— Смешно!? — перебила она его, приближаясь, сжимая кулаки и до боли впиваясь ногтями в нежную кожу, — А мне почему-то совсем не смешно, Юр! Совсем! Почему она за тебя заступается перед отцом? Что ты успел натворить? Или, может, вы успели? Что, черт возьми, происходит, и почему я об этом до сих пор ничего не знаю!?

Врач выдохнул, судорожно соображая, как её успокоить. К такому всплеску эмоций он совершенно не был готов.

— Ксюша, давай ты сейчас успокоишься и послушаешь меня, пожалуйста… Я тебе объясню. Всё.

«Да что ты собрался мне объяснять!?»

В ушах: «Любая женщина видит, когда нравится мужчине, если она, конечно, не слепая дура».

Перед глазами: Кадр. Кадр. Кадр. Кадр.

В ушах: «Скажи спасибо Ритке, убедила не горячиться, а то бы…»

Перед глазами: Юра с поникшей головой над стаканом виски. Рита кладет ладонь ему на грудь. Обнимает его за шею, шепчет что-то в ухо.

В ушах: «Лежит и блаженно улыбается…»

Её охватывает ярость. Такая ярость, что она перестает контролировать мысли, голос и язык.

— Хорошо провел время, да!? Отпускать не хотел!? — она уже не шепчет, уже кричит, слезы предательски наворачиваются на глаза. Она никогда не позволяет себе плакать в чьем-то присутствии. Лишь в тех случаях, когда сдерживаться оказывается совершенно не в состоянии…

— Как же я всё это люблю…. Да кто тебе всё это сказал? Погоди, дай угадаю! — он уже сам еле сдерживает себя, чтобы не заорать в ответ. Он не орать сюда пришел, он пришел говорить, но держать себя в руках, слушая эти беспочвенные обвинения, невозможно сложно. Невозможно сложно сейчас собрать мысли в кучу, найти несколько слов, которые заставят ее замолчать, успокоиться и захотеть выслушать.

— Да какая разница!? — Ксюша пытается придать голосу больше спокойствия, но не выходит, ни черта не выходит!— Ты хоть понимаешь весь ужас этой ситуации? Мне казалось, что я смогла забыть, а оказалось – не смогла! Оказалось – непросто все! Я не могу смотреть на нее, на тебя рядом с ней! У меня перед глазами это видео на перемотке! У меня в ушах её слова! Меня тошнит от этого всего! Ничего не изменится, что бы ты мне не сказал! Я чувствую…

«Я так и знал… Ты сдаешься»

— Ксения, ты даже не пытаешься дать нам шанс! — он повышает голос, готовясь озвучить собственные страшные мысли насчет услышанного, — Ты не разрешаешь себе довериться! Ты…

«Да как ты можешь так говорить!?»

Она перебивает, захлебываясь от возмущения, внутри все сметает торнадо негодования:

— Я пыталась дать нам шанс! Я старалась как могла!

Они уже не слушают друг друга, каждому есть, что сказать, каждый желает высказаться прежде, чем осколки гранаты разлетятся, и всё будет кончено. Они истребляют друг друга взглядами, уничтожают на месте. Там, где стоят и кричат друг на друга два человека, должны были уже остаться две горстки пепла. Но каждый выстаивает, каждый выплескивает на другого свою боль.

«Да, я облажался, но ты не хочешь дать мне возможность все исправить!»

— Видимо, плохо пыталась! Ты понимаешь, что без доверия не выйдет ничего! А я? Как я могу доверять человеку, зная, что он не доверяет мне? Зная, что ждет от меня подвоха? Как я могу тебе доверять безответно? Как мы вообще можем строить нормальные отношения, если доверия нет!?

«Да услышь же меня!»

— Ну так может пойдешь поищешь доверие на другой стороне, если я не в состоянии предложить тебе то, что тебе надо? И без работы не останешься – всегда выгородит! И клинику свою гарантированно получишь! И секс зашибись! И дети у вас красивые будут! Трое!!! Куда не плюнь – везде хорошо устроишься!

Ксюша замерла, нутром чуя, что, кажется, только что пересекла ту самую черту, за которой ничего больше нет.

«… … …»

Юра молча смотрит на свою Ксению, больше не пытаясь заставить её себя слушать, не пытаясь скрыть разочарование и боль: они проступают на лице, в глазах, на губах; само тело транслирует их. Она видит, как плечи опускаются, словно под тяжестью гигантского груза, он весь словно съеживается, делает шаг назад; брови хмурятся, губы кривятся, а глаза – лёд. Нет, глаза – хуже. Осколки льда.

