Вот и дожил Дин до завтра, увидел новый, в крови, рассвет. Смилостивился над ним Всевышний, уберег от смерти и в этот раз. Не выходила из головы только последняя ночь, проведенная в пустом обледенелом колодце: вся в кошмарах, в бреду, в холодном поту. К брату и сестре добавился и погибший Саид, сцены варварской гоньбы прошлого дня. Все по минуточкам, во всех подробностях. Будто по-настоящему очутился в том аду и опять спускался по всем кругам, пробегал тем же спасительным маршрутом…

Утро Дин встретил душевно окрепшим, вздохнул полной грудью – следов преследователей нигде нет: его действительно оставили в покое, теперь не нужно постоянно оборачиваться, как забитому зверенышу. Правда, плата за такую «свободу» оказалась слишком высока – ни за что не отмолиться, ничем не откупиться. Саид – мертв. Всяким светлым планам отныне не суждено сбыться. Конец. Вновь нужно как-то свыкаться с одинокостью, прокладывать неуверенные шаги вперед назло всему и всем, но так мало сил на это осталось и неоткуда их черпать. Лишь одна навязчивая мысль играла с рассудком, манила фальшивым облегчением – можно ведь в любую минуту прекратить эти страдания: достаточно просто упасть где-нибудь и больше не вставать. И будь что будет. Пускай замерзнет, задерет зверь или пристрелит и обокрадет бродяга – плевать. С тем, во внутреннем смятении, хаосе, и брел бесцельно дальше по бесконечной глуши, тщетно нащупывая в собственной жизни ту ниточку, за какую стоит крепко зацепиться, чтобы окончательно не провалиться в роковую бездну…

Распогодилось. С винно-красного неба уплыли пухлые тучи, обычно разрывающиеся пеплопадом. Ржавое солнце блекло отсвечивалось от серовато-зеленых снегов. Тихо пел ветер, пушилась даль. Таинственной тревогой пропитывался холодный воздух.

С середины дня внимание Дина привлек матерый волк-одиночка, постоянно держащийся на расстоянии выстрела. Притом он никогда не уходил слишком далеко, но и нападать не решался: то ли чего-то выжидал, то ли заманивал – бог его знает. Сам – плешивый, страшный, осунувшийся, а глаза что горящая медь: в желтизну, с гранатовым блеском. На охотника смотрел по-умному, не как на тупую овцу – осмысленно, с вызовом, сопернически. Дина эта азартная игра, конечно, отчасти забавляла, но голод, благо пока без жажды, непреодолим. Ни о чем не мог думать. Хотелось поскорее насытиться. Да загвоздка вышла: ружье-то потеряно, а с ножом к хищнику не подкрасться – не заметит, так услышит, унюхает.

Вот, обозленный, и ковылял за ним Дин битый час, кровожадно размышляя:

– Оружие нужно дальнобойное. Без него никак. Волк, зараза, умный зверь: так просто к себе не подпустит – бросится. Один на один легко не одолеть – загрызет или покалечит. Бить надо издалека и так, чтобы наверняка, с первого раза. Да из чего только?.. Ни черта же нет… – осмотрелся: с востока на запад – голая пустошь, холмики, лески. И ни намека на жилища. – Из пальца, что ли, стрелять по нему? Или снежки лепить?.. Господи, самому смешно… – и, исподлобья поглядев на потрошителя, задиристо машущего куцым хвостом, поправил лямку рюкзака – и жарко, раздирая тишину, прокричал с показным раздражением: – А этот вон стоит все, смеется надо мной, сволочь! Шел бы ты от греха подальше и не появлялся! Чего пристал?! Чего дразнишься?! Еда ты для меня! Не боюсь тебя! – и себе, остынув: «Да и сделать-то ничего не могу ему. Как быть? А вдруг он – единственный зверь в округе и никого больше нет? И что остается тогда? Медленно подыхать? Или вновь, как раньше, обувь варить и размоченную кору обгладывать?..»

И, убоявшись давно пережитого, весь передернулся, перекривился, подпустил к сердцу острые льдины. Не вдруг припомнилась позапрошлая вьюжная зима и дичайший выбор: скатиться до людоедства подобно многим или остаться человеком? Пересилила тогда закаленная воля, а не дремучий инстинкт. Но то – давность, а сейчас?..

