Глаза прикрыты, и теперь, за неимением возможности видеть, его накрывает волной тактильных ощущений, концентрирующихся на кончиках пальцев, в ладонях. Кожа – прохладная, бархатистая, упругая: просто преступление такую иметь. Мягкие, гладкие, неподатливые волосы – их время от времени приходится поправлять, потому что они не хотят лежать спокойно, норовя вновь закрыть шею. Мышцы спины напряжены. Почему? Зажимы? Он уверен, что не причиняет ей боли.
Он причиняет ей боль. Эти осторожные вдохи и выдохи лишают легкие кислорода, и они горят. Пытаться контролировать волнами проходящую по телу дрожь, не издавать звуков, готовых вот-вот сорваться с губ, из последних сил сдерживаться, чтобы не развернуться к нему резко, не притянуть к себе, схватив за воротник – да, держать себя в руках становится больно физически. Отчаяние накрывает.
Ей нужен знак, единственный знак! Пусть он словно невзначай сдвинет край одеяла, пусть спустится ниже, заденет бедра. Пусть пойдет по бокам, выше и выше, неслучайно коснется кончиками пальцев чувствительной кожи груди. Пусть наклонится чуть ближе, так, чтобы она ощутила кожей дыхание. Пусть задаст вопрос и выдаст себя голосом. Пожалуйста! Она наплюет на всё. Она же вот-вот кончится вся, сгорит.
Его движения намеренно точны: Юра не позволяет себе ни единого лишнего. Он словно определил зону, за которую не выйдет под страхом смертной казни. Пальцы стремятся туда, к сонной артерии, к мочке уха, к пушку на шее, дальше, к подмышечным впадинам, вниз вдоль ребер, к животу, под живот, по бёдрам – пальцы хотят быть смелее, наглее, сильнее, но он не может им позволить лишнего сантиметра. Все еще пытается не позволять. Они против и начинают предательски подрагивать.
Врач изучает еле видимый глазу узор постельного белья, изучает фактуру ткани, изучает, как тени от ламп падают на поверхности, рисуя на них свой собственный узор. Хочет отвлечься на шебуршание в клетке ручной белки, хоть на что-то, но все до одной мысли заняты ею. Почему она так напряжена? Почему ни звука, ни слова? Что происходит? Недовольна, что пришлось подчиниться его требованиям, с трудом выносит этот ядерный запах, или…?
Потерялся во времени, оно замерло, не идет. То ли минута прошла, то ли вечность, а он, кажется, вовсе не желает прекращать пытку над самим собой. В этом молчании ему мерещатся слова, молчание звучит слишком громко, надрывно. Её дыхание еле уловимо изменилось, став поверхностнее и словно бы чаще, шумнее. Нет, этого не может быть… Это всего лишь плод его воспаленного воображения! Пора заканчивать… Еще минуту и всё.
Воображение подкидывает картинки против её воли. Честное слово, Ксюша пытается изгнать их из головы, но они становятся лишь ярче, красочнее, реалистичнее, правдоподобнее. И она сдается.
… … …Наклоняясь к самому её уху, Юра шепчет, дыханием обжигая кожу:
— Что же Вы молчите, Ксения? Еле терпите меня?
Ладонь, уверенно двигаясь по спине от плеча к пояснице, юркает под край одеяла и, проскальзывая по белью, ложится на бедро, слегка его сжимая. Врач ждёт реакции, но ощущения остры настолько, что её парализует окончательно.
— Мммммм…
Это всё, на что она оказывается способна. Дыхание сбилось, по венам течет кипяток, язык отнялся, губы пересохли, и ожидание – невыносимо.
— Ясно всё с Вами. Хорошо…
Удовлетворенно усмехнувшись, Юра продолжает свою изощренную пытку. Рука, явно намеренно задевая кружевную ткань, выныривает назад в условно безопасную зону. Теперь он с ощутимым давлением ведет костяшками пальцев две дорожки вдоль позвоночника – от крестца к основанию шеи, и по спине во все стороны разливаются волны тепла.
— А так – хорошо?
