укрыть себя. Протрезвел он быстро, а немного отдышавшись, присел на поваленную ветром сосну и перевел дух. Стоило подумать. Произошедшее никак не вязалось в его, едва способной размышлять, голове. Вот же напасть, как же угораздило его в этакое дерьмо влезть? Не входило в планы; в бега пуститься, хотелось по тихому, а тут вон какой звон может образоваться…

Из окон училища сверстники Павла сразу заметили густые клубы дыма и высоко над домами, далеко за полем, взметнувший в небо, пляшущий шлейф пламени. Из-за возникшего шума, Павел прервал разговор с учителем и, следом за всеми, поспешил выбежать во двор. Стихия разыгралась именно там, где стоял дом Павла, где он оставил без присмотра больную мать. Хлынувшим от сердца жаром обдало лицо. Издали почти невозможно было разобрать; чья усадьба в огне, но то, что горело большое строение, было очевидно. Он гнал от себя дурные предчувствия; хотелось скорее добежать до места пожара, туда где случилась беда, где нуждались в помощи люди… Еще несколько ребят, увлеченные свойственным им любопытством, устремились к месту разворачивавшихся событий, следом за ним.

Добежав до проулка, Павел остановился и окаменел, не верящими глазами глядя на ошалело бушевавшее пламя, которое с невероятной быстротой пожирало строение. Подойти ближе уже никто не решался; треск горевшей древесины и жар делали любые попытки тушения, тщетными. Дом был полностью объят пламенем и клубы густого, черного дыма поднимались высоко в небо. В происходящее не хотелось верить; взору представилась ужасающая в своем трагическом течении картина – горел его дом, а ведь в нем была мать и только он знал об этом. Беспомощно суетились и бегали окрест отчаянные мужики, пытаясь погасить непослушное, бушевавшее в полную силу, пламя. Однако все их усилия были напрасными. Визжали и причитали бабы, пищала любопытная детвора, быстро сбежавшаяся отовсюду. Только – только подъехавшие пожарные, развернув конные повозки бочками к усадьбе, принялись умело раскатывать длинные шланги. Отгоняли зевак, пытаясь поскорее очистить площадку, где можно было бы развернуть нехитрое оборудование. Однако по всему было видно, что пламя съедает жилую постройку, куда более проворнее, чем их торопливая, путанная возня у крашеных в красное повозок.

После первой же отчаянной попытки Павла, броситься в огонь, чтобы помочь матери, в него накрепко вцепились бабы, удерживая и не отпуская от себя. Он понимал, что мать в огне, что ее нет среди взволнованной толпы, что ей необходима помощь. Безнадежные попытки высвободиться ничего не дали, его не слышали и не понимали люди, занятые суетой и пожаром. Огонь продолжал бесчинствовать и нести с собой лишь разрушения. Глаза Павла плакали и тело трясло видимой, не проходящей дрожью. Не чувствуя ног, он опустился на землю и громко зарыдал, сжимая усталую голову руками. Позже, когда народ стал расходиться, обессилившего, почти лишенного чувств, его увел к себе домой учитель, потрясенный произошедшим не менее прочих.

Ночью Павел не спал; не хотелось верить в ужас унесший жизнь бедной женщины, в кошмар, лишивший его матери, единственного человека в жизни, ради которого и благодаря которому он жил. Понимая, что пожар не мог произойти случайно, на утро, он иссушил слезы и посуровел, сдвинув над переносицей брови; отпечаток глубокой раны, которая никогда не заживает. Он догадывался, а сейчас был почти убежден в том, что могло произойти в доме в его отсутствие. Понимая, что отца не было на пожаре, он делал свои первые, может быть неумелые и поспешные выводы; ведь ранее он часто слышал из уст разъяренного и пьяного отца: «Я спалю вас! – орал Василий не раз, будучи пьян и не отдавая себе отчета в том, что говорил. – Не дам тебе золото с собой забрать, говори куда упрятала, не то хуже будет?» – припадочно кричал отец в неистовой злобе на супругу.

