— Он мертв, — сказал я больше самому себе, чем Тимоти. Эта новость привела Снайпера в еще большую ярость. Он завыл по-волчьи и выломал какую-то дверь возле лестницы. И вдруг застыл на пороге. Странно усмехнувшись, Стэнтон вынул пистолет и прошел внутрь. Я бросился за ним.

Это была детская; и сейчас четыре пары глаз в ужасе смотрели на нас из-под кровати. Стэнтон вытащил детей одного за другим и построил их в ряд. Два мальчика лет восьми и две девочки помладше не плакали: они застыли в оцепенении, неотрывно глядя на Тимоти. Они слышали все, что происходило в спальне родителей и в коридоре, и догадывались, что их ожидало.

— Не делай этого, Снайпер, — сказал я. — Прошу тебя, не делай этого. Дети ни в чем не виноваты.

Он повернулся ко мне:

— Не виноваты? Я сказал, что уничтожу все, что принадлежит этой сволочи? И я так и сделаю! Почему я не должен убивать выродков своего врага? Я хочу вырезать весь его род! Все, что к нему относится!

— Я не позволю тебе. — Я пытался говорить холодно, но волнение меня выдавало. Все, что натворил здесь Стэнтон, уже перешло за грани возможного. — Я думал, что мы приехали сюда, чтобы убить того, кто застрелил твоего отца. Он убил его в честной перестрелке. Оставил в живых твою мать. И тебя. А ты уже прикончил его жену. Собирался использовать меня, как палача. И намерен убить его детей. Остановись… друг.

Я впервые произнес это слово. Мне очень тяжело далось произнести его. И сразу понял, что зря это сделал. Тимоти залился грубым смехом.

— Я тебе не друг, псих ты конченый. То ты убиваешь людей пачками, а то тебе жаль какого-то ублюдка, который — между прочим — сломал мне жизнь! А теперь смотри, что я сделаю. И если ты не будешь выполнять мои приказы — тебя ждет то же самое.

Он резко вскинул руку. Четыре выстрела подряд отдались в моей голове чудовищной болью. Но прежде чем ствол прекратил дымиться, раздался пятый выстрел. Это я стрелял в Тимоти Стэнтона.

Теперь я остался один, совершенно один. В чужом городе за пятьсот миль от Нью-Йорка, в чужом доме, где только что чужой мне человек убил шесть других чужих людей, а потом я убил этого чужого человека. Глаза застилала пелена, меня мутило, все тело била крупная дрожь. Без сил я свалился на пол рядом с трупом Снайпера. Отовсюду шел запах крови, тяжелый, удушающий. Снайпер лежал на боку; я чуть не снес ему полголовы выстрелом в затылок. Фигурки детей скрючились, словно они перед смертью пытались закрыться от неизбежного удара. Я чувствовал, что внутри меня закипает нечто такое, в сравнении с чем меркло все окружающее. Это была Ненависть с большой буквы. Ненависть ко всему миру, позволившему случиться кошмару наяву. Ненависть ко всем людям до единого, запустившим эту цепную реакцию несправедливостей. К дьяволу все! К дьяволу всех! Я привстал, вытащил нож и с немыслимым ожесточением начал кромсать лицо Стэнтона, превращая его в кашу. «Я тебе не друг, псих ты конченый… Я тебе не друг… Не друг…»

Сознание провалилось в черный, непроглядный туман. С трудом я припоминаю, что спустился по лестнице, вылез в окно и побрел к мотелю. Сел в джип, на котором мы прибыли со Снайпером, и поехал, по незнакомым дорогам, прочь из Мэнсфилда. После трех часов гонки я выдохся, съехал на обочину, вылез из машины и, оставив дверцу открытой, побрел куда-то в поле. Светало. Вокруг не было ни души, только в отдалении граяли вороны. Я отошел футов на сто пятьдесят от машины и провалился ногой в яму под снегом. Посмотрел на себя. Затем поднял глаза к небу и издал пронзительный вопль. Я кричал минут пять, пока не сорвал голос; кричал самым страшным криком, который могла издать моя глотка. Упал лицом на присыпанное снегом жнивье и лежал до тех пор, пока не замерз. А потом встал, вернулся к дороге, сел за руль и поехал в Нью-Йорк.

