Краев быстро вскинул глаза на Руппса.

– Ну, давай поговорим… – продолжал Руппс. – Вспомни 1939 год. Гитлер до смерти боится, что в войну вступит Англия. И, чтобы упредить все возможные удары, ему нужна была Польша. Стрелять близко, – усмехнулся он. – Он присоединил уже Австрию, Чехословакию, теперь нужна была Польша. Гитлер разыгрывает друга, доброжелателя и говорит Сталину, мол, давай я возьму Польшу, а ты Прибалтику. Ты молчишь о Польше, я – о Прибалтике. Держим нейтралитет. И заключается пакт Молотова – Риббентропа. О ненападении. Гитлеру нужен нейтралитет СССР, ему нужно советское сырье, и он получает его по договорам. А о том, что ему самому нужна Прибалтика и Клайпедский край, он до поры молчит. Сталин молчит о бомбардировках Польши, заключает с тремя прибалтийскими странами Договора о взаимопомощи и с согласия правительств этих стран вводит войска. Первый небольшой контингент, в 1939 году. Договора саботируются. Ни одно положение не выполняется. Тогда Сталин вводит войска второй раз, в 1940 году. И опять с согласия правительств этих стран, на основании заключенных Договоров о взаимопомощи. И ни во что не вмешивается. А тем временем в прибалтийских странах против него ведется тайная работа. Советские войска присутствуют в Литве, Латвии, Эстонии, а немцы создают на этих территориях разведшколы и боевое подполье, наводняют страны оружием, в лесах орудуют банды – так называемые «лесные братья», арестовываются все, замеченные в симпатиях к СССР. Правительства прибалтийских стран работают против своих народов. И ждут немцев.

И вот началась война, – продолжал Руппс. – Тут уж ясно и коротко, кто кого. Победило советское оружие. Военная сила победила. Солдат российский. И Сталин присоединил, как он думал, «свое». Тут можно спорить. Но разве не были эти территории в составе России со времен Петра Первого? И что же? Сталин присоединил Прибалтику благодаря этой декоративной бумажке? То есть, простите – пакту Молотова-Риббентропа? Потому что Гитлер ему разрешил? Конечно, нет. Победила сила. Сталину это удалось, а не Гитлеру. Вследствие победы Советского Союза в войне. Так стоит ли так-то уж хлопотать, разыскивая этот пакт? И устраивать телевизионное шоу – есть пакт, нет пакта? И в какой руке – в левой или в правой? И вот спецэффект – один недалекий и очень сомнительный политик встает и говорит «Есть!». Это он так старался наступающему капитализму угодить. Вдруг он, капитализм, обратит на него свое внимание… Внимание обратили немедленно – все, кто видел и слышал. А один нормальный человек написал даже статью в газете под заголовком «Что вы наделали, тов. Я»! Будто бы прозвище такое у этого политика было. «Я?» – в ответ будто бы изумился политик. И все его труды, и все звания, и главное – он сам и все его претензии к этой жизни в одну минуту обратились в ничто. В одно глупое «Я». В глупое потому, что этот пакт на самом деле просто ничего не значил и не значит. Так, отвлекающий момент, бутафория, декоративная деталь, плевок в пространство на фоне огромной, титанической, кровавой работы – «кто кого». Кто и кого – известно…

Руппс умолк. И ему на мгновенье показалось, что, начав свое движение вдоль третьей стены несколько часов назад, он всё еще медленно бредет вдоль нее. И осталась одна – четвертая, которая тоже завершится, и все начнется сначала. Потому что ничего другого человечество не придумало. Потому что все проблемы и все их решения лежат в этом замкнутом пространстве, в этом квадрате, где нет даже сколько-нибудь приемлемой альтернативы. Всё здесь. Дальше нет ничего.

– Сказать «история повторяется!» – это не сказать ничего, – неожиданно тихо проговорил Руппс. – А знаешь, почему? – спросил он Краева.

Краев молчал.

– Потому что неприязнь между трудом и капиталом не исчезнет никогда, – договорил Руппс. – И пока есть один процент тех, кто владеет всем, и девяносто девять, у которых нет ничего, человечество будет ходить внутри квадрата в поисках выхода. А если спрямить углы, то по кругу.

