Девушка освободилась от его объятий и тряхнула своими длинными волосами, которые, как прежде, свободно спадали ей на плечи. Ее охватил гнев.

— Мы больше не дети, Николя, и сейчас не время для глупых фантазий!

Анжелика пошла по тропинке к дороге, нервно сбивая хлыстом нежные побеги на кустах, которые росли на обочине.

Конь и мул дружно паслись на опушке леса. Николя отвязал их. Не поднимая глаз, он помог Анжелике сесть в седло.

Нет, она больше не будет убегать. Она будет сражаться за свою свободу. Анжелика хлестнула коня и пустила его во весь опор.

Анжелика вернулась в замок. Недавний разговор с Николя взволновал ее, выбил из колеи, но одновременно воскресил в памяти дни их беззаботного детства и заставил с горечью осознать, что они, увы, давно выросли: что она уже не ребенок, и никто больше не будет относиться к ней, как к маленькой фее. Как бы ей хотелось никогда не взрослеть, а оставаться все той же жизнерадостной девочкой, играющей в лесах родного Монтелу с ватагой мальчишек и плавающей по каналам на лодке с Валентином!

Она горестно вздохнула, наблюдая за царившей во дворе суматохой и лихорадочными приготовлениями к ужину. Чтобы не мешать слугам и не мучить себя мыслями о предстоящем вечере, Анжелика поднялась в свою комнату. Подойдя к огромной постели, которую раньше она делила с Ортанс и Мадлон, Анжелика застыла в изумлении. На кровати лежало платье, подобное которому ей доводилось видеть только на благородных дамах в замке Плесси-Бельер. Цвета молодого вина, с расшитым золотой нитью лифом, оно казалось чужеродным среди обветшалой обстановки покоев. Девушка дотронулась до подола, все еще не веря, что наряд реален, но тут же отдернула руку, спрашивая себя, откуда оно здесь взялось.

В дверь постучали, и в комнату вошли слуги, неся большую лохань и ведра с водой. Следом за слугами шла Фантина.

— Голубушка моя, барон велел принести тебе воды, чтобы ты могла привести себя в порядок к ужину.

Женщина выгнала слуг, принесших все необходимое для купания, и наполнила лохань водой.

— Нянюшка, а откуда тут взялось это платье?

— А, это, — посмотрела кормилица в сторону кровати. — Слуги его светлости принесли, велели передать, что это подарок жениха, — последнее слово женщина произнесла с нескрываемым презрением.

Тут же платье перестало казаться Анжелике таким притягательным. Хотелось выкинуть его, как что-то противное и даже опасное. И уж тем более расхотелось его надевать.

— Анжелика, вода стынет, — поторопила девушку Фантина.

Та медленно стала раздеваться. Никакого желания готовиться к ужину у Анжелики не было. Захотелось позлить старика и надеть одно из своих платьев — строгих, невзрачных, сшитых для монастыря, но она понимала, что если она хочет вывести герцога на чистую воду, то нужно убедить его, что она смирилась с предстоящей свадьбой. А значит, она наденет платье и будет весь вечер вести себя, как подобает юной девушке, только что вышедшей из монастыря.

Фантина помогла Анжелике помыться, сделать высокую прическу, которая открывала длинную шею, и теперь помогала надевать воспитаннице новое платье.

— Ах, какая же ты красавица, какая красавица, голубка моя, — сокрушенно вздыхала она. — Грудь у тебя такая упругая, что ей не нужны никакие корсеты. Смотри, чтобы корсет не сдавливал ее. Не затягивайся сильно.

— Нянюшка, а не слишком ли глубокий вырез?

— Знатной даме положено, чтобы грудь была видна. Ах, какая ты красавица!

И кормилица со вздохом глухо пробормотала, словно про себя:

— И подумать только, боже милостивый, для кого!

— Не волнуйся нянюшка, возможно, отец еще одумается, — вздохнув, произнесла Анжелика.

— Дай Бог, милая моя, — вздохнула кормилица, заканчивая с туалетом девушки. — Я, конечно, всего лишь старая женщина и мало что понимаю в делах хозяев, но отдавать девицу за старика, чуть ли не одного возраста с её отцом… Будь он хоть трижды герцог… Не для этого я тебя растила.

Тем временем в главном зале замка уже был накрыт стол. Камин, факелы на стенах и множество свечей разгоняли наступающую темноту и сырость. За столом уже чинно восседали тетушки, баронесса де Сансе, сам барон, герцог и граф де Пейрак.

