Все, что я услышал от Севастьянова - проклятия, несвязную божбу и посулы заплатить любые деньги за то, чтобы виновные в его увечье были найдены. И только мой обстоятельный рассказ о том, что грозит его торговле, если я стану поднимать шум, несколько остудил пыл купца. Я успел узнать от него, что хунхузами ему не были предъявлены никакие обвинения и он даже не видел того или тех, кто его похитил.
Из дому Севастьянова я вышел вместе с доктором Клингером, осматривавшим злосчастного купца. Доктор считал, что я непременно возьмусь за это дело, лишь набиваю цену, а потому особо не придерживался врачебной тайны, расчитывая, видно, войти в долю.
- Я думаю, исходя из характера моего пациента и характера эээ… повреждения, вам несложно будет найти того, кто заказал это похищение, - говорил он, идя рядом со мной. Доктор был высок и худ, чуть сутул, лицо его с небольшой бородкой излучало добродушие, которое впечатление усиливалось старомодными очками. Но зрачки, я заметил, были расширены как у тех, кто имел пристрастие к курению опия или же другого рода наркотикам.
На мой вопросительный взгляд доктор любезно пояснил, что Севастьянову удалили pеnis, оставив testiculus нетронутыми. Удаление, по словам Клинбергера, проведено было с большим мастерством и так, чтобы пациент ни в коем случае не мог скоро помереть, и я с трудом остановил подробные объяснения доктором того, каким образом было выведено наружу мочеиспускательное отверстие.
И что до характера пациента, доктор тоже был прав. Пристрастие Севастьянова к молоденьким девочкам, особенное его старание заполучить девушек невинных было известно всем держателям борделей Харбина и окрестностей.
Змея, подумал я. Мстительная тварь. Лилит.
Комментарий к 6. Врач и пациент
*- вид монгольской плети
========== Междуглавие 6 - О змеях и лисах ==========
Полуголый урус, растянутый на кровати, невероятно спокоен. У него глаза столетнего мудреца - несмотря на лохматую шевелюру, небритые одутловатые щеки и нездоровый изжелта-серый цвет лица. И Байбаку Хва хочется, чтобы скорее все закончилось. Чтобы явился наконец атаман и отдал этому человеку, этому урусу то, что задолжал. А вернее, забрал. Жизнь. И тем способом, который удовлетворит атамана. А это непросто - стоит лишь взглянуть в глаза лежащего. Урус словно бы уже умер и оказался недосягаем для атамановой мести - он уже мертвее тихого снега за окном, мертвее поскрипывающей тишины в комнатушке дешевого борделя.
- Ты… от Пака-Меченого? - слышится хриплый голос с кровати. Мертвый голос, от которого Хва становится уж совсем неуютно. Не по нему это все, ему бы что-то простое и ясное, где нужно убивать или умирать. - Подойди ближе, я должен… должен его предупредить…
- Я хорошо слышу, - отвечает Хва. Несмотря на нехорошее чувство, которое рождает в нем этот лохматый небритый урус, его слова словно опускают на землю. В привычное, охотничье сторожкое бытие, где нужно быть начеку. И где на “подойди ближе” стоит отойти подальше, а того лучше выстрел или удар ножом.
- Лилит… - этого слова Байбак Хва не понимает. Он вообще едва понимает китайский, на котором говорит урус.
А урус смеется, урус делается словно одержимый и говорит, говорит - о том, что нельзя доверять женщинам, о том, что именно женщины губят все, что входит в их притяжение. О богатстве говорит урус - о богатстве, связанном с женщиной, с Лилит. Скажи, говорит, своему атаману… Тебе такого богатства и не снилось. И Хва слушает, слушает льющиеся изо рта уруса слова, слушает их, цепенея, будто змея под дудочкой.
Тихое движение в углу будто взрывает шелестящую словами тишину - это шлюха, та самая, к которой урус пришел. Хва о ней совсем позабыл, а урус шипит-смеется, брызгает слюной сквозь провалы выбитых зубов. Деньги, богатство, тебе и не снилось… И одного шага, одного взмаха ножом довольно, чтобы шлюха кулем завалилась в свой угол, похрипела, посучила там ногами и затихла.
Большего урус сказать не успевает - сквозь тишину и хрип атаман входит в комнатушку, входит, будто и дверей нет, и пола, будто и сам атаман лишь клуб дыма. Чудно, никогда Хва такого не думал про атамана - видно, урус этот морочит его, скорей бы кончил атаман уруса.