– Да… Невероятно сложная была обстановка, – немного помолчав, заговорил Краев. – И такой расклад сил и мнений… – вспоминал он. – Тогда в самой Латвии кого только не было!.. И живущие здесь со времен Ордена немцы, и русские, которые стали селиться здесь при Петре Первом, и латыши, и евреи. Причем и в самих этих сообществах были разные группы. Особенно среди русских. Кто-то жил здесь давно. Кто-то поселился после 1917 года. Это, в основном, была белая эмиграция. Люди не хотели уезжать далеко, хотели «переждать». А пока все ездили в Россию, смотрели на первое в истории государство рабочих и крестьян. Одни понимали, что происходит, другие – нет. Как же, бесплатные детские лагеря. Профсоюз оплачивает дорогу. Справедливость, равенство, труд для всех. Хотелось, чтобы и в Латвии было так же. Капитализм к тому времени оказался первым общественным строем, который был полностью лишен эстетического потенциала… – Краев помолчал. – Не хлебом единым. Потом немцев «позвал фюрер», – снова заговорил он, – русских, особенно белую эмиграцию, «расформировал» НКВД. Причем этому органу было доподлинно известно, кто и с какого времени здесь живет.

– Помню, – кивнул Руппс, – приходили прямо по ночам с обвинениями. Больше тех людей не видели.

– Что касается евреев, – продолжал Краев, – после того как Швеция отказала им в политическом убежище, а немцы блокировали Балтийское море и снимали их с кораблей, отправляя в концентрационные лагеря, явочным порядком ушли в Россию. Для остальных с августа-сентября сорокового года по июнь сорок первого начались колхозы, коллективизация, коммунистическая обработка. Немцы были заняты созданием антисоветской агентуры, которая им была нужна, когда начнутся военные действия против СССР. Профашистское правительство Латвии тянуло народ в лоно германского фашизма, в капитализм. А народ, особенно беднота, высказывал симпатии к СССР. Возникло два полюса. Натяжение между ними нарастало. Началось, по сути, гражданское противостояние. Как в России двадцать лет назад. Те, кто не хотел большевиков, ушли в леса, в легионы, в полицаи, в карательные отряды. Убивали, жгли, грабили свое же население. Перед приходом немцев в какой-нибудь город вывешивали таблички – «Judenfrei». Это значило, что с еврейским населением они расправились сами. Тот, кто приветствовал СССР, уходили в Красную Армию. И воевали с немцами здесь, на этой стороне. Латыш стрелял в латыша. Всё как в России. Двадцать лет назад.

– Ну а мы со старым Крекиньшем перешли границу где-то у Великих Лук. Кажется, Новосокольники это место называлось, – рассказывал Руппс. – Шли вместе с группой евреев. Мой отец с матерью оставались в Латгалии. Я звал отца. Ему тогда чуть за сорок было. Не пошел. «Счастье, – сказал он, – это всего лишь порядок всех вещей. Больше ничего. Всю жизнь искал согласия. Не нашел. Теперь ты попробуй. Может, и найдешь». Мы обнялись. И расстались… как оказалось, навсегда. Как у вас в России говорят – «чахотка». Не увидел я его больше. А мать еще довелось повидать. После войны, – договорил Руппс и встал, чтобы позвать Кло.

– Попить чего-нибудь, – объяснил он, когда Кло вошла.

Он всегда хотел пить, когда волновался.

– Значит, вы с Крекиньшем одни пошли? – спросил Краев.

– Да некогда было кого-нибудь еще звать. Крекиньш в тот день убежал от полицаев, даже домой не зашел. Так и пошли. По пути встретили группу людей. Я уже говорил – нескольких евреев и двух латышей. Сначала они от нас прятались. И эти двое латышей тоже. Но потом ничего. Познакомились. Все было нормально. Много о чем говорили, пока дошли. Это был апрель сорок первого года. В Латвии тогда уже был второй эшелон советских частей, прибывших вследствие несоблюдения договоров. Советский Союз через какое-то время стал устанавливать свои порядки, полагая, что Гитлер не станет вмешиваться, как было условлено. Так же, как не вмешивался Сталин в его польские дела. Но Гитлер не был бы Гитлером, если бы он на самом деле смотрел на всё со стороны. Он и не смотрел. В странах Балтии активно нагнетались профашистские настроения.