Фариха достал трубку, набил её земным табаком, прикурил и затянулся сладким дымом, успокаиваясь. Это была одна из немногих привычек, оставшихся у него со времён человеческой жизни на Земле. Его взгляд упал на часы с кукушкой. Он подошёл, подтянул гири и бережно подвёл на них время на пять минут вперёд.

Серебрянокрылый трибун плохо понимал молодых ангелов, которые больше думали о себе, а потому постоянно плакались из-за невозможности полноценно пользоваться на Небесах современными земными гаджетами. Вся электроника сиюминутна, скоротечна, когда есть такие незыблемые вещи, как механические часы.

Он вырос с такими часами на стене, оберегаемыми матерью как память о первом муже и его отце. Они сопровождали его и во взрослой жизни, да и умирал Фариха, будучи человеком по имени Иван Кажемин, в импровизированном полевом госпитале с похожими часами.

Поэтому, как бы сильно он не злился на Кариэфа, всё равно уважал его как преданного своему делу охранителя, который не жалеет себя и не ищет выгоды в своём служении людям.

– Не воссиять. Можно? – в дверь постучался квестор с повреждёнными, высохшими крыльями, как будто в издёвку сохранившими несколько перьев, закованных в олово. В руках у него был толстый фолиант, а за плечами тяжёлая сумка.

– И тебе не воссиять. Входи, – серебрянокрылый трибун подошёл к окну, присел на подоконник и сложил руки на груди. Снаружи проплывал витраж с изображением бубонной чумы и колонизации Валенсы.

– Я архивариус Булатон.

– Садись. Почему Кариэф ненавидит Неприкасаемых? – Фариха глянул мельком на собеседника.

– Ровно по той же причине, по которой работает только с детьми восьмой категории, – Квестор-архивариус сел в кресло, поставив заплечную сумку у своих ног.

– Я слушаю.

– Ещё стажёром Кариэф потерял своего первого ребёнка. Так написано в его деле.

– Дай сюда, – Фариха подошёл к Булатону, вырвал из рук толстый фолиант и вернулся обратно к окну.

– Двадцать третья страница, закладка тысяча шестьсот десятый год, – услужливо подсказал квестор-архивариус.

– Действительно, только пара строчек, – задумчиво произнёс глава Гильдии. – Это объясняет тягу к охоронению детей, но не ненависть к Неприкасаемым. Постой, сразу после двадцать третьей идёт сорок четвёртая страница. Где они? Приказываю вернуть, – Фариха кинул фолиант на стол, он долетел до Булатона и упал ему под ноги.

– Это можно сделать через запрос в Гильдию квесторов. Мой трибун ответит через пару месяцев, если захочет. Но это бессмысленно: страницы уничтожены безвозвратно, вся информация в моей голове.

– Я тебя сгною и уничтожу.

– Я уже гнию, – квестор-архивариус неловко махнул ссохшимися крыльями. – Меня бессмысленно запугивать.

– Хорошо, что ты хочешь?

– Хочу новые крылья и ту должность, которая когда-то была моей и которую, как сказал Журтель, ты предложил Кариэфу.

– У моего помощника слишком длинный язык. Ты был примипилом когорты Неприкасаемых?

– Да, – Булатон напрягся.

– За что тебя наказали? – спросил Фариха.

– Это было давно. Я сполна отбыл наказание в трудовом лагере на Аванпосту Лейды и уже почти шестьдесят семь лет честно тружусь в Гильдии квесторов, обслуживая ваш архив. Но я готов служить вам верой и правдой как глава Неприкасаемых.

Глава Гильдии не спешил с ответом. Квестор-архивариус встал, зацепив заплечную сумку у своих ног. По полу рассыпались чёрные камешки со слепками памяти Кариэфа:

– Если я уйду, то со мной уйдёт и информация.

– Хорошо, я заберу тебя в Гильдию охранителей и дам новые крылья, – принял решение Фариха.

– А должность примипила когорты Неприкасаемых?

– Придётся заслужить и сдать экзамен. Говори.

Булатон сел обратно в кресло, сцепил руки в замок и начал свой рассказ:

– Кариэф обращён в ангела в тысяча пятьсот девяносто восьмом году. В тысяча шестьсот десятом году, после окончания обучения, направлен стажёром к охранителям…

– Информация о его человеческой жизни, как я понимаю, лежит в библиотеке архонтов в Башне Завета? – нетерпеливо прервал его серебрянокрылый трибун.