Павел хорошо помнил эти его безысходные стенания, от того неотступно и крепла ненависть Василия к ним обоим. Но нужны будут доказательства; он не может голословно обвинять отца, поэтому в эту трудную, бессонную ночь, он дал себе клятву, что обязательно найдет их и тот, кто отнял у него мать, заплатит ему сполна. От подобных мыслей кулаки юноши сжимались сами и, уходя глубоко в себя, он каменел и креп душой…

Анна, хоть и не сразу, но обратила внимание на странное поведение повседневных посетителей вечернего заведения. Они все, как ей на первый взгляд показалось, обсуждали одну и ту же тему. Прислушавшись она поняла, что говорили о большом пожаре, случившемся сегодня около полудня на окраине городка. Все были просто поглощены сплетнями и домыслами, что рождал, сам по себе, редкий и необычный случай, который как гриб из под земли не вырос; все в заведении знали и погорельца, и его сбитую с ног парализованную супругу. Ей не были знакомы эти люди, а вот их сына кажется видела пару раз, но не помнила где, знала лишь его имя и знакомы они не были. Ничего, симпатичный и добрый парень, немногим старше ее. О нем тоже не раз заходил разговор, но не в чем худом, приметном для рождения каких бы то ни было кривотолков, он замечен не был. Таким, общепринятым было мнение… Однако случай рождал интерес и оставить его без внимания никак не могли. А потому в ход шла любая новость или даже склока. Преуспевая в делах заведения, Анна, с проворством молодой хозяйки, успевала и угождать и невольно погружаться во все, что слушала и вещала захмелевшая пивная братия. Из разговоров Анна наконец-то поняла, что Василий Рагозин, которого она не раз видела в компании своего дяди и есть тот самый погорелец. Вот и вчера она застала его почти в дверях своего дома, когда утром уходила на рынок. Получалось, что вся троица, которая восседала за столом ее дяди, были знакомы, а она узнала об этом только сегодня. Значит, если Павел сын Василия, то на пожаре он потерял свою мать. Анне стало очень жаль парня; что теперь в его душе и как он будет дальше с этим жить? Говорили, что и без того очень больная, прикованная к постели женщина, сгорела на пожаре, а он был просто ужасен; даже два соседних дома пострадали и сарай со скотиной сгорел. Шум на всю округу пошел. Урядники да жандармские приставы понаехали – дознаются. «Только ведь парень теперь один с таким отцом остался», – с грустью подумала Анна.

А под вечер, радость хороводом обошла заведение; из дальних северных, промысловых мест, воротился обоз. Наглухо укутанные повозки со скрипом вкатили в купеческий двор. Все тут же ожило и закружилось. Крутояров, во первых широкими объятиями встретил своего давнего друга Ольховского, которого с великим нетерпением ожидал вот уже несколько дней к ряду. Вынесли шампанское и звоном бокалов под неумолкаемый говор радостных мужиков, отметили возвращение долгожданного обоза. Уставших с дороги обозников Гордей пригласил в трактир и велел угощать всех желающих за счет заведения, пообещав после встречи своего друга, непременно сказать тост в честь прибытия. Счастливые мужики, до страсти изголодавшись и намаявшись с дороги довольно улыбались в бороды, которые отросли за долгую зиму и лохматостью своей ничуть не уступали боярским. Благо и у Анны к приему гостей было все готово. Трактир наполнился говором, суетой и весельем; успевай подноси, да уноси… Кто валился с ног от усталости, а кто млел от счастья возвращения в родные края, от встречи с близкими, от гордого и праведного чувства радости и верно исполненного наказа. После пламенной, теплой речи в адрес обозников Крутояров был горд и пьян вместе с мужиками, и гостями заведения. Сегодня был его день, его праздник и он приглашал всех, кого мог вместить трактир с добрым именем: «У Гордея!»