Жоффрей внимательно осматривал обстановку замка. Молин говорил, что барон живет в стесненных обстоятельствах, и то, что граф видел вокруг себя, действительно было границей нищеты. Жизнь барона и его семьи практически не отличалась от жизни обычных селян в ближайшей деревне. Но Пейрака не пугала ни окружающая его обветшалая обстановка, ни просто накрытый стол. Ведь, вернувшись в родную Тулузу, в свои владения, которые он оставил в шестнадцать лет, отправившись путешествовать, ему тоже пришлось отстраивать замок заново и приводить в порядок принадлежащие ему земли, возвращая величие и богатство своему роду.

Герцог де Модрибур был крайне удивлен, увидев неожиданного гостя.

— Герцог Дамиан де Модрибур, — поклонился он.

— Граф Жоффрей де Пейрак де Моран дʼИрристрю, — кивнул Жоффрей.

— Рад нашему знакомству, граф, — сверля его внимательным взглядом, ответил герцог. — Я и не знал, что Вы бываете в этих краях.

— Я помогаю господину барону с разработкой рудника Аржантьер, — проговорил де Пейрак.

— Да, если бы не граф, то рудник до сих пор стоял заброшенным, — с легкой улыбкой кивнул Жоффрею барон де Сансе.

Было видно, что граф весьма симпатичен хозяину замка.

— Да, — нахмурился герцог. — Говорят, что к графу золото течет прямо в руки. Что он открыл тайну философского камня, — он испытывающие посмотрел на Пейрака.

— О, нет, — засмеялся граф. — Я, право, убежден, что никакого философского камня и волшебной формулы по превращению металлов в золото не существует, и с легким сердцем отдаю право поиска их другим. Все, что помогло мне в моих исследованиях, — это желание учиться и узнавать новое.

По лицу герцога было видно, что он ничуть не поверил словам графа. Про Великого Лангедокского хромого ходило много слухов, уже превратившихся в легенды, и не последнее место в этих россказнях занимал дьявол, с которым молодой граф подписал контракт. Жоффрей прекрасно знал об этом, и не упускал случая со свойственной ему иронией посмеяться над теми, кто верил этим сказкам.

— А Ваши отель и праздники в нем довольно привольны, — гадко ухмыльнулся герцог, желая обличить де Пейрака в распутстве.

— Не более, чем любой прием при Дворе, — парировал граф.

Барон и остальные с любопытством, и одновременно некоторой неловкостью, следили за разговором двух мужчин.

— Про вас, Ваша светлость, тоже ходит много различных слухов, но стоит ли им верить? — саркастически проговорил граф. — Давайте не будем смущать наших великодушных хозяев обсуждением расхожих сплетен.

В глазах де Модрибура зажегся недобрый огонек. Он уже было раскрыл рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость, но тут его взгляд упал на лестницу, на верхней ступеньке которой стояла Анжелика, и от восхищения он потерял дар речи.

Девушка медленно спускалась, стараясь не смотреть на Модрибура, который поспешно встал из-за стола, чтобы встретить её у подножия лестницы. Будущий муж протянул свою ладонь девушке, и та, чуть помедлив, вложила в нее свою, позволила ему проводить себя к столу и усадить на предназначенное ей место.

— Анжелика, как ты сразу повзрослела! — воскликнул барон, увидев дочь в новом, непривычном для него обличии. — Право слово, я и не думал, что роскошное платье так все изменит! Теперь ты, пожалуй, ничем не отличаешься от придворных дам, танцующих на балах. Ведь правда, Ваша светлость?

— Да, барон, ваша дочь и моя невеста настоящий бриллиант, которому наконец подобрали достойную оправу, — улыбнулся герцог, выделяя слово «моя» и следя за реакцией Пейрака.

Граф же не мог отвести от юной баронессы взгляда. Образ маленькой феи, почти ребенка, до сих пор стоящий у него перед глазами, рушился с невероятной быстротой, словно с глаз его сняли туманную пелену. Сейчас он будто увидел её впервые. Теперь он понимал герцога и его желание жениться на девушке. Будь он проклят, этот старый развратник, который с ходу распознал то, что Жоффрей только что разглядел! Юная, невообразимо хрупкая, но уже не девочка, а молодая женщина. Платье подчеркнуло ее восхитительные формы, прическа сделала черты удивительно красивого лица взрослее, и казалось, даже взгляд Анжелики изменился. Жесты, походка — все говорило в ней о пробудившейся женственности. В ней не было жеманства и кокетства, она была сама искренность, но при этом была еще опаснее и обворожительнее в своем невинном неведении собственной привлекательности.