Мои губы приоткрываются в понимании, что еще находится на виду.

Мой хирургический шрам.

В течение многих лет я делала все, что было в моих силах, убеждаясь, что никто его не увидит. Я никогда не носила рубашек с глубоким вырезом. Покупала цельные купальники, скрывающие грудь. Мне даже не нравится показывать его своей тете. Ким, вероятно, видела его дважды, и даже тогда, только случайно.

И теперь Эйден смотрит на шрам.

Нет. Он не только смотрит. Он пожирает его взглядом, будто это какое-то чудо.

Он перестает расстегивать мою рубашку, но не убирает пальцы с четвертой пуговицы. Фактически, он расстегивает ее, так чтобы рубашка была открыта под лифчиком, и ему был полностью виден диагональный шрам в верхней части моей левой груди.

Уродливый.

Длинный.

Блеклый.

Причина, по которой я начала скрывать его, заключается в том, что люди бросали на меня жалкие взгляды. Даже тетя Блэр иногда одаривала меня подробным взглядом.

Однако выражение лица Эйдена, что угодно, только не жалость.

Я не ожидала, что в его чёрной душе будут такие эмоции, но предполагала, что, по крайней мере, его дьявольское сердце смягчится.

Я не могла так ошибиться.

Раньше его глаза были убийственными, но теперь он, кажется, жалеет, что у него нет ножа, чтобы разрезать мой шрам и вырвать мое сердце.

Ветки ломаются под ближайшими шагами.

Я вытряхиваю себя из оцепенения, отталкиваю его и поворачиваюсь, застёгивая рубашку. Мое дыхание учащается, несмотря на мои попытки взять его под контроль.

Позади себя я ощущаю его нежелательный жар у спины. Еще один шаг, и он бы задышал мне в затылок — или, возможно, отделил бы его от головы.

— Приятель, — раздается за моей спиной холодный голос Ксандера. — Поймал ледяную принцессу?

— На самом деле, это ледяная принцесса для тебя. У нее есть кое-что на тебя.

Как только моя рубашка застегнута — с телефоном, все еще засунутым в лифчик, — я поворачиваюсь. Встав на цыпочки, я оглядываюсь вокруг Ксандера, но Ким нигде не видно.

Ксандер выглядит победителем, словно он только что сделал что-то, чем можно гордиться.

Если он как-нибудь обидит Ким, я испорчу ему лицо и вырву эти дурацкие ямочки.

— Что-то на меня?

Взгляд Ксандера перескакивает с меня на его друга мудака.

— Она записала тебя на видео. — Эйден не удостаивает меня взглядом. — Уверен, что она думает использовать это против тебя в социальных сетях и прессе, чтобы разрушить твое будущее и будущее твоего отца. Что-то в этом роде.

Я не смогла бы удержаться от того, чтобы у меня не отвисла челюсть, даже если бы попыталась. Эйден разгадал мой план на все сто.

Я настолько очевидна?

Ксандер разражается смехом, будто он действительно находит все это забавным. Жестокая ухмылка кривит губы Эйдена, словно это какая-то внутренняя шутка.

— Хорошо, Холодное Сердце. — Ксандер смотрит на меня, его смех исчезает. — Это так мило, что ты думаешь, что можешь навредить мне и все такое. Теперь, когда ты повеселилась, дай мне это видео.

Едва скрываемая ярость вырывается в горячее, обжигающее пламя. Это могло быть из-за того, что я видела, как этот самый придурок приставал к Ким, или из-за того, как Эйден прикасался ко мне, как будто имел на это полное право.

Я расширяю свою позицию, пристально глядя на Ксандера.

— Ты разрушал жизнь Ким в течение чертовых лет без всякой причины. Пришло время, чтобы кто-нибудь положил конец твоей испорченной, богатой заднице. Мне все равно, сын ли ты министра или чертов член королевской семьи. Если ты не прекратишь держаться от нее подальше, ты пожалеешь об этом.

Тишина.

Долгая, густая, похожая на туман тишина.

Ксандер изучает меня, приподняв бровь, в то время как Эйден остается невозмутимым. Если бы он не был так близко, я бы подумала, что он меня не услышал.

Чем дольше они не дают реакции, тем сильнее бьется мой пульс в горле. Это чудо, что я не ерзаю.

