– Поднимемся? – повернулась ко мне Елена Дмитриевна.

– Это удобно?

– Я одна живу. Идемте.

В квартире явно поработал хороший и наверняка дорогой дизайнер. Все здесь было подобрано слишком идеально. Коридор, кухня – ничего лишнего, каждая деталь на грани перфекционизма. Я не знаю, была это догадка или просто интуиция сработала, но у меня вырвался бестактный вопрос:

– Вам квартиру мой отец купил?

Елена Дмитриевна просыпала кофе мимо кружки, вздрогнув от моего вопроса, и обернулась.

– Откуда?..

Я подошла к ней и, забрав банку с ложкой, пожала плечами:

– Слишком сильно чувствуется здесь его вкус, его рука. Вы с ним спали?

– Лилия Николаевна…

– Елена Дмитриевна, – перебила я, – мы же взрослые люди, а это обыденные вещи. Здесь нет ничего зазорного.

– Вы похожи на него.

Это последнее, что я мечтала услышать. Хотя, возможно, медсестра и права. Если я что-то от него и переняла, то это умение зрить в корень, выбивать людей из колеи, быть холодной и расчетливой. Как часто повторял мой уже бывший муж: «Стерва». И оказалось, что так жить намного проще, чем с никому не нужными эмоциями и съедающей изнутри болью.

Мы с Еленой Дмитриевной устроились за столом, и я наконец-то перешла к делу:

– Вы работали с Елизаровой.

– Да.

– Не знаете, почему ее смерть так заинтересовала отца?

Медсестра задумалась, поджав губы, а потом ответила:

– Он любил все контролировать…

Я чуть не фыркнула. Тоже мне новость! Как будто я не знала.

– Но это не повод тратить время, чтобы получить копию дела.

– Я не знаю, честное слово, не знаю. Я и тогда была как в тумане, все произошло так неожиданно. Мы с Марией дружили, так что ее гибель ударила по мне. Все происходило как не со мной. Я на вопросы полиции отвечала, как робот, даже не помню, что говорила. Следователь, забыла его фамилию, очень дотошный был, много вопросов задавал, которые вроде бы и отношения к Марии не имели. Думаю, если дело закрыли, то ничего странного или необычного, что могла заинтересовать Николая… Николаевича, там не было.

А вот какого черта мне вообще все это надо? Потому что нашла у отца папку или потому что увидела фамилию следователя? А может, мне просто заняться нечем?

Мало того, что постоянно приходил первым на работу, так еще и уходил последним. А иногда даже ночевал в кабинете. Вот и сейчас я, кажется, один на этаже, а может, и во всем здании, если не считать дежурных.

– Евгений Алексеевич!

Нет, все-таки не один. Может, не только меня никто дома не ждет?

– Ты еще здесь? – не поднимая голову, спросил я опера.

– Уже собрался уходить. Вы идете?

Я отрицательно покачал головой и посмотрел на папку, которая так и лежала на моем столе.

– Саша, – попросил, – дело не определишь на место?

– Окей, – согласился он. – Ничего нового не заметили?

– Да сегодня целый день перечитывал, но… Может, все-таки самоубийство? – предположил я. – Смотри, – начал объяснять, когда опер удивленно на меня посмотрел, – мы тогда обращали внимание на голые факты. А если взять в расчет профессиональное выгорание, эмоциональную составляющую. Одинокая врач-гинеколог, к которой полгорода на аборты бегало. Причем за полгода до гибели у нее обнаружились серьезные проблемы со здоровьем.

– Ну, Евгений Алексеевич, вы, по-моему, уже придираетесь к мелочам. Если ей так не нравилось то, что она делала, она могла бы пойти работать в репродуктологию. Ее же никто не заставлял. Согласно федеральному закону, врач может отказаться от проведения абортов по личным убеждениям. Может, нам проконсультироваться с той психологиней, которая у нас тренинги проводит? – вдруг радостно предложил Саша.

Я поморщился и ответил:

– Только если ты это сделаешь.

– А вы с ней не нашли общий язык?

Как раз очень хорошо и нашел, но ненадолго. Да и то потому, что она вроде как собиралась уезжать из города, но потом передумала. Еще и постоянно здесь ошивалась под предлогом повышения чего-то там у работников правоохранительных органов.

– Саш, а выпиши-ка мне адрес подруги Елизаровой. Она работала вместе с ней, Линкова, если не ошибаюсь.

