Секунду-вторую подождал, подумал, решился: всунул костяной клинок в замочную скважину, взломал, потом откупорил защелку, легонько толкнул дверь – и отпрыгнул пугливым зайцем. Нет, не шмальнуло. Дом молчал, словно гробница. Дин на радостях перекрестился, захлопал глазами, осторожно высунулся: посередине стул, слева – стол с примусом, сломанная раскладушка без матраца, подальше – еще две дверки, меж ними – древний гардероб без стекол. Полусумрак. Солнечные лучи едва протискивались через окно, мелкими крапинами, как мухи, садились на древесный пол. По гостиной кружила всполошившаяся многолетняя пыль, нестерпимо тянуло мертвечиной. Жить, в общем-то, можно, только сперва хорошо бы поскорее найти труп…

– Крыша над головой есть – и ладно, – высказался Дин, осмотревшись, и по-собачьи понюхал воздух – из-под левой двери ощутимо несло сладковатым дурманом. И догадался, мрачно покривил рот: «Вот и нашелся. Будем вытаскивать…»

Бывший хозяин, потемневший, высохший до ребер, босой, в одних штанах, встретил Дина, сидя на табуретке с запрокинутой головой. Под ногами – пистолет и две бутылки спиртного. Свел счеты с жизнью не так давно – несколько недель назад. Причину Дин истолковал по-своему: голодал, мучился и в конце концов сломался, перешел черту.

Прикрываясь рукавом от трупного зловония, охотник прикрыл тому веки, высказался упавшим голосом:

– Не мне тебя судить… Сам когда-то чуть было до такого не дошел… – поднял пистолет, повертел, проверил обойму – патронов нет, последний потрачен. Расстроился, само собой, что не доведется пострелять, сунул за пазуху: пригодится, лишним нынче ничего не бывает, на худой конец можно продать или обменять. – А за пистолет тебе громадное человеческое спасибо…

Мертвеца Дин вытащил в гостиную, засуетился в поисках лопаты, каких-нибудь подручных средств, чтобы смастерить подобие санок. Все необходимое, включая утварь и кое-какую незаношенную сезонную одежду, нашлось в соседней комнатке, задуманной под маленький склад. Там же, в невысоком шкафчике, на нижней полочке, лежал, притаившись, разобранный составной лук без тетивы и колчан, старательно обернутый защитной пленкой, с пятью стрелами с ярко-зеленым пластиковым оперением.

«Вот так привалило счастья! – возрадовался Дин. – Теперь уж точно волчара никуда не денется – если, конечно, вернется. Еще бы наловчиться стрелять из него, а то в последний раз из такого в детстве присосками пулял».

Из крупного металлического листа и бечевки соорудил санки, уложил самоубийцу ниц, прихватил лопату – и повез хоронить. Могилу вырыл подальше от дома, в канаве, утыканной мертвыми кустами, притоптал снегом. Крест ставить не захотел, лишь постоял из приличия со скорбно свешенной головой, не скидывая капюшона.

Одно только проронил напоследок:

– Больше ничего для тебя сделать не могу. Бывай… – и заспешил в дом.

Дверь запирать не стал – пусть жилище хоть немного проветрится от мертвого духа. Грязную лопату и санки, не отбивая, зашвырнул в угол, тяжко, с угрюмым лицом, потерянный, в мрачных раздумьях, опустился на стул, раскидал затекшие ноги. Замечтался о табаке, чей вкус уже начал забывать. Вскоре о себе напомнил голод, живот скрутило до скулежа. Накатила жажда. Допил из бутылки последние остатки живительной влаги. Все. Запасов воды не осталось – предстоит топить снег, подолгу фильтровать… Меры отчаянные, но куда деваться?

Паника схватила Дина за сердце, внутри все опустилось, оледенело, в голове – горячка, лихорадочная коловерть спасительных идей, одна абсурднее другой. Ни одного путного решения, никаких выходов. Тучей нависла полная безнадега.

– Не хочу, как тот. Не хочу… – шепотом забредил он, встал, старчески сгорбился, заходил по комнате, как полоумный, со сложенными на груди руками. Глаза, больные, озверевшие, метались по дому, переворачивали его вверх дном, перепутывали цвета. В ушах – тупой металлический звон, точно рядом долбили по водосточной трубе, пульсировала лихая кровь. – Не хочу… Я сюда не умирать пришел…

Мимо пропыленного окна – неясный силуэт, шуршание снега, знакомое порыкивание. Дин опомнился, оживился – вот он шанс! – и – за луком. В спешке собрал его, из мотка прочной рыболовной лески, найденной здесь же, в выдвижном ящичке, сплел витую тетиву. Опробовал – даже закололо в пальцах, плечо свело судорогой, со лба покатился пот: натягивался туго, мощь невероятная.

