Зачем она здесь? Она не героиня романа. У нее нет прошлого и нет будущего, есть карта мира перед глазами, только и всего – ты это видишь.

Смотри глубже. У нее во взгляде дорога и ни одного указующего знака. Ты потеряешься.

Глубже – под кожу, которой метры и километры под платьем из чистого мрамора.

Ее клокочущее сердце ярким мазком горит на фоне опустевшего зала. Она – алая клякса среди множества законченных картин.

– Пойдем, я покажу тебе лучшие, – говорит Поль с улыбкой и берет Лу под руку. Ее руки по прежнему горячие. А взгляд цепкий и внимательный.

– Это похоже на Энрико Райсенда. Тонко. Очень тонко и много света, – она подошла к одной из картин практически вплотную и провела пальцем по линии горизонта, размытой предрассветной дымкой. – Масло. Прозрачное масло. Нонсенс.

– Ты меня так похвалила? – ухмыляется.

– Да. Ты лучше, чем я предполагала.

– Польщен!

– Что ты делал в Аргентине? Выставлялся?

– Нет. Вдохновлялся. А…

– А я – бесцельно.

– Так не бывает даже у самых банальных туристов! Ты лжешь.

– Не похожа на банальность?

– Похожа на лгунью.

– Польщена!

Она рассмеялась. Он улыбнулся краешком губ и достал из заднего кармана запечатанный конверт с золотым вензелем.

– Здесь приглашение, Лу. Один билет на «Кармен» в Опере Гранье. Проведи со мной еще одно бесцельное путешествие.

Она замерла. На миг застыла в своей мраморной оболочке. Поль облизнул губы и нервно тряхнул головой.

А Лу взяла конверт и улыбнулась.

Марк Филипсович Грацианов сидит на заднем сидении такси класса бизнес и устало, сквозь ряд полуопущенных светлых ресниц изучает быстро проносящиеся за стеклом дома, улицы, скверы, переулки. Пока пустые, залитые молочным туманом – раннее утро. За спиной долгий ночной рейс Москва – Рим, а впереди… Цифры, цифры, очевидно, кофе, крепкий и безвкусный, цифры, цифры, коды, бесконечное щелканье рябых клавиш…

Господин Грацианов свою работу уважает. В девять совещание, а материалы еще нужно пересмотреть и подготовить. Утренние пробки, опять же. Опаздывать нельзя. Непозволительная роскошь – явиться в офис позже потенциальных клиентов.

Сейчас у него есть всего несколько часов на то, чтобы войти в рабочий режим. И он ощупывал пустым взглядом рельеф города, ощущая кожей его каменный костяк, осознавая, что теперь уж до конца дня побыть наедине со своими мыслями ему не удастся.

Приглушенно выругавшись, водитель съехал на обочину.

– Что произошло? – устало спросил Грацианов на английском, оторвавшись от окна.

Таксист кашлянул и пожал плечами:

– Похоже, дальше ехать не получится. Прости, брат.

Марк поглядел на часы и поджал губы.

– Тут метро рядом. За углом, – подсказал водитель и быстро взглянул на экран телефона. – Минут через двадцать откроется.

Грацианов мрачно кивнул.

Опоздает.

Тем не менее, надеясь на лучшее и на ходу печатая сообщение в рабочий чат, он заторопился в сторону метро. В последний раз он добирался куда-либо общественным транспортом еще в ту пору, когда был студентом экономического факультета. Бульдожья хватка и гибкий, аналитический ум в свое время открыли перед ним многие двери.

Он не заметил даже, как заключил себя в тесные и день ото дня сжимающиеся все сильнее стальные рамки времени. Мистический маятник опускается все ниже, время становится почти-что материальным…

Недопустимо, когда без согласования с графиком ломаются машины, или метро открывается не раньше половины шестого утра. Работа не терпит досадных недоразумений. Работа требует рабского поклонения.

Марк носит шелковые рубашки и дипломат из кожи крокодила – смотрите, я и сам в некотором роде рептилия. Я вас сожру, а вы и не заметите. Если, конечно, у меня найдется на это несколько свободных минут между многочисленными переговорами и перерывами на обед.

