– Инициатор?

– Я.

– Почему?

– Наша встреча была ошибкой.

– Все вы так говорите.

– Правда, наша встреча была ошибкой. Я приняла его за другого.

Ментол поднял бровь. Забавно наблюдать за тем, как, за неимением челюсти, вся мимика мигрировала на лоб.

– Помнишь тот вечер у Совы? В честь пятилетия ПОП?

– Помню, – Ментол поморщился. Он не понимал, чем отличаются «вечера» от «партийных собраний», если нет закусок.

– Ты тогда пригласил Пагубу, помнишь?

– Припоминаю, – поморщился еще больше (можно сказать, сморщился) Ментол. – Да, вспомнил. Я бегал за ним сорок дней, а он повесился точь-точь в день выступления. Гаденыш.

– Да-да, я про него. Но тогда мы не знали, что Пагуба повесился, и ждали его. Вернее, гадали, пришел он или его ждать, все же в масках, все незнакомые.

– К чему ты клонишь?

– Мята написала элегию о поезде, едущем сквозь время, помнишь?

Ментол сморщился уже, как поевший лимона. Он недолюбливал Мяту, а Мята недолюбливала его. Мята считала, что Ментол украл ее стиль, украл его грубо и неумело, сделав его более жестким и мужицким. Ментол в ответ на клевету написал весьма колкий фельетон о бедняке, который отравился листом мяты. Оскорбленная Мята закатила скандал, хотя всегда была миролюбивой и добродушной.

Мята была влюблена в Ментола последние шесть лет, но он не знал этого. Сначала Ментол был слишком крут и недоступен, потом женат, потом убит горем вдовства.

– Мята – поэтесса, которая любит точность, – продолжала Ляля. – Ей нужны были всякие термины, уточнения и проч. С этим ей, за скромную плату, помог Гусь. В благодарность (сверх денежной платы) она дала ему приглашение на выступление Пагубы.

– Ты приняла его за Пагубу? – подпрыгнул Ментол. Сел. Подумал. Расхохотался. – Он же тупой, как пробка, хоть я и не люблю это выражение. Но он тупой, как пробка, Ляля. И тупее мало кто может быть. Возможно, морская губка. Или кухонная. – Он хохотнул. – Как тебя угораздило, Ляля? Пагуба же умный красавчик-аристократ, а Гусь…

– Того же роста и брюнет.

– Ну да. Спутала аристократичную утонченную щуплость с голодной рабочей худобой – бывает со всеми. Ну подошла ты к нему, а дальше-то как? Он же говорил, да? Если да, то я не понимаю, как ты ничего не заподозрила.

– Я слышала, Пагуба саркастичный и харизматичный.

Ляля улыбнулась, поводя плечами.

– У Гуся смех как у касатки, Ляля.

– Знаю.

Ляля помрачнела, задумалась.

– А почему он Гусь вообще? – спросил с любопытством Ментол. – Почему так назвался? Ты не спрашивала?

– В детстве его цапнул гусь за ляжку, хотя не за ляжку, там выше и не сзади, в общем, не хочу говорить об этом.

– Гм, а ведь это объясняет его противный смех.

Ляля прыснула. Ментол поддержал. Они долго смеялись, чем вызывали недопонимание у мрачных редких прохожих. Сейчас все мрачные.

– А почему ты Ментол? – спросила Ляля, просмеявшись.

– Моя бабуля обожала ментоловые карамельки. Я их в детстве как-то попробовал, так чуть не задохнулся, – Ментол улыбнулся воспоминаниям. – Это от нее у меня такое брюшко, – похлопал себя по свитеру. – И ей я посвятил свое первое стихотворение. Да… А ты почему Ляля? И почему подписываешься уменьшительным «Лялька»? Ляля красивее же.

– Потому что я маленькое слабое существо, которое ничего не может. Я вижу все, что происходит вокруг меня, но ничего не могу сделать. Могу только плакать и звать мамочку, чтобы она помогла мне. Я хочу есть и пить, но не могу сама себя накормить. Я хочу ходить, но не чувствую земли под ногами. Порой мне кажется, что я даже не могу поднять собственную голову, чтобы посмотреть на свое слабое тельце.