Дальше продолжил, воспротивившись возможной будущности:

– Нет-нет… не смогу так больше. Пытка это, дремучесть. Пускай крысы это жрут, но не я!.. Я – человек… – стиснул зубы, кулаки. Челюсть заскакала пружиной, заныли от натуги скулы. Тело, дух, рассудок – все призывало к борьбе за жизнь, отгоняло гибельные позывы. – Надо держаться. Изо всех сил…

Волку чихать на душевные столкновения человека: он – раз! – и еще на двадцать – двадцать пять шагов в пустыню. Потом оттуда гавкнул завлекающе – и зайцем пустился наутек. Снег из-под тонких лап вспорхнул изумрудными хлопьями, закружился, засверкал.

«Уйдет же… – как камнем стукнуло Дина по черепу, и тут же: – Надо за ним!»

Бросился вдогонку. Да разве ж угнаться за волком? Вскоре выбился из сил, вспотел, перед глазами – муть, перепляс. Ноги сделались чужими, одеревенели. Взял передышку, схватился за молотящееся сердце, осмотрелся и остолбенел – потрошителя-то и нет, исчез. Что делать? В груди зажгло, в спину студенисто дыхнуло отчаяньем. А живот крамольно бурчал, просил еды…

– Удрал, сукин сын. Поигрался в догонялки – и удрал… – со злобой просипел Дин, чертыхнулся, рассерженно топнул, задрал голову. Солнце еще высоко, но уже надо думать и об укрытии: проводить ночь на открытой местности или в бедном на деревья лесе – самоубийство. Если уж потрошитель, мясодер или прочие звери не приметят спящего путника, то обязательно разглядят костоглоты. Глаза у них острые, даже тьма не спасет.

И вдруг просиял весь: невдалеке, укравшись за пологим холмиком, утыканным разлапистым кустарником, к нежданной радости, зачернел крохотный сиротливый домик. Вначале даже и не узнал – спутал с выжженными зарослями. На просевшей, в рифлях, крыше посверкивала наледь, бледнело хмурое оконце, затянутое серой пленкой. Внешне он, как показалось Дину, добротно обит резиной или другим плотным материалом. Словом, спасение, грех не заглянуть.

– Да неужели? – с какой-то облегченностью проговорил Дин, словно изгнанник, углядевший далекий оазис. Голос вроде повеселел, но копни глубже – сквозил недоверием: заветное жилье, вполне вероятно, – ловушка, важно не потерять бдительности, сохранять хладнокровие. – А вдруг поджидают меня? А если западня?.. – и раздвоился мысленно: с одной стороны, понуждали условия – помимо пищи нужна хоть какая-то крыша над головой, с другой – недобрые предчувствия. И никак не мог определиться, метался от плюса к минусу. Наконец решился: – Надо осмотреть. Да и как будто у меня есть выбор. А там уж чего – выскочит кто, выпрыгнет – разберемся с божьей помощью. Силы-то есть еще, отпор дать смогу, – и здесь же: – Людям уж точно…

С тем наготове и направился к дому. На подходе замедлился, прощупывающим, с прищуром, взглядом следопыта осматривая каждый подозрительный куст, снежную кучу, вроде бы безобидные по первому впечатлению бревнышки – где угодно могли поджидать растяжки, капканы, замаскировавшиеся стервятники.

Дин шел с недобрым ожиданием, приговаривал:

– Раньше лески на растяжках издали замечал – глаза видели, как у филина, – с великим трудом вздохнул, – сейчас что-то подводят: четкость пропадает, расплывается все. Дряхлею, что тут сказать…

Но обошлось. Опасения оказались излишни – человек здесь не бывал давно. На всякий случай несколько раз обошел домик по периметру, придирчиво изучил все, что лежало не так или чем-то смущало. Нет, чисто. Как так? Какой-то дьявольский розыгрыш, что ли? Заглянул в окно: ничего не рассмотрел – темь, а у входной двери, обшитой пластиковыми пакетами, резко сделался выжидательным домушником – ссутулился, напружинился. За ручку, обмотанную целлофаном, хвататься сразу не спешил: легко «вспугнуть» самострел – и тогда прощай голова. С саперской аккуратностью поводил ножом по щелям, поелозил под петлями, по низу – ничего.

– Может, с той стороны струна натянута от таких гостей, как я? Кто-то на хитрость пошел? – рассыпался в вопросах Дин – и охладел: а вдруг не увидел чего и привел в действие затаенный смертоносный механизм? И как быть теперь? И про себя рассудительно: «Нет, что я, совсем, что ли? Так попадаться глупо…» – усмехнулся даже, отгоняя пугающее наваждение, продолжил: – А дверку-то отпереть все-таки надо – не на пороге же торчать…