- Что опять? Секунду назад согласна была.
- Нет... - ещё более нерешительно ответила она, находя в его словах откровенное издевательство. Эмма теперь уже не сомневалась в том, что ему очень нравится унижать её. И чем больше он это делает, тем грубее становится, теряет человеческий облик. И теперь им правят эмоции, а не разум. Она не сомневалась в этом, так как думала, что знает Селифана. Ошибалась.
- Но да, будет да. Потому что я хочу, потому что я люблю... - объяснял он, к тому времени уже успев снять рубашку и прижимаясь к ней полуобнажённым телом. Он хотел поцеловать её, ему нравилось это делать, но она отказывала ему, отворачивалась.
Селифан понял, что пока что нет смысла убеждать её, объяснять что-либо и тем более глупо просить... он решил подчинить её себе. И силой. "Нет ничего более эффективного, чем насильственные методы: они всегда срабатывают, а иначе плохо всё, ничего не добиться..." - думал он всякий раз, когда старался оправдать свои неправомерные действия. Вспоминал слова Берна о том, что "с ней так и надо". И он решил поступать по совету друга...
Селифану нравилось, очень сильно нравилось видеть её неспособной противостоять ему. Но в мыслях своих он убеждал себя в том, что так лишь потому, что он не может и не рассчитывает иначе получить взаимность... и довольство её безвыходным положением оправдывал своим, якобы тоже, безвыходным положением - безответной любовью.
- Я приду ещё. Завтра же, - сказал Селифан, одеваясь и собираясь уходить. Но Эмма не смотрела на него. Она лежала так, как он её оставил: обнажённой, на животе и повернув голову на бок.
- Ну, скажешь что-нибудь приятное? Будешь ждать меня? - спросил он, держа её за подбородок и заставляя смотреть на него.
...
Селифан ходил из угла в угол по коридорам Дома. То поднимался на второй, на третий, на четвертый этажи, то спускался на первый, то опять поднимался... Нервничал. Думал об Эмме и никак не мог смириться с тем, что она не любит его. Селифан любой любви рад был бы: физической, платонической, - лишь бы было то, что он называет любовью. Но он не чувствовал в Эмме по отношению к нему даже доли симпатии, только ненависть видел в глазах... Ему стало легче забывать о душе и думать только о теле: "ведь мир - материалистичен". Он постоянно повторял себе, что не хочет заставлять её любить себя и что по-другому не может. Последнее утверждение всегда следовало в его рассуждениях об Эмме. Он думал, что не может иначе, и ему легче становилось... он оправдывал себя, но покой найти никак не мог. Он хотел, чтобы Эмма отвечала ему взаимностью. Хотя бы чуть-чуть.
Селифан стал чувствовать, что с ним, с его головой что-то не то происходит, и это ненормально. Он пугаться начинал оттого, что думает об Эмме слишком много. Отвлечься он мог лишь одним способом - это читая. Работа охранника предоставляла ему массу времени для чтения: ведь никто не следил за его работой, да и посёлок был тихий, в Дом редко кто приходил.
Его мало интересовала философия, социология, а также и психология. Но Селифану приходилось учить все эти предметы, и ещё большинство других, более полезных на его взгляд. Он многое запоминал с удивительной простотой, прилагая усилие почти только для однократного чтения материала, осваивал и проверял на опыте половину из того, что было написано в его книжках по психологии. Это они вгоняли его в тоску, возвращали к мысли об Эмме, своём неконтролируемом влечении к ней и главное - к осознанию того, что он ни минуты уже прожить не может, не вспоминая о ней.
Селифан не смог дождаться вечера, пошёл к Эмме уже во время обеденного перерыва.
Глава 21. Относительное повиновение
- Что ты ещё придумала? - спросил Селифан, глядя на полный поднос с едой, лежащий у неё на тумбочке. Прошли уже два месяца с тех пор, как Осип позволил ему "навещать её" и с тех пор, как он начал это делать регулярно и часто, каждый день и по нескольку раз... Нередко он заходил только затем, чтобы увидеть её или сказать что-либо. Он никогда не рассчитывал, что она будет рада этому, но ему нравилось...приятно ему было наблюдать за её реакцией, он даже привык к тому, что она не принимает его и гонит всё время или словами, или молчанием и укоризненным взглядом. Он привык смотреть на это, как на нормальную её реакцию. Убедил себя не обращать внимания на "её капризы".
Эмма промолчала в ответ на его упрёк. Как и обычно, в общем-то. Она давно уже не утруждала себя тем, что придумывала ему ответы. Просто-напросто считала их лишними, ведь не чувствовала, что Селифану они нужны. И он всё время доказывал, что не нужны...
Эмма знала, что раздражает его молчанием, но всё же иначе не поступала.
- Сколько сидишь уже так? Давно принесли еду?
Селифан делал пяти-десяти секундные паузы между каждым своим предложением. Старался держать себя в руках - не слишком сильно возмущаться её поведению, молчанию. Но он привыкнуть к этому никак ещё не мог и не хотел.
Эмма только потом, услышав последнее его предложение, решилась взглянуть на него сама, первый раз столь открыто и смело с тех пор, как её заперли здесь. Она прошлась глазами по всему его телу, начиная с головы и кончая подошвами обуви. Как всегда он был одет солидно, в костюме и галстуке.
- Отвечай, - велел он грубым приказным тоном, когда молчание уже слишком стало затягиваться.
- Минут пятьдесят назад.
Стоило Эмме сказать это, и Селифан тут же подошёл к ней и подсел рядом.
- Объясни.
Эмма повернула голову в строну, чтобы не смотреть на него. Когда он приближался, она уже не могла быть смелой, дерзкой, и молчание лишь помогало ей показать ему то поведение, которое она хотела бы.
- Что за капризы?
В эту минуту Селифан взял поднос и поставил на её колени. Эмма тогда сидела, наклонившись на спинку кровати, а ноги её были вытянуты и укрыты одеялом.
