Кроме Шломо и его брата, с нами были еще два мальчика, племянники Лии – Марик и Стасик. Они умели ловить птиц. Потом мы этих птиц в ямке, в золе, пекли. В заплечном мешке у Шломо было семь буханок хлеба. И вот мы делили хлеб по кусочку. И пекли птичек. А Крекиньш молча носил всем в металлической банке воду. Сколько было надо, столько и приносил. И всегда знал, где ее взять, эту воду. Посмотрит, бывало, на всех своими круглыми блекло-голубыми глазами, как у его сына Антса, кивнет, и пошел за водой. Такая у него в этом походе специализация была, – улыбнулся Руппс.

– И что ж он потом-то к немцам переметнулся? – спросил Краев.

– Он узнал, что полицаи в Латвии сожгли хутор его отца, а самого отца расстреляли. Сначала они повесили ему на грудь табличку с надписью «Отец предателя», потом долго мучали, а потом расстреляли. Другой бы ожесточился, возненавидел их. А он взял и вернулся. Он вообще-то незлобивый человек, и даже, можно сказать, законопослушный. Но вот попал меж жерновами… – Руппс немного помолчал. – Я встречался с ним потом, после войны в Риге. Он сказал, мол, всегда чувствовал вину за то, что воевал в Советской армии. С того самого дня, как покинул Латвию. Так он мне сказал. И еще сказал, что его левые взгляды тут ни при чем. Он ощущал себя предателем, – пожал плечами Руппс. – Так он мне сказал, – повторил он. – Слаб человек…

– А Лия?

– Лия обратилась к советским властям. Потом она будто бы была вместе с детьми в эвакуации. Кто-то мне говорил… – вспоминал Руппс. – «Спасибо тебе, мальчик», – сказала мне Лия на вокзале в Великих Луках, когда мы прощались, – снова заговорил он. – Я знал, за что она благодарила. За пальто, которое я каждую ночь снимал с себя, чтобы ребенок не плакал от холода. Шломо укрывался старым пледом, который днем Лия накидывала вместо платка. Помню, она все говорила – «И чего этому Гитлеру нужно? Спросил бы Господа Бога, почему он одних сделал немцами, а других евреями. Всё от него, от Бога». «Ну, раз Бог так поступил, значит, он что-то имел в виду, – убежденно говорил Шломо, – значит, у кого-то нет чего-нибудь, что есть у других. Не может так быть, чтобы все были одинаковыми…» И в его серьезных темных глазах будто появлялась решимость. Может, и жив где-нибудь. Он-то моложе нас с Крекиньшем был. Но больше всего мне хотелось бы повидать Лию. Ее можно было спросить обо всем. И она всегда знала, что надо ответить. И знаешь, что я спросил бы у нее? Я бы спросил «Ты не знаешь, Лия, почему люди через семьдесят лет снова захотели сделать капитализм?» И знаешь, что бы она ответила? – опять спросил Руппс, посмотрев на Краева. – «Потому что каждый в этой жизни думает только о себе!» – вот что сказала бы Лия, – заключил Руппс. И посмотрел на Краева.

– И надеется, что уж он-то преуспеет, – усмехнулся тот.

– Тебе надо отдохнуть, – неожиданно сказал ему Руппс. – Что-то у тебя глаза красные.

– Я думаю, ты что-то хотел сказать. Или мне показалось? – спросил Краев.

– Совсем немного. Я боюсь, чтобы во вновь организованном Латвийском государстве не увлеклись опять национал-социализмом. Я говорю это потому, что все эти национальные комитеты, например, «Свободная Латвия» и многие другие, исповедовали национал-социализм с литовским, латвийским или эстонским оттенком. И рекрутировались туда бывшие офицеры и айзсарги, охранники. «Айзсарги» – это была военно-фашистская организация, созданная в 1919 году лидером Латышского крестьянского союза Ульманисом. Айзсарги были, по существу, вооруженной силой этого Союза. Да, я действительно боюсь этого, – заключил Руппс. – И буду молиться, чтобы этого не случилось, – добавил он.

Краев посмотрел на Руппса с интересом. Потом опустил свои всегда бывшие начеку глаза. Ничего не сказал.