– Угу. А я назвался в честь бабулиной конфетки.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

Удивительно, как быстро человек способен забыться. И привыкнуть. Зараженные массово умирают в мучениях, их тела сжигают и пепел утилизируют, чтобы избежать распространения заразы; люди потеряли веру и в Бога, и в Человека, а в такие нелегкие времена жизненно необходимо во что-то верить. Фанатиков становится все больше. Никто не знает, откуда взялось такое название для безумцев. Ведь это убежденные атеисты, которые, идя обычным днем по улице, видят что-то такое (в любом силуэте – на облаке, тени от дерева, собаке, опавшем листе), отчего они сходят с ума. Фанатиков все больше. А Ментол и Ляля смеялись. И многие в эту самую минуту смеялись, веселились, занимались любовью. Возможно, где-то родился ребенок. Удивительно, как быстро человек приспосабливается.

– Знаешь, – начала Ляля, – Эрнест Хемингуэй писал: «Продаются детские ботиночки. Не ношенные». Это не выходит у меня из головы третьи сутки. Это же несколько слов, а столько боли…

– А что больного-то?

Ляля удивилась.

– Ребенок умер.

– С чего ты взяла?

– Отец купил ботинки, но его ребенок умер или вообще не родился. И убитый горем отец продает вещи мертвого дитя. В этом, по-твоему, нет боли?

– Или же в счастливой семье два любящих родителя воспитали вредину, которой не понравились те ботинки, которые ей купили. И теперь эти ботинки надо продать, чтобы купить казюлечке-вреднюлечке новые. С моей сестрой так было постоянно, – Ментол сжал кулаки. Разжал. – И зачем во всем сразу искать трагедию?

Ляля задумалась, не ответила.

Все началось в школе. На уроке музыки. Да, нелогично. Лялин класс получил необычное для музыкального предмета задание. Небольшая предыстория этого задания: не любящая детей учительница, страдающая от приливов, устала от тех звуков, которые "эти умирающие лебеди" из 4А пытаются выдать за пение. Она придумала задание интересное и, самое главное, дарующие тишину (вернее, ограниченные шумы корпящего над заданием класса: шуршание бумаги, падение карандаша, перешептывание, нудайсписание и т.п.). Задание было таким: напишите, что вы представляете, слушая этот марш. Они послушали марш. И Лялю понесло. Она написала о заплутавшем отряде грибочков в рыжих шапках (она написала «шапках», а не «шляпках», потому что всегда считала, что шляпки у грибов больше похожи на шапки, а не шляпки). Отряд грибов в рыжих шапках (!) заблудился в разросшейся траве, когда маршировал навстречу процессии Его Величества Короля Леса. И так живенько все это описала Ляля, что получила лучшую оценку в классе. Четверку. Для Ляли это была настоящая радость. Мама и папа гордились ей. То – Лялин первый литературный успех. Дебют – и сразу триумф. В тот день Ляля поняла, что хочет писать.

Спустя много лет, страдая от творческого (да и личностного) кризиса, Ляля пыталась вспомнить, что именно тогда написала и что именно перед этим послушала. Она помнила, то был марш. Она помнила жирнобокую, но очень мелкую, в углу страницы, четверку. Помнила кухню, когда родители хвалили. Помнила, как представляла марш грибов. Она помнила, что ей удалось написать лучшее в классе сочинение. Но не помнила главного. Она не помнила, как ей удалось написать лучшее в классе сочинение.

Ее сочинение поместили в школьную стенгазету. Его даже отметили на заседании школьного литературного кружка. На нем было, правда, всего четыре человека. Четыре человека обсуждали четверку четвероклассница (четыре Ч). Руководила собранием Цапля (тогда ее звали не так, но это не имеет значения). Цапля тогда училась в старших классах. Цапля – сестра Ментола; и когда он набирал команду ПОП, она вспомнила о милой девочке с косичками и ее сочинении.

Ляля получила место в ПОП (никто не приписывает «е» на конце) благодаря детскому сочинению. Благодаря тридцати трем словам (в семь простых предложений). Ляля считала нечестным, что получила место так. Но спорить не стала; не в том положении была. Ляле нужны были деньги (ПОП щедро платит) и слава. Ляля хотела славы. Хотя понимала, что славы не заслужила. Та маленькая девочка, что писала о грибочках, была другим человеком. Ее даже звали по-другому. Та талантливая, заслуживающая почетного места в Партии Объеденных Поэтов девочка была другим человеком – другим человеком, за которого приняли Лялю.