— Извините, Юрий Сергеевич, — уставший голос на том конце трубки зазвучал обеспокоенно, — но у массажистки уже закончен рабочий день, половина одиннадцатого. Если это никак не может подождать до завтра, я ее, разумеется, вызову, но скорее всего, придется поднять с постели. Ксении получше?

— Нет, с постели не надо. До завтра ждет. Всего доброго.

Нет, черт возьми! Не ждет это до завтра! Завтра будет поздно!

«Пожалуй, это слишком…»

Стоя за дверью люкса приемной дочери Федотова, Юра боролся сам с собой. Чувство долга и инстинкт самосохранения схватились не на жизнь, а на смерть. Врач в нём кричал, что спину необходимо срочно растереть, иначе дело кончится плохо, душа вопила, что он сумасшедший, мазохист, каких поискать, а сердце просто гулко отстукивало в висках, заглушая вопли и разума, и нутра.

Он с ней с ума сойдет.

Уже начал.

.

.

Он слишком много нервных клеток потерял за жалкие несколько часов, невосполнимый запас! В ливень, в грозу, страшный шторм искать ее в тёмном, насквозь промокшем лесу, будучи уже сам насквозь в прямом и переносном смысле, цепенеть от сковывающего внутренности необъяснимого страха, не чувствовать холода, воды в кедах, пронизывающего ветра; потеряться во времени, вновь и вновь воспроизводить в памяти тот момент, когда последний раз видел её сворачивающей на тропу… Умирать от неизвестности. Ощущать, как сердце бьется где-то в районе горла. Молиться. Проклинать Федотова, себя и тот день, когда он согласился здесь работать.

Найти. Понять, что до сердечного приступа она его все же доведет раньше, чем он успеет покинуть эту страну, и он попадет не в резидентуру в Штатах, а в кардиологическое отделение местной больнички – пациентом. У Ксении на это еще чуть больше недели есть – такими темпами она точно справится. Может и хорошо: последнее время мысли о неизбежности отъезда приносят с собой лишь ноющую боль и ничего более.

Нести её, повредившую лодыжку на скользких камнях, на руках до самого отеля, чувствовать биение сердца через три слоя ткани, вдыхать опьяняющий сознание запах её волос, согреваться, холодной кожей ощущать горячее дыхание в районе сонной артерии, под самым ухом, в самом чувствительном, отзывчивом месте. Бог знает, о чем думать, – вовсе не о ноге. В мельчайших деталях вспоминать, что они творили в клубе полгода назад, ­– тогда совершенно чужие друг другу, незнакомые люди. Самому себе удивляться, как же все-таки удалось убедить ее, что он не помнит ровным счетом ни черта. Чувствовать, как от картинок из прошлого, от непрошеных фантазий бросает то в жар, то в холод, как внутри все сгорает в адском пламени. Отчаянно и абсолютно безуспешно глушить воспоминания, всплывающие из самых глубин. Вновь ощущать на губах температуру, мягкость и вкус её губ, кожей – прохладу и нежность ее пальцев, чувствовать дурманящий запах от шеи, видеть прямо перед глазами веер скрывающих взгляд густых ресниц. Гнать! Гнать всё это к чертям собачьим вон из своей головы!

Ступать по камням буквально на ощупь. Игнорировать ливень стеной – в спину, в лицо! Не видеть всполохи молний, не слышать раскаты грома где-то то высоко в поднебесье, то очень низко. Не ощущать, как одежда прилипла к телу, как волосы прилипли ко лбу, как за шиворот текут ручьи, как хлюпает в кедах. Чувствовать только её.

Чуть не прибить ее ревнивого жениха. За полчаса он готов был сделать это минимум трижды. Если бы можно было его просто прибить, чтобы решить все ее проблемы, он бы, наверное, давно уже совершил преступление. Но всё непросто.

Страшно переживать, что она все-таки свалится с простудой, и не хватало еще, чтобы с пневмонией. В пять минут организовать в ее номер имбирный чай, лимон, термос с морсом, малиновое варенье и даже джин – средство, многократно проверенное на собственной шкуре. Уповать на то, что иммунитет справится, и она не разболеется. Быть готовым, если понадобиться, на диванчике в этом номере ночевать, чтобы помочь на случай, если ночью всё же будет 40. Прекрасно понимать, что ночью сама она его не побеспокоит ни сообщением, ни тем более звонком. Метаться.

