========== Часть 1 // Они так и не поговорили ==========
Идиот, кто придумал, что время лечит.
Время плавится памятью и тем, что было…
Благословенное время. Вы, наконец, друг другу во всем признались, всё показали. Боль предательства, возвращение к жизни в своей скорлупе, испепеляющие взгляды, игра в молчанку, саркастичные комментарии, слезы в подушку, дикий, животный страх потери близкого человека, все сомнения, вся эта недосказанность – казалось, всё осталось позади. Казалось, стена из льда и недопонимания разрушена. Ты боишься спугнуть свое счастье и тихо молишься, чтобы в этот раз всё сложилось иначе. Душа просит любви.
Дни текли своим чередом. Сдержанные на людях, врач и управляющая не могли насытиться друг другом, стоило им остаться наедине. Её кабинет, его кабинет, безлюдные ранним утром коридоры, петляющие в парковой зоне тропинки. Её комната, его комната. Они словно просили друг у друга прощения за эти месяцы жестокой игры, в которую друг друга втянули. Но победителей, как говорится, не судят, и они больше не судили. Девочка и закомплексованный тринадцатилетний подросток. Без маски. Оказалось, им очень даже хорошо вдвоем, они друг другу отлично подходят. Для этого достаточно было набраться храбрости и показать другому свое настоящее «я». Такой нужный, но фактически невозможный для некоторых шаг навстречу.
Ксении пришлось принять тот факт, что романтик из Юры и правда никакой. Про цветы и конфеты действительно стоит забыть. Да и так ли они были ей нужны? Вовсе нет. К чему эти условности? Вместо цветов и конфет он дарил ей нежность и тепло, по которой она успела изрядно истосковаться. Цветы на одной чаше весов, нежность на другой. На одной фантики, на другой - забота и тепло. Несоразмерно! Это он, кажется, и хотел донести. Всё – фантики, кроме чувств. И Ксюша, наконец, ощущала безмятежность, буря внутри улеглась. Юра был рядом, был другой. Он, оказывается, совсем другой. Управляющая подозревала, что врач слукавил, сказав: «Ты мне нравишься». Потому что Юра это Юра. Но, судя по его к ней отношению, можно надеяться, что он чувствует больше, чем просто симпатию, что это нечто большее, чем просто «нравишься».
Ксения целых две недели витала в облаках.
Целых.
Две.
Недели.
Безоблачного неба над головой.
Две.
Полных.
Недели.
Полета.
Аж.
А потом…
***
А потом прошлое постучалось в дверь, и вся Ксюшина безмятежность полетела к чертям собачьим. Жизнь словно издевалась над ней, проверяя на прочность.
Маргарита Львовна впорхнула в отель, притормозила на входе, снисходительно оглядела лобби и остановила взгляд на управляющей, тут же изменившись в лице. Еще секунда, и вот, растянув губы в сладкой улыбке, дочь Льва взяла курс в сторону Ксении.
Кадр.
— Добрый день, Маргарита Львовна, — Ксения даже не пыталась выдавить из себя ответную улыбку: все силы и вся уверенность вдруг оставили её, пол поплыл.
— Ты всё еще тут? — приблизившись к девушке вплотную, проворковала Федотова. Голубые глаза смотрели пронзительно и насмешливо. — Надо же. Ума не приложу, чем ты так папу взяла? Но не волнуйся. Это ненадолго. Уж я постараюсь. Ты, кстати, не знаешь, где мой… О, вот и он! Всё, свободна.
Рита мгновенно потеряла интерес к Ксюше и поспешила в сторону лифта. Управляющая замерла у барной стойки. Она не знала, почему, но оборачиваться не хотела. Юра должен был подойти с минуты на минуту, и…
— Привет, дорогой! Скучал? — проворковала Федотова. Их с Ксенией разделяло метров пять.
По спине пробежал холодок. Нет, Ксении за шиворот словно вылили ушат ледяной воды. Внутренности сжались, сердце подскочило к горлу, дыхание перехватило, а в голове мгновенно зашумело.
— Маргарита Львовна? — пробормотал врач с нескрываемым удивлением в голосе, — Нет, признаюсь, совсем не скучал. С приездом. Извините, мне надо идти, меня ждут.
Пересиливая себя, Ксения все же обернулась. Раз уж она это всё равно слышит, то и видеть, наверное, должна. Она должна на это посмотреть. Чего бы ей оно не стоило.
— Да ладно тебе, ну что ты как неродной? Забыл уже всё? А я всё никак не могу…
Кадр. Кадр. Кадр.
Юра перевел глаза к бару и поймал отрешенный взгляд управляющей. Замешательство буквально на секунду отразилось на его лице, но в следующий момент он уже взял себя в руки.
— Маргарита Львовна! Дайте пройти!
Ксения стоит и смотрит на эту картину. Оживший ночной кошмар. Её словно к полу приклеили, грудная клетка и ноги налились свинцом, она не может ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни немедленно куда-то бежать. Стоит и смотрит, не в силах отвести взгляд, не замечая больше ничего и никого вокруг, не слыша трели лежащего на барной стойке телефона.