Хва знает, что Чханъи не хочет для уруса быстрой смерти. И тем удивительнее для него то, что атаман с видом человека, спешащего на деловой разговор, перехватывает лохматому урусу горло своим узким кинжальчиком, более всего похожим на тот, какими в богатых домах с принятым американским или английским манером жизни разрезали книжные страницы - Хва видел такие пару раз. Атаман чуток как зверь, атаман понимает, когда следует просто убить.
Стоило урусу отхрипеть, выплескивая черную кровь, отдергаться, как с Хва словно спало наваждение. Отошло оцепенение, остались только слова уруса о женщине и богатстве.
О женщине - Байбак Хва все думал, про какую женщину говорил урус. Много женщин вокруг, хотя все они стоят не больше как одной ночи, а то и часа. Хва знал, что к весне, к горячей поре от женщин избавятся и уйдут в летний лагерь. Так было испокон, и так и правильно.
Хотя иной раз Хва опасался, что атаман не захочет оставлять свою Цзиньлинь. Цзиньлинь с ее змеиными глазами и волосами цвета песков. “Вы должны отбить Чханъи, - словно наяву услышал Хва свистящий шепот и ощутил маленькую жесткую руку, сжавшую его запястье. - Иначе более не видать вам всем удачи как своих ушей”. Нет, конечно, он и сам бы смог отбить атамана у полицейских, говорил себе Хва, когда они уже возвращались из Ченхэ. С женщиной это просто вышло легче и скорее. Хва говорил это себе и уже почти верил, и уже почти забыл, как прикидывал, к кому из атаманов пойдет после смерти Чханъи и кого возьмет с собою. Цзиньлинь… нет, ее он тогда с собой брать не хотел.
…Чханъи вдруг решил взять с собой свою желтоволосую, когда его вызвал для беседы Старый маршал Чжан. Впрочем, ничего тут удивительного, сказал себе Хва - женщина в таком деле бывает полезна, особенно белая. Надо подарок сделать Старому маршалу, а подарок раз и под рукой. Или даже не Старому маршалу, тот красивых женщин ценит, но не слишком. А вот Чжан Цзунчан, Старого маршала правая рука - ох как охоч до свеженького мясца. Так думал Хва, когда они втроем - атаман Пак, он сам и Цзиньлинь, - прошли в отдельный кабинет большого богатого ресторана, где у входа стояли двое солдат-северян в новенькой форме и с японскими винтовками у ноги.
***
“Старый Маршал” Чжан Цзолин оказался маленьким щупленьким бритым человечком с пышными усами и тихим чуть пришепетывающим голосом - однако не прошло и пяти минут, как все присутствующие поглощенно слушали его, смеялись, когда негромко и вежливо смеялся он, и становились серьезными, когда смех Чжана стихал.
Она сидела рядом с Чханъи и старалась держаться так же тихо, как и спутница Старого маршала, высокая стройная китаянка с испуганными глазами, в золотистом платье с зеленой оторочкой. “Собираешься подложить меня под этого большого человека, если будет надо?” - зло бросила она Меченому, когда тот велел ей одеться получше, потому что их пригласили на встречу с большим человеком. “И подложить, и отдать ему. Если будет надо”, - бесстрастно отозвался Чханъи - и это почему-то сразу успокоило. Если бы он начал уверять, что ни о чем таком и не думал, она бы ему конечно не поверила.
С крохотной сцены ресторана доносился звон гитары и чуть гнусавый голос пел про кукарачу-черного таракана. Можно было слушать про таракана и стараться не слышать, о чем говорят мужчины. Но Старый маршал время от времени осматривал ее с придирчивой внимательностью, словно пытался что-то отыскать.
У китаянки, спутницы Старого маршала, под плотным шелком платья был уже заметен небольшой животик, чем господин Чжан, по-видимому, очень гордился, поэтому за столом много шутили и говорили про детей.
“Жалею, что не смог достать негритянки, - с забавно преувеличенной грустью заметил один из приближенных Старого маршала, плотный и губастый, в мундире с эполетами и со снисходительной масляностью во взгляде. Все громко расхохотались. - Поглядел бы, каковы получились бы детки”. И бросил внимательный взгляд на нее.