Смотреть, как покрываются румянцем ее щеки в секунду, когда она понимает, что ее маленькая ложь вскрылась. С ногой все в полном порядке – мучительных минут этой вынужденной близости могло бы и не быть, могло бы не быть пожара внутри, лишних, никому не нужных фантазий, этой пытки! Разодранного в клочья нутра тоже могло бы не быть, оцени она верно свое состояние. Нет, не до инфаркта она его доведет: в один прекрасный момент он просто вспыхнет и сгорит, как спичка. Был Юра, раз – и нет никакого Юры. Хороший был парень, помянем.

Уйти, хлопнув дверью на прощание.

Он не железный, вовсе нет.

Спустя время все же вернуться и сделать компресс, стараясь лишний раз не пересекаться взглядами, пытаясь замаскироваться, уйти на дно, ничем не выдать раздрая внутри. Не учуять запаха оставленного четырьмя часами ранее тибетского бальзама и понять, что его рекомендацией растереть спину и грудь пренебрегли. Захлебнуться от накатывающего негодования! Предложить вызвать массажиста, выйти в дверь.

А теперь…

Кто её будет растирать? Он!?

Представлять этот процесс его голова отказывалась. Он же не робот, обычный человек – с чувствами и слабостями! Ему и так за день трижды, а то и четырежды чуть сердце не разорвало. Касаться ее сейчас? Чувствовать тепло и нежность ее кожи? Эти ощущения и так на кончиках пальцев, кончики пальцев, оказывается, всё помнят… Но после всего, за день пережитого? Взывать к разуму? Считать до тысячи? Что!? Нет!

.

.

Да.

.

.

— Кхм… Ксения, — приоткрыв дверь, Юра встал на самом пороге, не решаясь войти в глубь номера. — Это опять я. Массажистка уже спит. Но если Вы думаете, что Вам удастся соскочить, то Вы глубоко заблуждаетесь. Верх снимайте, ложитесь на живот. Пойду пока вымою руки. Позовёте, как будете готовы.

***

«Что!?!? Неееееет….»

Вселенная не может так с ней поступить, это уже чересчур, это перебор, она отказывается, заявляет протест, объявляет бойкот! Ей и так на сегодня с лихвой хватило впечатлений! Она до сих пор не отошла от этой вынужденной близости, в её голове до сих пор туман, на плечах до сих пор его куртка и запах от неё витает вокруг, висит в воздухе. Она все еще мысленно утыкается носом ему в шею там, на этой тропе, и пытается успокоить беснующееся сердце, до сих пор прижимается к нему, согреваясь, несмотря на то, что на них льет как из ведра. До сих пор сгорает со стыда за поведение своего жениха и за свое вранье, до сих пор перед глазами стоит этот прищур.

Вынести сейчас его прикосновения? В тишине этого номера? Все чувствовать, умолять держать себя в руках, быть не в состоянии пошевелиться? Её же парализует, уже парализовало… Она не может, нет!

Ксения застыла в кровати, ощущая, как её начало колотить, словно от озноба. Пальцы вцепились в край одеяла, дыхание перехватило. Судорожно втянула носом воздух, впуская в легкие спасительную, жизненно необходимую дозу кислорода.

Без вариантов. Тут без вариантов, Ксюша…

Осознание, что никуда ей сейчас не деться, что она в ловушке, что все её аргументы разобьются о его суровое: «Поболеть решили?», что она будет выглядеть смешно и крайне подозрительно, убеждая его отказаться от идеи всего-навсего растереть спину, просачивалось в мозг и там оседало.

«Вот, Ксюша, ты и попала.

Не ты ли еще несколько часов назад сожалела о том, что растирать будет не он, а Ваня? Не ты ли фантазию включила? А теперь, когда до дела дошло, паникуешь так, словно…

Две минуты как-нибудь продержишься. Нанесет мазь и всё на этом.

Губу закатай!»

***

«Нанесу мазь и всё на этом. Обойдемся без массажа»

Всем весом опершись на массивную раковину, вцепившись в её край с такой силой, что побелели костяшки пальцев, Юра невидящим взглядом уставился на собственное отражение в зеркале. Всё плывет в каком-то густом, тягучем тумане. Зрачки расширились, почти полностью скрыв радужку. Такое с ним бывает в состоянии острого предвкушения: взгляд темнеет, дичает. Врач себя боится. И можно было бы всё свалить на тусклое освещение в ванной, но нет, себя он знает: ежу понятно, что эта реакция не к добру.