— Злишься, что сбежала? Да ладно тебе, не злись. Видишь, вернулась же… К тебе, — блондинка положила ладонь ему на грудь, приторно улыбаясь, заискивающе глядя в его глаза. Две пары голубых глаз смотрят сейчас друг на друга.
«А они чем-то похожи…»
Падают на кровать. Он сверху. Стремительно расправляется с пуговицами на рубашке… Голубой…
Сверкнув глазами, врач перехватил её запястье, отводя руку в сторону.
— Вы позволяете себе слишком много вольностей, Вам не кажется? — буквально прошипел врач, — Оставьте меня в покое. Идите, куда шли.
«Интересно, он правда не рад или это специально для меня представление?
Такой вежливый вдруг, а ведь может одним словом отбрить…»
— После того, что между нами было – нет, не кажется, — усмехнулась та, — Но, впрочем, я подожду. Знаю, ты передумаешь.
Целует её, расстегивает ремень, она стаскивает с него брюки…
Ксюша не может больше это слышать, не может больше на это смотреть, не может больше это чувствовать. Ей нужно на воздух! Неимоверным усилием воли она заставляет себя оторвать ногу от пола и сделать шаг. Второй. Третий. На улицу! Хоть куда-нибудь…
— Маргарита Львовна, разрешите! — Юра резко дернулся, огибая Федотову с правой стороны. — Забудьте всё как страшный сон. Я был не в себе. Всего хорошего.
***
— Ксения!
Она спряталась в тени дубов на укрытой от чужих глаз лавочке и сидела, замерев истуканом. Подходя сзади, он видел напряженные плечи, прямую шею, он уже знал, что она смотрит сейчас прямо перед собой, хоть и не видел лица. За что ему всё это, спрашивается? Где он так согрешил, что до сих пор расплачивается? Ясно, где… А думал ведь, что все, наконец, позади… А она? При чем тут она? Какой им путь пришлось преодолеть, чтобы просто перейти на «ты» после этой страшной ошибки, сколько интересного о себе выслушать, прежде, чем она подпустила ближе… И теперь она сидит как каменное изваяние, и он с расстояния десяти метров чувствует человеческую боль, которую она так умело все это время скрывала. Ксения транслирует ее затылком. Они так и не говорили об этом.
«Твою. Мать! О чем она думает?»
— Слушай, Юр, оставь меня, пожалуйста. Дай время. Кажется, мне нужно время, — голос глухой и отстраненный. Не дрожит, значит, хотя бы не плачет.
Врач стоит в метре за ее спиной и молчит. Что он, собственно, может сказать в свое оправдание? Какое тут вообще может быть оправдание? Говорить надо было раньше, а сейчас – сейчас она его прогонит вон.
— Давай поговорим. Ксения…
— Давай позже. Не сейчас. Иди… Правда… Всё нормально.
«Так и знал…»
Юра размышляет еще некоторое время, но затем все же разворачивается, отходит метров на десять и прислоняется к дубу, теперь наблюдая за ней издали. Она все также сидит, спина также напряжена, также прямо держит голову. Он не имеет ни малейшего понятия, что теперь делать, как налаживать контакт, как ей объяснить, почему именно всё это произошло. Он себе-то толком объяснить не может. Может, конечно, но для этого надо многое в себе признать… Врач надеялся, что прошлое осталось в прошлом, но реальность показала – прошлое живее настоящего. Прошлое прибыло в отель, сверкая голубыми глазами, и всё живое вновь умирает. Если бы он только мог повернуть время вспять и всё исправить… Но чудес не бывает. Бывает – жизнь. Жизнь, очень сложная штука, в которой есть место не только счастью и любви, но и боли, обиде, сожалению, недоверию, всякому. Он мстил ей за «предательство», а по итогу предателем оказался сам. Иногда жизнь любит посмеяться. Чувство юмора у нее хорошее. Чёрное. Как никогда остро врач ощутил собственную вину за этот непомерный груз на плечах хрупкой девушки. Раскаивался ли он? Каждую минуту с того самого момента, как правда о Зуенке вскрылась. Показал ли он ей свое раскаяние? Нет, не показал. Наоборот, бил в ответ цинизмом, сарказмом, прячась от собственных эмоций, от боли, от чувства вины, все глубже и глубже – назад в свою раковину. Он не мог себе опять это позволить, не мог допустить. Он не хотел их снова испытывать, эти чувства, но они оказались сильнее – правду люди говорят, сердцу не прикажешь. Она тихо плакала на веранде, держа спину так же прямо, а голову – так же высоко, как сейчас, и ему хотелось в тот момент просто перестать быть. Юра тогда понял – это бесполезно, себя не обманешь, душу не обманешь, а ты – полный мудак. Он почувствовал: это зрелище пробило в нем брешь. Нужно что-то делать, выносить невозможно. Но отодрать с лица маску оказалось не так просто, вовсе непросто. Каждое мало-мальски ощутимое движение сопровождалось страхом, осознанием, что снимая её, оставляешь себя беззащитным, буквально голым, открытым всем ветрам. Он выбрал быть беззащитным, голым и разрешить себе любить. Но так сосредоточился на собственных эмоциях, что забыл подумать о ней. Они так и не поговорили.