Опер открыл папку, взял со стола ручку и лист для записей и, переписав адрес и телефон, протянул мне листок с данными:

– Вот, но мне кажется, что вы зря тратите время.

– Ну у тебя и почерк, – заметил в ответ. – Я пьяный левой ногой лучше пишу.

Итак, Линкова Елена Дмитриевна. Улица Красноармейская – недалеко, можно прокатиться. Зерно сомнения полковник во мне не посеял, но стало интересно, зачем Родионов интересовался смертью Елизаровой.

Блядь, вот работой бы заняться или чем-нибудь еще полезным, а я копаюсь в старом деле. Зачем ехать к этой медсестре? Что нового я могу услышать от нее? Не знаю, но почему-то упорно двигаюсь по темным улицам в сторону ее дома и убеждаю себя, что это просто работа, ничего личного.

Вся опергруппа, которая занималась тем делом, поначалу рассматривала версию суицида. Мне кажется, Саша до сих пор ее придерживался – не зря же подсунул мне тот журнал со статьей. Черт! Я и так не мог вырвать ее лицо из памяти, а тут еще эта фотография…

Сзади послышались настойчивые гудки, и я, подняв голову, понял, что не заметил, как сменился сигнал светофора. Тронувшись с места, свернул на нужную улицу и начал всматриваться в номера домов. Тот, в котором жила Линкова, выглядел новым, пара лет ему от силы. И откуда у медсестры деньги на новую квартиру?

Так, это уже точно отношения к делу не имеет. Ну, Родионов, черт возьми! Он умел заставить сомневаться в себе.

Я остановился напротив подъезда и потянулся за сигаретами. Закурил, не выходя из машины и не заглушив двигатель.

Родионов не только говорить умел так, что ты чувствовал себя полным ничтожеством, но и смотреть. Я помнил и нашу первую встречу, и последнюю. Тогда я был молод и горяч, не придавал многому значения, а стоило. Может, если бы я его не послал тринадцать лет назад, все бы сложилось по-другому. А в итоге моя жизнь полетела в пекло. Я мог прожить ее по-другому, так, как планировал, но Родионов забрал у меня все, разбил все мечты и… кости.

Я долго не мог поверить, что Лиля уехала. Приходил и смотрел на темные окна квартиры, бросался на каждый телефонный звонок, пока не понял: все, это конец. Она выбрала отца и предала меня. А ведь обещала…

Окурок обжег пальцы, и я, выбросив его в приоткрытое окно, вышел на улицу. Подойдя к подъезду, достал листок с каракулями Саши, чтобы посмотреть номер квартиры, но дверь как раз открылась. Под ноги мне бросилась мелкая собака, за ней вышла пожилая женщина и, окинув меня взглядом, кивнула в знак приветствия. Я ответил тем же и вошел в подъезд.

Подниматься пришлось пешком, чтобы не пропустить этаж. Еще и опер со своим почерком… Семьдесят шесть или семьдесят восемь? Вроде на шестерку больше похоже. Я нажал на звонок и ждал. Долго не открывали. Наверное, стоило предварительно позвонить Линковой, но мне не хотелось ехать домой, как и достал уже собственный кабинет.

Наконец послышался щелчок замка. Не ошибся. Я узнал Елену Дмитриевну. Сейчас она выглядела лучше, чем в тот день, когда мы общались в отделе. Меня она, кажется, тоже узнала, потому что удивленно спросила:

– Вы?

– Здравствуйте. Можем поговорить?

Она открыла дверь шире и кивнула:

– Проходите. Вы из-за Маши? Ну, Марии Александровны Елизаровой…

– Да, – ответил, направившись за ней в кухню.

– Удивительно. От меня только что ушла дочка Родионова, и интересовало ее то же самое.

Елена Дмитриевна даже не заметила, насколько ее слова меня выбили из колеи. Я настолько сильно сжал зубы, что перед глазами появились темные круги, а в ушах зашумела кровь. Я перевел взгляд на стол, где стояли две чашки – на одной отчетливо виднелся след помады.

Какой-то бессознательный порыв, я даже сам не понимал, что делал, когда накрыл чашку ладонью и провел большим пальцем по отпечатку ее губ. Блядь, это сильнее меня. Это что-то нездоровое, на грани одержимости. Когда же ты, Лиля, меня отпустишь? Или я тебя…