— Ясно.

«Все предельно ясно…»

— Прости, что не оправдала твоих ожиданий, — срывается с губ в его спину. Дверь хлопает, оставляя её в звенящей тишине.

«Прости, что не оправдал твоих»

.

.

.

.

.

Осознание настигает её спустя несколько бесконечных минут транса.

«Боже, что я наделала… Что я натворила?»

***

Третий час второй жуткой ночи. Четвертый час, как врач лежит и смотрит в потолок. Чемодан так и стоит посреди комнаты, всем своим видом крича о том, что выход есть, очевидный выход. Что ему тут делать? Смотреть на Ксению каждый гребаный день, раз за разом вспоминая сказанное ею? Понимать, что их отношениям не суждено быть? Понимать причины, понимать, что хоть об стенку расшибись – ничего не изменится? Понимать, что она не сможет простить его никогда? Никогда. Мозолить ей глаза. Причинять ей и себе боль. Откатиться на вечность назад. Мучить друг друга. Мучиться.

Когда кажется, что этой боли не будет ни конца ни края – ты бежишь. Бежишь куда угодно, тыкаясь как слепой котенок, чтобы только себя от нее избавить.

Есть несколько очевидных путей побега. Отсроченный до утра и мгновенный. Второй открыт прямо сейчас. Прямо сейчас, если ты пожелаешь, если ты настолько слаб. Там, в тумбочке, в медкабинете. Прямо сейчас на время, но уничтожить в себе все живое. Оставить лишь всполохи эмоциональной памяти, отключить чувства, погрузиться в забвение на несколько часов, проиграть, продать самого себя, свою душу ради ложного, но приносящего временное облегчение ощущения, что абсолютно ничего в этой жизни не имеет значения. Всё вокруг - миражи…

Когда кажется, что выхода нет – ты бежишь. От себя…

Нет.

Скоро рассвет, выхода нет…

Как же нет? В самой глубине своей души он знает, где находится выход. Сбежать – всегда проще всего. А ты возьми и выбери сложный, тернистый путь. Сломай свою гордость, увидь, услышь другого человека, пусть он сам тебя не видит и не слышит. Пойми его. Покажи, что ты ради него – готов. Выуди перед ним наружу всё, что сидит внутри, спрятанное так, что самому еще поискать, покажи ему это всё, пусть так чертовски страшно обнажать свои чувства. Говори сердцем, озвучь его робкий шепот, а не его вопли.

И вот после этого, если не поможет, будешь говорить себе, что ты сделал все, что мог, что выхода действительно нет.

…..

Лишь бы мы проснулись с тобой в одной постели.

***

Каких-то два часа после хлопка двери – и Ксюша больше не плачет: слезы кончились, пропитали подушку, кажется, насквозь. Три часа – опухшие веки горят и отказываются открываться, она так и лежит с закрытыми глазами, ворочается, не может уснуть, хотя такие истерики обычно кончаются резким провалом в сон. Четыре часа – судорожные вдохи и выдохи разрезают тишину, но их перекрикивают мысли: слишком громкие.

Что она ему наговорила? Зачем наговорила? Как снежный ком – она себя не могла остановить. Верила Ксюша в свои слова в момент, когда, сама себя за два дня накрутившая, выплевывала их ему в лицо? Да. Верила ли она в них спустя несколько минут, в упор смотря на закрывшуюся дверь? Нет.

Она ведь совсем другое на самом деле хотела ему сказать.

Неосторожные слова. Всего лишь слова. Но способны истребить, уничтожить всё, что ты так долго растила. Всё. Сжечь до тла и развеять пепел по ветру. Слетевшие с губ слова, в одну секунду обращающие ваш зеленый мир в пустыню, пули, превращающие чужую душу – в решето. Всего лишь слова… Атомная бомба. Ядерный гриб.

Она кричала в лицо одно, когда в действительности кричать хотелось совсем другое. Обвиняла его во всех грехах вместо того, чтобы признаться: «Мне страшно!», кричала «Проваливай!» вместо «Я боюсь тебя потерять!». Люди слабые. Люди так делают. Люди пытаются спрятать свою боль так, чтобы ни одна живая душа не догадалась об истинном положении дел, не дай Бог не услышала главное. Самый большой вред в этот момент они причиняют сами себе.