— Что бы сделал ты, услышь от Нико, что ему плевать на твои дары?
Аид хотел было сначала отшутиться, а потом увидел мрачное лицо брата и передумал. Посейдон выглядел если не встревоженным, то озабоченным точно, и, увидев его такого, Богу Подземного Царства расхотелось комментировать его сентиментальность. Вместо этого Аид прочистил горло и даже принял сидячее положение. Он тяжело выдохнул, немного обдумал свои слова, а потом посмотрел на младшего брата.
— Посейдон, за мою бесконечную жизнь у меня было не так много детей, и я каждому как мог уделял внимание не для того, чтобы потом как нашкодивших котят тыкнуть их в это лицом, — тут Аид получил многозначительный взгляд от брата и возвёл глаза к потолку, взмахнув руками. — Да, я периодически так и поступал, но это были воспитательные меры.
Посейдон скривил лицо, явно не желая слушать долгие нотации Аида о семейной жизни, но тот недобро ухмыльнулся.
— Как же хорошо, что сейчас ты не можешь просто исчезнуть в своей пене морской и тебе придётся хоть раз послушать меня до конца, — в голосе Бога появились не характерная ему строгость. Посейдон удивлённо выгнул бровь, давая понять, что сейчас готов уделить внимание нотациям, но скептическая улыбка на его лице была знаком того, что воспринимать всерьёз незапланированную лекцию он не собирается. Впрочем, Аиду было достаточно заставить его послушать. — Я всю жизнь имею дело с нашими мёртвыми детьми. Один за другим они являются в моё Царство, и как бы я ни пытался игнорировать, их страдания сильны настолько, что так или иначе я их слышу. Это мы знаем, чего стоят наши дары, мы наделяем их силой, но с ней и обрекаем на вечные неприятности, о которых потом забываем. Но ни один полубог ещё после смерти не был рад подаренным нами силам. Я тебе скажу больше, почти каждый из них согласился бы променять её. И знаешь на что?
Аид остановился и с лёгкой грустью усмехнулся. Посейдон, который к концу небольшого монолога всё же заинтересовался словами брата, подался вперёд и требовательно посмотрел на него, ожидая ответа. Он словно и правда не понимал, на что можно променять божественные дары, отвергнуть благословление, дарованное Олимпийцами, и за что? Что может быть ценнее?
— На наше внимание, — Аид мягко засмеялся. Сколько бы он ни думал, это его всегда забавляло, потому что подобный выбор он находил полнейшей глупостью, с которой, увы, приходилось считаться. Вот Посейдон казался разочарованным. — Ничего особенного. Никаких гор и морей, никаких богатств, просто… внимание. То, о чём, кстати, просил твой же сын, когда спас Олимп. И то, чем мы дружно пренебрегли. Его злость имеет причины.
— Это не повод…
— Пренебрегать и становиться заносчивым и наглым. Нет, не повод, — Аид вздохнул и поднялся на ноги. Он вальяжно подошёл к Богу и положил руку ему на плечо. — Но эта черта у него от отца. И раз уж на то пошло, не забывай, что мы тут на ближайшие пятьдесят лет. И можем либо наладить отношения с нашими детьми, либо наплевать, как делаем обычно. В любом случае, мы в шоколаде, но ближайшие полвека чем-то надо себя развлечь, и это не самый плохой вариант.
Закончив свою речь, Аид потянулся, пожаловался на усталость и, пожелав доброй ночи, отправился спать.
Посейдон же всю оставшуюся ночь не сумел сомкнуть глаз.
Следующее утро началось с объявления Аполлона, который за последние несколько дней возомнил себя главной звездой этого Лагеря. Перед тем, как начался завтрак и все полубоги собрались в обеденном павильоне, Бог снова возвёл себе золотой помост и взмахом руки создал микрофон, постучал в него, привлекая общее внимание. Его золотой костюм в стиле Элвиса по яркости не уступал полуденному солнцу, взошедшему на синий небосвод.
— Итак, мои дорогие! — начал Аполлон, а в голосе так и слышалась радость, которая тут же передавалась ребятам, и те один за другим начинали улыбаться, предвкушая очередную интересную новость. — Игры уже через пять дней, а это значит, что надо подготовить к такому мероприятию это… — Бог шумно вздохнул и, чуть сморщившись, обвёл окрестности недовольным взглядом, — унылое место!