— Телефон у нее в лифчике. — Эйден нарушает тишину ровным тоном. — Хочешь, чтобы я достал его, или сам это сделаешь?

— Не знаю, — размышляет Ксандр. — Давай бросим монетку.

— Как насчет того, чтобы ты подержал ее?

Взгляд Эйдена скользит по моей груди.

Я инстинктивно скрещиваю руки.

Ксандер не произносит ни слова. Он заламывает мне обе руки за спину. Он так высокомерен, что сжимает оба моих запястья в одной руке. Моя грудь выдвигается вперед, смотря Эйдену в глаза.

В темные, металлические глаза.

В демонические глаза.

Я пытаюсь сопротивляться, но Ксандер усиливает свою хватку до тех пор, пока невозможно двигаться, не говоря уже о борьбе.

— Как думаешь, что ты делаешь? — шиплю я, голос дрожит.

Наказывающий взгляд Эйдена встречается с моим.

Там так много всего.

Так много ненависти.

Так много жестокости.

Так много.. зла.

Он не отрывает взгляда, когда срывает ленту с моего горла. Я ахаю, когда ткань падает на землю.

— Я буду кричать! — я ворчу от напряжения, хотя знаю, что здесь меня никто не услышит.

— Мы любим крики, — шепчет Ксандер мне на ухо. — Кричи, Холодное Сердце.

Уголки губ Эйдена изгибаются в ухмылке, как будто он соглашается.

Мы любим крики.

Думаю, что меня сейчас стошнит.

Как я могла не подумать об этом варианте, ставя себя в такую ситуацию? Я должна была знать, что ничего хорошего не выйдет из конфронтации с Эйденом и Ксандром. Их бренд помешанных не заботится о моральных принципах или общественных стандартах.

Их воспитывали так, чтобы они думали, что они выше всех остальных.

Если они попадали в беду, влияние их родителей выводило их из нее невредимыми. Как и в случае с Леви Кингом, школа извинилась за, содеянное.

Их моральные принципы искажены и размыты. Дерьмо, возможно, их вообще не существует.

Как я могла так глупо предположить, что у них та же мораль, что и у меня?

Глупая, глупая я.

Если я хочу выбраться из этого с минимальным ущербом, мне нужно опуститься до их уровня и попытаться увидеть это с их искаженной точки зрения.

Они задиры, а это значит, что они получают удовольствие от борьбы своей жертвы.

Я проглатываю свою гордость и прекращаю попытки освободиться.

Эйден наклоняет голову набок с легким подергиванием в левом глазу. Я узнаю в первом жесте созерцание, но не уверена, что означает это подергивание. Гнев? Раздражение? Что-то еще?

Будь он проклят и как не просто его читать.

Эйден подходит ближе, так что его грудь почти касается моей.

— Ты гордая маленькая девка, не так ли, Холодное Сердце?

Я ошеломлена такой сменой темы. Я думала, это из-за телефона?

— Тебе плевать на всех. Всегда ходишь здесь со своей головой где-то выше и дальше, будто никто здесь не заслуживает твоего времени. — он тянет выбившуюся светлую прядь моих волос и крутит ее в пальцах, наблюдая за ней с маниакальным интересом. — Такое... Холодное Сердце.

У меня перехватывает дыхание, чем больше он крутит прядь. Не знаю, потянет ли он за неё или вырвет в стиле психопата.

Темное, клаустрофобическое ощущение сжимает центр моей груди.

Я бы солгала, если бы сказала, что не испугалась. Даже когда я держалась подальше от него, я всегда замечала скрытые темные тенденции в металлических глазах Эйдена.

Он заправляет прядь мне за ухо. Прохожему это показалось бы жестом любви и заботы, но со стороны Эйдена это затишье перед бурей.

Звук самолетов, подслушанный прямо перед бомбежкой.

Легкое движение земли, прямо перед землетрясением.

— Скажи мне, Холодное Сердце. Что влияет на твои кнопки? Чего ты боишься, а?

Ты!

Я подавляю крик, вздергиваю подбородок и встречаюсь взглядом с дьяволом.

Он сжимает мою челюсть большим и указательным пальцами.

— Скажи. Мне.

Когда я сохраняю свое право хранить молчание, что-то мелькает в лице Эйдена. Оно быстрое и мимолетное и исчезает, как только появляется.