На этой скорбной ноте оставим господина Грацианова, потомственного, чистокровного и неисправимого трудоголика на растерзание работы и перенесемся в противоположную часть северной столицы.

К областной больнице.

Поближе к людям в белопенных халатах. К одной из них, светлой и чистой, как речная вода.

Симона Сава бережно сложила больничный халат в шкаф и накинула на плечи легкую куртку. Взглянула на часы и зевнула, прикрыв рот рукой.

Раннее утро, но смену она уже благополучно сдала. А это значит, что можно с чистой совестью идти домой. Сквозь ватные улицы, свежие и окутанные утренней росой. Можно купить по пути пакет ароматных булочек и немного ярких лимонов. Можно даже позволить себе никуда не спешить. Что значит для нее время в столь ранний час? Она не может опоздать домой.

Симона была из тех людей, которые находят особое удовольствие в том, чтобы растягивать минуты. Для нее время – почти что музыка. В ее работе опоздание может стать непростительной ошибкой, и именно поэтому свободные часы она растрачивает, не считая. Непозволительная щедрость!

Но вот она действительно идет пружинящей походной, неспешно, заложив руки за спину и разглядывая небо так, как это часто делают пожилые люди. Куда же еще смотреть в тот час, когда небо хрустально-чистое, точно тщательно натертый бокал? Пожалуй, у Симоны нет даже при себе телефона.

Сейчас она пустой сосуд. Потом, когда снова начнется смена в больнице, она заполнит себя сосредоточенностью и отзывчивостью, будет успевать все и сразу. Но сейчас… Сейчас она – прозрачное стекло, прозрачнее неба и воды. Никаких суррогатов. Ничего не нужно. Только, пожалей, все же несколько лимонов из продуктовой лавки и эти вот замечательные персики. И орехи в меду, похожие на застывшие в янтаре драгоценные камни…

***

Они столкнулись в вагоне метро. Пакет с фруктами лопнул, и желто-оранжевые краски брызнули на затоптанный пол, под ноги равнодушных людей.

– Прошу прощения, – буркнул Марк Грацианов и заторопился к раскрывшимся дверям, обогнув Симону по широкой дуге.

Женщина на мгновение опешила, но тут же нахмурилась и втащила Марка обратно в вагон за кожаный дипломат.

Двери закрылись. Вагон тронулся.

Марк уставился на Симону совершенно безумными глазами и раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, да только так и застыл, выпучив глаза. Сима в свою очередь беспомощно развела руками. Ее взгляд, укоризненный и в то же время расстроенный, вызывал у господина Грацианова совершенно смешанные чувства. Так смотрят на провинившихся детей, подумал он отрешенно и зачем-то повторил:

– П-прошу прощения…

Он говорит на плохом английском, и Симона сразу относит его к классу туристов.

– Не стоит, – вздохнула она и принялась собирать в дамскую сумочку разбежавшиеся по вагону фрукты. – Это вы меня извините. Дернула вашу эту сумку…

Марк, не отводя от нее странного взгляда и не менее странно улыбаясь, помогал.

– Я это не со зла. Так получилось. Вы очень торопились?

– Торопился, – кивнул Марк, складывая в сумку Симоны собранные лимоны. Закончив и выпрямившись во весь рост, он взглянул на часы и поморщился: – Очень.

– И что же, вы много потеряете, если не успеете?

– Вы спрашиваете меня об этом только для того, чтобы я попросил вас не беспокоиться? – хмыкнул Марк, взъерошивая беспощадно кудрявые волосы и хитро смотря на женщину исподлобья. Она робко улыбнулась и протянула ему тонкую ладошку:

– Симона.

У нее длинные пальцы и ногти абсолютно без маникюра.

– Марк.

У него руки перепачканы чернилами и тонкие порезы от бумаги на подушечках.

Вагон остановился, механический голос объявил прибытие на станцию.

– Пойдете со мной? – неожиданно для себя выпалил Грацианов.

Симона выгнула дугой левую бровь:

– И зачем же?

– Вы должны мне пятнадцать минут, которые я потеряю по вашей вине.

– Из-за вас порвался мой пакет!

– Я куплю вам новый, – улыбнулся Марк и вытащил Симону на станцию.