– Да. Ты не ослышался, – сказал Руппс. – Я буду молиться, – повторил он, – как молился, чтобы мой двоюродный брат Ивар не стал заместителем одного из руководителей военной организации освобождения Латвии – КОЛА. Там уже было известно, что после репатриации немцев, которых «позвал фюрер», германские войска начнут активные действия с территории Латвии против Советского Союза. А формирование КОЛА должно было организовать антисоветское восстание. – Ну вот, я молился, молился, и его на эту должность не назначили, – полусерьезно сказал Руппс.

– Знаю эту организацию, – отозвался Краев. – Там низовые звенья составляли от трех до пяти человек. Несколько групп в одном уезде составляли бригаду. Руководитель бригады был связан с Рижским Центром. Такие бригады были в Риге, Даугавпилсе, Тукумсе, Елгаве и других городах. Они собирали разведданные о численности войск, о людях, работавших в учреждениях, о складах, устанавливали адреса членов правительства. Обрабатывались все эти сведения в глухой провинции. Сюда же должны были свозиться и все арестованные во время восстания.

– И всё это во время присутствия нашего воинского контингента. Перед самой войной, – подвел черту Руппс.

– Получается, что на этом относительно небольшом пространстве, я имею в виду все три прибалтийские республики, столкнулись две силы, Германия и СССР, – снова заговорил Краев. – А прибалтийские страны оказались просто заложниками этой ситуации. Они и сейчас так много об этом говорят, потому что никогда не были субъектом, а всегда объектом. И никак не могут с этим смириться. А если учесть дальнейшие преобразования, которые собирался осуществить Гитлер в случае победы Германии в войне, то эти прибалтийские страны оказались бы заложниками еще более тяжелой ситуации. Это была бы настоящая трагедия… Была такая инструкция Рейхскомиссариата «Остланд», – продолжал генерал, – за подписью Альфреда Розенберга, от 20 августа 1941 года, с грифом «Секретно». Там прямо говорится, что на территории прибалтийских стран будет сформирован рейхспротекторат, а затем эта территория будет превращена в часть Великогерманского Рейха. Путем привлечения к сотрудничеству элементов, с расовой точки зрения пригодных для онемечивания и осуществления мер по переселению… Балтийское море должно было стать внутренним немецким морем, тем более что 50 процентов эстонцев сильно германизированы из-за смешения с датской, немецкой и шведской кровью, что позволяет рассматривать их как родственный немцам народ. В Латвии, говорилось далее, к ассимиляции пригодна гораздо меньшая часть населения. Поэтому здесь нужно ожидать более сильного сопротивления. Аналогичного развития событий нужно ожидать и в Литве. Белоруссии же придется взять на себя задачу по приему части населения, которое невозможно ассимилировать с немцами. Это должны быть люди из Эстонии, Латвии и Литвы. И из Вартского округа. Поляков предполагается поселить не на территории генерал-губернаторства, а в восточных районах Белоруссии и районе Смоленска, чтобы они заняли место русских, которых там быть не должно. Необходимо, писал он, разжигать неприязненное отношение белорусов к России. Надо подчеркивать, что большевизм уничтожил бы все эти народы, если бы Германский Рейх ни взял их под свою защиту. К тому же Рейхскомиссариат «Остланд» должен препятствовать любым поползновениям в направлении создания независимых Эстонского, Латвийского и Литовского государств. Нужно постоянно подчеркивать вину прежних правительств этих территорий, которые в своей прессе выступали против национал-социалистического Германского Рейха. Тем не менее, в течение ряда лет Рейх был единственным гарантом «независимости» этих народов. Народов, которые посредством своих политиков имели дерзость вести борьбу с Германским Рейхом. Из недопустимости создания независимых государств, – продолжал Краев, – вытекают меры по предотвращению созданий национальных армий. Военный суверенитет должен находиться в руках Германского Рейха, – договорил Краев, посмотрев на Руппса.

– Получается, если бы победил Гитлер, прибалтийским странам нечего было бы и думать о независимости, – перебил Краева Руппс.

– Конечно. Гитлер никогда бы этого не позволил, – подтвердил Краев. – Что же касается евреев, то они были бы собраны в крупные гетто и принудительно привлечены к труду, – опять вспомнил Краев. – И еще там говорилось о том, что не должно быть никаких эстонских, латвийских, литовских университетов и вузов. Только ремесленные училища.