Ответ ему не нужен, он и так его знает. Резко сбившееся с полминуты назад дыхание говорит лучше всяких слов. Ладони возвращаются на плечи и скользят по предплечьям. Твердо намереваясь освободить ее руки из плена подушки, врач легко, аккуратно тянет их в стороны, разводит и укладывает вдоль тела. Еле касаясь подушечками пальцев тонкой и очень чувствительной кожи на локтевых сгибах, рисует воздушную линию к запястьям, вкладывает её пальцы в свои; ощутимо сдавливая, медленно пропускает между фалангами от основания до самых кончиков, отпускает, и кисти тут же безвольно падают на простынь. Захватывает запястья в кольцо, в плен, сводит их за спиной, перехватывая одной рукой.
— А так?
«Делай со мной, что хочешь…»
С губ срывается еле слышный протяжный стон, она больше не в силах его сдерживать. Он с ней играется, доводит до какого-то безумия, ничего для этого не делая, ему нравится следить за реакцией ее тела, видеть её напряжение, слушать дыхание, нравится мучить. Он абсолютно никуда не торопится.
— А так?
Склонившись к основанию шеи, невесомо касается кожи горячими сухими губами, касается в самой запретной зоне – под мочкой уха, касается чуть выше, в месте, где в агонии пульсирует сердце. Она срывается и падает, падает, падает, тело пронизывают разряды тока, нутро обдает кипятком. Тело просит немедленной разрядки, но он выжидает. Ксюша бессознательно подставляет поцелуям шею, её бьет мелкой дрожью, пока он, издеваясь над ней, ведет их дорожки по позвонкам, ниже и ниже, сантиметр за сантиметром, задерживаясь между лопаток. Лопатки сводит, ноги сводит, она с усилием сжимает бедра, пытаясь погасить пожар по низу живота, и он, конечно же, это прекрасно чувствует. Ухмыляясь, отпускает запястья, продолжая свою дорожку поцелуев, мучительно медленно двигаясь к пояснице. Пальцы нырнули под живот, глубже, дальше, сжали мышцы, спустились чуть ниже, и бедра тут же ответили, приподнимаясь, освобождая путь.
Она не помнит себя: кто она, что она и зачем. Животное желание захлестывает, топит ее, уничтожает её мораль, принципы, стирает память о мечте и обязательствах. Амнезия – полная, беспощадная, жестокая – разрушила память. Нет ничего, есть только здесь и сейчас, его сильные наглые руки и сухие теплые губы, их сбившееся дыхание, голос, который слышится словно издалека, и… … …
— Ксения, Вас что, знобит?
… И отрезвляющий запах тибетского бальзама.
***
Сознание плывет, пока он, рассматривая узоры ткани и теней, невольно прислушивается к учащающемуся дыханию девушки, все явственнее чувствует под поверхностью ладоней дрожь. Понимание, что именно всё это означает, проскальзывает в голову, в мозг, опьяняет, лишая остатков рассудка. Пальцы все также не отклоняются от маршрута ни на сантиметр, но в своем воображении он их давно отпустил, разрешил им творить, что хотят, и они творили. В его воображении они уже давно исследовали абсолютно каждый миллиметр ее тела, не пропустив ничего, ни единой выемки, ни одного изгиба. В его воображении он давно пересек все возможные границы, нарушил все клятвы, пренебрег всеми запретами, которые сам наложил. … … … Перегнувшись через нее, отвернувшейся к противоположной стене, опираясь на локоть, приподнимая ее подбородок пальцами свободной руки, целует. Сначала осторожно, задавая вопрос… … … В его воображении.
… … …Она отзывается с такой готовностью, словно только этого и ждала! Реагирует так, словно желает отдать ему себя без остатка… Поворачивается к нему, обвивая шею руками, притягивая к себе, лишая равновесия, контроля и остатков разума… … … В его воображении. В его слетевшим со всяких тормозов воображении, воспаленном от передоза пришедшихся на единственный день событий воображении они друг друга терзают с таким отчаянием и такой яростью, будто решили поквитаться друг с другом за не случившееся полгода назад в клубе, будто им, наконец, представилась единственная возможность расплатиться с жизнью за всё, что она уже каждым из них совершила и еще совершит. Она кусает его в плечо… … …
Сколько времени прошло? Одурманенный моментом, врач не хочет прекращать издевательство над самим собой. Эта дрожь может означать только одно…
Сахарный поссум, выбравшись из открытой клетки, забрался на кровать, а оттуда, цепляясь своими острыми коготками за ткань рубашки, перебрался на Юрино плечо, тут же возвращая его из мира фантазий в суровую, жестокую реальность. Обнюхал мокрым, холодным носом шею, явно раздумывая, лезть ли врачу на голову или остаться на месте.