– Надо догонять. Или все – хана мне… – подхватил колчан и – за санками.

Вернувшийся волк на сей раз вел Дина на восток, через истлевшие чащи. Тот дважды мог зацепить его стрелой, но хищник, будто чуя намерения человека, мгновенно менял направление, прытко скрывался за деревьями. Дин безбожно матерился, клял белый свет, но все же не отставал, упорно пробирался бездорожьем, совершенно забывая о том, как далеко отходит от убежища…

Вечерело. Играл переливистым рубином далекий закат, таяли ленивые облака. Прежде зеленые снега омылись кровью, как после побоища. Совсем зачернели леса. Над пустошами зашевелилась незримая опасность. Враждебными стали земля и небо.

Наконец волк привел Дина к полянке. Вокруг стеной вздыбилась кошмарная чащоба. Страх неимоверный. Потрошитель, дразнясь, прыгнул два раза влево, зарычал и замер, по-кошачьи повернувшись боком. Если стрелять, то сейчас. Дин бросил санки. Крадучись с натянутым луком, взятым горизонтально, ближе подступил к волку, прицелился в полысевшую шею, приготовился спускать стрелу. Тетива трещала, наконечник победно заблестел, руки тряслись, как у пьяницы.

Перед выстрелом высказался злорадно:

– Добегался, – присел на корточки, коснувшись трухлявого пня. – Теперь-то уж не уйдешь…

Что-то глухо лопнуло, взорвался фонтаном снег. Дин запоздало прочувствовал фатальный просчет, пустил стрелу в «молоко», отпрянул вправо – и с хрустом в левой коленке, как подкошенный, с воплем повалился навзничь, выронил лук. Боль ворвалась в мозг, в кости, ошпарила мышцы. Из глаз – искры, слезы. Собственный крик не слышал: вроде рот открыт, а звуков нет, точно онемел. Увечье оценить не успел, нащупал только рядышком инистый булыжник – орудие коварной охотничьей ловушки. Потом в багровой шатающейся пелене разглядел несущегося волка. На миг вернулся слух – потрошитель ревел кабаном, скалил черную пасть.

«Знал, скотина, о ловушке… ждал момента… – закралась парализующая мысль, – теперь не отпустит…»

Волк накинулся неистово, придавил передними лапами грудь, попытался разом перегрызть чудовищными клыками глотку. Дин, не ощущая покалеченной ноги, дал зверю железным кулаком в челюсть и, закрываясь от когтей, рвущих рукава в клочья, вытащил костяной нож и всадил в брюхо по самую рукоять. Хищник ослаб, проскулил, сплюнул кровь со слюнями в лицо и рухнул бездыханной тушей, вывалив бледно-розовый язык. Он мокрой тряпкой прилип к правой щеке Дина, коснулся губ.

Дин, морщась от отвращения, сбросил убитого волка, кое-как обтерся, с затаенным ужасом посмотрел на перебитую коленку – штанина разорвана, темнел бугорок. Первая мысль – перелом. Упал затылком в снег, глубоко, всей грудью вобрал стылый воздух, обжигая легкие, по-детски захныкал. Слезы быстро остывали, морозили кожу. Пришел в себя, рискнул посмотреть еще, потрогал, подуспокоился: нет, все-таки вывих, но нехилый, медлить с таким ни в коем случае нельзя.

– Срочно вправлять надо, пока нога не опухла… – и, глядя на волка: – И этого оставлять нельзя – утащат. Еще ведь обратно как-то надо дойти… Дерьмо… – закряхтел, – вот же дерьмо…

С божьей помощью поднялся, передохнул, огляделся: пни да сугробы – с их помощью ногу не починить, требуется нечто покрепче. Помутневшим взглядом натолкнулся на груду камней, вылезших из-под снежной толщи.

«Должно подойти…» – подумал Дин, едва соображая.

И захромал туда.

На подходе запасся мужеством – адские страдания только ждут. Подошел, выдохнул, в нерешительности закачался, оттягивая время, а затем собрался с духом, плотно зажал левую стопу в каменных тисках, закусил рукав, чтобы не заорать во все горло, и – резко вывернул вправо. Мерзко хрустнуло. Дин истошно вскричал, прокусил запястье до крови и – свалился в беспамятстве…