— Брэкс, — бросаю я через плечо.

Он снова поворачивается ко мне.

— Спасибо за беседу.

— В любое время... сестренка.

Одно это слово значит гораздо больше, чем он может себе представить.

Когда он заходит внутрь, я поворачиваюсь к Джастису и вижу, что он внимательно за мной наблюдает.

— Сестренка? — он поднимает бровь.

— Угу. — Я наклоняюсь, касаясь губами его губ. — Что ты об этом думаешь?

Его руки опускаются на мой зад, притягивая меня вплотную к себе.

— Я думаю, давай сделаем это законным, выходи за меня.

Я качаю головой, кривя губы.

— Хорошая попытка, Крид. — Схватив его за руку, тащу вверх по ступенькам. — Пойдем, проверим как там наша малышка.

Он хмыкает.

— Хорошая отговорка.

Сейчас это все, что у меня есть. Я не хочу потерять то новое, что мы обрели. То, что вполне может привести к тому, чего мы оба хотим.

Как только мы входим, по ушам бьет музыка — из кухни доносится песня Марвина Гая «Ain’t no mountain high enough», — голоса Тэтчера и Ханны разносятся по дому. Войдя, мы видим, что Тэтчер стоит у плиты, подкидывает блины в воздух и переворачивает их, пока Ханна ловит каждый из них тарелкой.

Один блин чуть не шлепается Брэкстену на голову, когда тот пытается взять стакан, но умудряется увернуться в самый последний момент. Сцена, разворачивающаяся перед глазами, наполняет сердце теплом.

— Мамочка, папочка! — заметив нас, Ханна ставит тарелку и бежит в объятия Джастиса.

— Доброе утро, детка. — Он целует ее в щеку, прежде чем подвинуть в мою сторону, чтобы я тоже могла ее обнять.

— Как прошел вечер? — спрашиваю я.

— Потрясающе. Мы с папой Тэтчером так веселились. Пили горячее какао, ели попкорн и смотрели «Храбрую сердцем».

— И почему я не удивлена выбором мультфильма? — я смотрю на Тэтчера и вижу, что он улыбается так же ярко, как и Ханна.

— Мы отлично провели время, — говорит он. — Придется как-нибудь повторить.

— Дядя Нокс сказал, что возьмет меня сегодня с собой на трактор и даже разрешит сесть за руль.

Впервые с момента, как я вошла в кухню, перевожу взгляд на Нокса, живот скручивает от нервов, когда я пытаюсь оценить, наше положение. Его обычно жесткое выражение лица сегодня немного смягчилось, и впервые за все время он приветствуют меня кивком. Это больше, чем я когда-либо получала от него раньше, поэтому принимаю это как отправную точку и улыбаюсь в ответ.

— Садитесь, — говорит Тэтчер. — Мы с Ханной Джей испекли на всех шоколадные блинчики.

Скребя по полу ножками стульев, мы все занимаем наши обычные места за столом. Джастис садится рядом с Ноксом, поставив Ханну между нами. Помогая расставлять тарелки, я замечаю, как он притягивает к себе брата, бормоча что-то, чего остальные не слышат.

От той любви и связи, что я вижу, мою грудь распирает от чувств и одновременно опаляет болью. Что бы он ни говорил, Нокс кивает, затем отпускает его.

— Всем понравилось на танцах? — спрашивает Тэтчер, улыбка на его лице — хороший показатель того, что он не перестает думать об этом, и у меня есть довольно хорошее предчувствие, относительно причины.

— Да, — говорит Ханна. — Мне понравилось играть с Амелией.

— А как насчет тебя, Тэтчер? — спрашиваю, даже не пытаясь скрыть понимающую улыбку. — Похоже, вы с Гвен хорошо провели время.

— Ну, видишь ли... — он усмехается, и если бы я не знала его лучше, то могла бы поклясться, что он покраснел. — Весь вечер протанцевать с красивой женщиной — не такой уж трудный подвиг.

Мне хочется нажать на него, чтобы выудить больше информации, мое любопытство, относительно их двоих, по-прежнему меня будоражит, но Ханна прерывает мой порыв, встревая с вопросом, от которого пробирает до костей.

— А что такое черномазый?

Я замираю, бряцая вилкой о тарелку.

Джастис рядом со мной напрягается, вокруг стола сгущается тишина.

Мне требуется мгновение, чтобы обрести голос.

— Ханна, где ты услышала это слово?