Получив порцию одобрительных возгласов и аплодисментов, Бог отвёл роль декораторов домику Афродиты и главной назначил Дрю, которая была вне себя от счастья.
И после завтрака, когда счастливые ребята расползлись по всему Лагерю и начали наводить красоту, остатки беспокойства растворились в смехе и приятной суете.
Аид, как и обещал, вместе с Джейсоном собрал дополнительные группы для патруля и охраны, но Нико, который на завтраке был мрачнее грозовой тучи, явно не считал это достаточной мерой. Впрочем, пока что они не могли сделать большее, а потому Бог благополучно отвлёкся на свои мирские дела.
К нему подходила Рейна, они обсудили пару вопросов о программах обмена, затем Фрэнк с вопросом о безопасности полукровок во время поездки обратно домой после гонок. От римлян на гонки шли двенадцать пар, среди которых, кроме Аннабет и Рейны, был и Чжан, объединившийся с Дакотой. Хейзел отказалась от участия из-за того, что Ариону нельзя было выступать, а сенат настоял, чтобы и второй претор подал заявку, дабы не оскорблять Аполлона. Посейдон не настаивал и не был против. Он в принципе спокойно принимал любое решение Фрэнка и Рейны, а те каждый день оправдывали его доверие и работали так, что за ними ничего не надо было проверять и переделывать. Быть протектором Нового Рима было идеальной работой для Посейдона.
Позже Нико зашёл сказать, что колесница готова. У него было два выражения лица: одно было на случай чьей-то смерти, другое обещало приблизить чью-то смерть. Сейчас было что-то среднее между ними. Посейдон не ждал многого от сына Аида и, настраиваясь на то, что делать транспорт придётся самому, пошёл за ним.
— Есть идеи? — спросил Посейдон, нарушая тяжёлую тишину между ними.
Нико покосился на Бога, не совсем понимая, о чём тот спрашивает, и Посейдон, вздохнув, объяснил:
— Как обставим Аполлона?
Нико, явно не готовый к разговорам с живыми людьми, нахмурился и погрузился в свои мысли, а Посейдон уже и не ждал услышать ответ, как вдруг мальчишка тихо, но вполне уверенно сказал:
— Можно использовать стигийскую сталь. Бьёт в разы больнее, чем бронза, — пожал плечами Нико, а потом, вероятно, заметив, как нахмурилось лицо Посейдона, добавил: — А ещё Аполлон ненавидит дисгармонию до нервного тика. С ног, конечно, не собьёт, но отвлечёт.
— Хочешь ударить по больному… — хмыкнул Бог, не забыв и про первое предложение. — Неплохая идея. Надо бы обсудить ещё пару вариантов.
— Ага, — уже как-то безразлично отозвался Нико. — Без проблем.
Посейдон нахмурился. А мальчик-то так беззаботно относится не к самой игре, а к идее надавить на слабое место. И не в том смысле, что ему всё равно, что делать, а ему наоборот легко принимать такие решения и действовать жёстко. И вдруг его по большей части молчаливое поведение во время разговоров или собраний перестало быть чем-то, что кажется безразличием к происходящему и потому вызывает лёгкое раздражение и пренебрежение. Теперь, скорее, опасение, потому что кто знает, что творится в голове этого мальчика?
От дальнейших рассуждений его отвлекла сама колесница, которую приготовил Нико.
— Я вызвал лучших мастеров, чтобы её сделать, — сказал ди Анджело, а на губах мелькнула едва заметная ухмылка.
И если Посейдон правильно читал его эмоции, он гордился тем, что Богу казалось орудием для пыток.
Вся колесница была выкрашена в чёрный цвет. Диски у колёс были украшены чем-то, что напоминало битое стекло, будто кто-то разнёс зеркало на кусочки, а осколки собрал в кучку и приклеил. Основная часть колесницы была сделана из тяжёлого, но прочного дерева, и по бокам сверкали такие же вставки из битого чёрного стекла.
— А внутри вот что, — сказал Нико, указывая на различной масти оружие в колеснице. Некоторые просто лежали, другие были аккуратно прикреплены к бокам. — Здесь есть копья, длинные мечи не особо люблю, а вот кидаться кинжалами — да, пару стрел, на всякий железная сетка и жутко расстроенное укулеле, — Нико улыбнулся, довольный собой.