Вернувшись в Нью-Йорк-сити, я и не думал появляться на своей бывшей квартире. Ночевал где попало, преимущественно в канализации или на складах. Утопил джип, столкнув его с моста. Будто бы ночь перед Рождеством провела жирную черту между моей прошлой жизнью и нынешней. Я перестал осторожничать и начал убивать всех без разбору: ночью и днем, срезая лица, уши, пальцы, половые органы. Я увечил свои жертвы до неузнаваемости. Слепая ярость двигала мной, а может, праведный гнев? Те дни плохо запомнились мне; они смешались в единый калейдоскоп изуродованных лиц и тел, из которого воспаленное сознание периодически выхватывало воспоминания: дети, Харди Циммер, бабушка, бомжи, Стэнтон, Лиза… была какая-то Лиза… Город снова дрожал в панике: возвращение одержимого убийцы не прошло незамеченным. А еще я узнал, что трагедия в Мэнсфилде потрясла всю страну, и авторство — бесспорно — приписали мне.

Я убил уже десятка полтора человек, когда понял, что за мной началась слежка. Поначалу это было незаметно, но постепенно краем глаза я начал ловить излишне пристальное внимание будто бы случайных прохожих. Плохо. Я понимал, что пути прослеживались, но доказать причастность именно меня к этим преступлениям было довольно сложно. Кто-то сделал на меня наводку. Тот, кто знал меня, и, по-видимому, довольно близко. Неужели Тимоти успел сдать меня перед нашей поездкой? Скорее всего. Чертов ниггер предусмотрел ситуацию, что я убью его, и позаботился о мести. Надо было убираться, но куда? В Принстон, к родителям? Бессмысленно… Впрочем, неважно. Я просто уеду отсюда, а там посмотрим.

Через две недели после открытия охотничьего сезона за моей шкурой я принял решение сделать ход конем и отправиться в Мэнсфилд. Там меня уж точно никто не ждал. Надо быть идиотом, чтобы соваться на место, где тебя в первую очередь схватят — так думают полицейские псы, и я не упущу возможность воспользоваться их промашкой. Дело оставалось за малым — угнать машину. Чтобы не возиться с сигнализацией (навыками взломщика я не владел), придется дождаться, пока водитель не снимет ее, а потом взять ситуацию под контроль. Вечером второго марта я караулил в переулке за одним из Бродвейских театров. Вот беспечная пожилая пара направилась к своему семейному небольшому автомобильчику. Я огляделся: больше никого. Мужчина открыл дверцу своей спутнице и собирался садиться сам, когда я застрелил его со спины. Старушка не успела открыть рот, как получила вторую пулю. Нельзя было терять время: я взялся за ручку двери и вдруг услышал позади себя сдавленный крик. Я резко обернулся. Зажимая рот ладонями, поодаль стояла девушка и с ужасом взирала на происходящее. Но мне было все равно, сколько людей я уложу за сегодня, и потому я быстрыми шагами пошел к ней.

— Роберт! — ахнула она.

Я остановился как вкопанный. Лиза?

— Мои дядя и тетя… ты убил их?!

— Мне нужна была машина. Другого выхода не оставалось. Прости.

С минуту мы стояли в полном молчании. Затем Лиза заговорила.

— Но… Роберт, что с тобой случилось? После нашего свидания ты внезапно пропал! Несколько дней ждала тебя, но ты не появлялся. Я с ног сбилась, пытаясь найти тебя! Выяснила на работе, где ты живешь, пошла туда, хозяева квартиры сказали, что ты ушел и не возвращался… Что произошло?

— Неважно.

— Это из-за меня?

— Нет. Но я не тот, за кого ты меня принимаешь.

Лиза попятилась.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Это наша последняя встреча. Мы больше никогда не увидимся. Если… если я дорог тебе, как ты говоришь — дай мне уйти. Я не хочу убивать тебя. Но я хочу, чтобы ты знала — ты встречалась с маньяком. Это я — «Стирающий лица».

Мне показалось, что сейчас она упадет в обморок, но она только тихо спросила:

— Почему ты так поступаешь, Роберт?

— Потому что я ненавижу человечество.

— Ты ненавидишь себя?

— Я не человек. И никогда не был им.

— Ты скажешь это на Страшном суде?

Я криво усмехнулся:

— Страшный суд — сказки для маленьких детей. Я не боюсь Бога — по крайней мере, такого, каким его создали люди.

— Тебя ждут адские муки!

— Не страшнее тех, что ждут предателей и лицемеров.