– Да, как и о любом другом ангеле.

– Ясно. Продолжай.

– Во время первой учебной вахты в числе прочих он получил в охоронение девочку Цветаву одиннадцати лет. Тогда нам было можно изредка являться перед людьми в истинном образе, но Кариэф постоянно этим злоупотреблял и был при ней практически неотлучно. Он слишком привязался к Цветаве, – начал свой рассказ квестор-архивариус.

– Цветава и есть тот ребёнок, которого ему не удалось спасти?

– Да, больше у него никто не погиб.

– Что ты знаешь про обстоятельства смерти?

– Четвёртого июля тысяча шестьсот десятого года польский гетман коронный Станислав Жолкевский при Клушино разгромил войска Шуйского – русская армия практически перестала существовать. Семибоярщина в страхе перед Лжедмитрием Вторым впустила поляков в Москву.

– Зачем мне урок истории?

– При Клушино Жолкевский не мог победить сам, – терпеливо продолжил Булатон. – Его войско составляло только семь тысяч человек, а у Шуйского – тридцать пять тысяч. Там действовали Неприкасаемые под моим командованием – по приказу архонтов мы помогали полякам и обеспечивали им максимально возможное охоронение. В том бою Жолкевский потерял только двести человек. Невероятная удача для него, не правда ли?

– Ещё раз повторю. К чему это? – Фариха видел, что квестор-архивариус хотел выговориться, но времени на это не было.

– Главной ударной силой поляков были крылатые гусары. Они знали про ангелов и подражали нам, а потому носили декоративные крылья из перьев. – Булатон перевёл дух, собираясь с мыслями. – Цветава жила в небольшой деревушке возле Клушино. Предвидя грядущую битву, Кариэф увёл девочку со всей семьёй в лес. Он просмотрел все линии событий, и везде она оставалась жить. Нельзя было предусмотреть только одного – последствий вмешательства Неприкасаемых. Цветава издалека увидела всадников с крыльями и решила, что они, как и Кариэф, – ангелы. Ребёнок радостно выбежал им на встречу.

– Девочку убили, – подытожил серебрянокрылый трибун.

– Не сразу, Сигизмунд Кривой с соратниками вначале её избили, потом изнасиловали, а затем оставили умирать в лесу. Когда Кариэф прибыл, от тела практически ничего не осталось, волки постарались на славу. Он подал рапорт с жалобой, после разбирательств меня отстранили от должности и отправили в трудовой лагерь на Аванпосту Лейды, где я и заработал сухость крыльев, – квестор-архивариус повёл крыльями.

– Ты должен его ненавидеть.

– Да, должен, – честно признался Булатон. – Но за столько лет я устал это делать. Теперь он мне безразличен. Мне просто нужна моя прежняя жизнь.

– Кариэф лучше любого из нас, – задумчиво произнёс Фариха больше для себя, чем для собеседника.

– В той истории с девочкой не всё так просто, – ответил квестор-архивариус.

– Почему? – спросил глава Гильдии.

– Потому что почти все участники убийства во главе с Сигизмундом Кривым, несмотря на защиту Неприкасаемых, умерли через три недели, съев мясо бешеного кабана. Кроме них никто не пострадал.

– Ты сказал, почти все. Кто-то выжил?

– Тот, кто просто стоял и смотрел, как его товарищи насилуют и убивают.

– Получается, что это совпадение, – предположил серебрянокрылый трибун.

– Во время одной из ночёвок в лесу вороны выклевали несчастному глаза.

– Ты думаешь, что это происки Кариэфа?

– Не знаю, – пожал плечами Булатон. – Но став квестором-архивариусом, я ради любопытства просмотрел некоторые его вахты в срединных мирах. Все, кто умышленно пытался нанести вред его подопечным, через какое-то время умирали.

– Дядя Саша, – тихо произнёс Фариха, сев обратно за треснувший стол.

За окном витражи сдвинулись, показывая разрушенное здание Рейхстага с красным флагом на крыше. Вспомнилось тяжёлое послевоенное детство:

– В беседе со мной он упомянул некоего Ивана Кажемина. Найди про него воспоминание.