— Кто-то назвал так вчера на танцах папу Тэтчера. Они сказали, что черномазые должны танцевать с себе подобными, — она произносит это так небрежно, не имея ни малейшего представления о том, сколько яда и ненависти заключено в этом слове.

— Кто? — спрашивает Джастис резким от гнева голосом.

— Я не знаю его имени. На нем была красная кепка и белая футболка.

— Билли Рэй, — выплевывает Нокс. — Он всегда был расистским куском дерьма.

Ханна оглядывает стол, ее лицо вытягивается.

— Это плохое слово, да?

Я отрицательно качаю головой.

— Да, милая. Плохое.

— Почему он так сказал о папе?

Я думаю о том, как объяснить ей это так, чтобы она смогла понять, но как кто-то может понять такую ненависть? Особенно ребенок.

— Иди сюда, Ханна Джей, — зовет ее Тэтчер, не выглядя таким расстроенным, как остальные. Он сажает ее к себе на колени, она обнимает его за шею и смотрит на него. — Некоторые люди в этом мире могут быть мерзкими, но знаешь, что?

— Что?

— Они не имеют значения, — говорит он, похлопывая ее по груди. — Мисс Гвен и я отлично провели время прошлым вечером, как и моя семья, и мы — все, что имеет значение.

— Только я не понимаю, почему он так расстроился. Почему его волнует, что ты танцуешь с мисс Гвен?

— Потому что у нас разный цвет кожи, — объясняет он прямо, — и, мой цвет ему не нравится.

Ханна хмурится, на ее милом личике отражается смущение.

— Почему? Разве это важно?

— Нисколько, — твердо отвечаю я. — Именно это мы и пытаемся тебе объяснить. То, что этот человек сказал вчера вечером, было подло и неправильно.

Она снова смотрит на Тэтчера, ее нижняя губа дрожит от беспокойства.

— Мне жаль, что кто-то сказал о тебе что-то плохое.

— Не жалей меня, дитя. Это его проблема, не моя. У меня есть вся любовь, которая мне нужна. Только посмотри на моих мальчиков, — он указывает на Джастиса и его братьев, — у них не мой цвет кожи, но они все равно мои сыновья. — Его голос сильный и уверенный, наполненный невообразимой любовью. — Точно так же, как ты — моя внучка.

Ханна прикладывает свою маленькую ладошку к его щеке.

— Я считаю твою кожу красивой, и я рада, что ты мой папа.

От ее милых слов я готова разрыдаться.

— О, Ханна Джей, — говорит Тэтчер с сильными эмоциями в голосе, но с широкой улыбкой. — Это потому, что у тебя прекрасное сердечко, а хочешь знать, что сильнее ненависти?

— Что? — спрашивает она, шмыгая носом.

— Любовь. Любовь слепа и не различает цветов, — говорит он, и его мудрость наполняет сердца нас всех. — Мы семья, и ничто никогда этого не изменит.

Ханна обнимает его за шею, утыкаясь лицом ему в плечо.

— Я люблю тебя, папа.

— И я люблю тебя, Ханна Джей.

Несмотря на катящиеся по моему лицу слезы, я улыбаюсь, гордясь своей дочерью за то, что она превратила нечто столь ненавистное в нечто столь прекрасное.

***

Несколько часов спустя мы все сидим на веранде, наслаждаясь прекрасным летним днем. Джастис с братьями друг возле друга разбирают оружие для лучшей результативности, или так они объяснили.

Скрыв глаза за черными солнцезащитными очками, Тэтчер играет на губной гармошке, постукивая ногами и раскачиваясь всем телом в такт льющейся душевной мелодии. Ханна, в таких же солнцезащитных очках, подносит ко рту деревянную ложку, изображая, что поет.

— Я пою блюз!

— Вот так! Пой, девочка, — говорит ей Тэтчер. — Расскажи нам, какой у тебя блюз.

— У меня очень грустный блюз.

Мы с Брэкстеном посмеиваемся, а Нокс и Джастис ухмыляются. Несмотря на ее сражение с текстом песни, она не останавливается и следует примеру Тэтчера. Я оглядываю нашу кампанию, и сердце обвивает теплое чувство, какого я никогда не испытывала раньше. Чувство правильности.

Теперь я понимаю, почему Джастис хочет, чтобы мы все собрались здесь вместе, потому что нет большего чувства, чем это. Чем быть окруженной людьми, которых любишь и которые в ответ любят тебя. То, чего до этих пор у меня никогда не было.