Стелле было здесь хорошо и совсем не хотелось выходить во внешний суетный мир. Она читала Кириллу книги, рассказывала о погоде за окном. Или молча рисовала, сидя рядом с его кроватью.

Стелла могла часами смотреть в его лицо, ожидая движения. Она настолько привыкла к его лицу, что изредка, глядя в зеркало, вздрагивала. Ей казалось, что и там должен быть он.

Любила ли Стелла Кирилла в эти долгие девять месяцев, она не знала. Она ждала и боялась его пробуждения. Всё самое дорогое сейчас было в этом теле, поэтому и тело стало ей бесконечно дорогим. Как мать ребёнка, сердце которого пересадили другому, потому, что его самого уже нельзя было спасти, потеряв своё дитя, с трепетом относится к тому, чужому, в теле которого осталась часть её малыша. Так и Стелла. Она уже не могла разделить Амена и Кирилла – они срослись в единое целое, бесконечно дорогое для неё понятие. И Стелла, не раздумывая, отдала бы жизнь за него или за них…

Стелла запретила обрезать его отросшие до самых плеч волосы. Ей нравилось расчёсывать эти густые, тёмные пряди. Стелла умывала его лицо влажной губкой, и когда он открывал глаза, подолгу смотрела в их непроходимую темноту… Пока не начинала кружиться голова. Глаза – это зеркало души. Стелла пыталась сквозь них увидеть душу.

Кирилл очень изменился за это время. Эти изменения происходили постепенно, поэтому не очень бросались в глаза. Но если бы его сейчас увидел кто-то, знавший Кирилла год назад, то не узнал бы. Лицо его похудело и заострилось, кожа стала болезненно бледной от недостатка солнца. Он казался старше своих лет. Но Стелла не замечала этого. Для неё он стал образом, абстрактным понятием, очень дорогим существом. Она словно ничего не видела, главное, чтобы он дышал, и билось его сердце.

… Пришёл месяц май. Самый нежный и тёплый месяц весны. Стелла часами могла рассказывать, глядя в окно, о том, как распускаются листочки, как ярко светит солнце. Она часто оставляла окно открытым, чтобы свежий воздух наполнял палату.

Сегодня вечером в больничном садике пели соловьи. Стелла оставила окно открытым, чтобы он мог слышать это волшебное пение. Стелла укрыла его потеплее, чтобы свежий ветер не простудил его. А сама взяла полотенце и отправилась в душ. Прорваться в больничный душ было не так просто, поэтому приходилось ждать позднего вечера.

Перед уходом Стелла заглянула ему в лицо. Глаза Кирилла были закрыты, только зрачки двигались под веками. Стелла улыбнулась, коснулась его руки и вышла.

Когда она вернулась, то обнаружила кровать пустой. Стелла затиснула себе рот ладонью, чтобы не закричать. Всё тело у неё задеревенело.

Он сидел на подоконнике, свесив ноги вниз. Это был шестой этаж.

Стелла медленно подошла к нему. Она старалась не издать ни единого звука, чтобы он не испугался, не вздрогнул. Но когда Стелла приблизилась, то внезапно осознала, что не знает, как к нему обратиться. Поэтому Стелла осторожно, но крепко, обняла его за плечи.

– Стелла, – прошептал он.

Он откинул голову слегка назад, и Стелла уткнулась лицом в его отросшие, густые волосы.

– Как хорошо, что ты здесь… Ты знаешь, все эти дни, их, наверное, было много, во мне что-то происходило… Какая-то борьба…

– Встань с подоконника… – попросила Стелла.

– Ты думаешь, я прыгну? – он тихонько засмеялся. – Глупенькая. Я просто любовался звёздным небом. Я, оказывается, очень люблю звёздное небо…

– Амен? – едва слышно произнесла Стелла.

Он пожал плечами.

– Не знаю. Во мне живёт три сознания, Стелла. Одно – Амена, второе – Осириса, и хоть они одно и то же, но Амен за тысячи лет скитаний приобрёл своё, автономное я, и потом – этого мальчика, его память. Все эти дни в моей голове была борьба… Я ничего не мог понять… И порой мне казалось, что эти три сознания разорвут мою голову… Но теперь…

– Что… теперь?..

Он повернулся к Стелле. И Стелла увидела, что это уже не Кирилл, но и не Амен. Это был некто третий, похожий и на того, и на другого.

– Теперь мы нашли компромисс, то общее, что объединяет нас. Это – любовь к тебе, Стелла. Каждый из нас любит тебя, и эта любовь, пусть разная, заполняет большую часть сознания. Поэтому, в моей голове теперь полная гармония, – он улыбнулся.

Стелла растерялась, мысли в её голове путались.

– Послушай, но кто ты? Как мне тебя называть?

Он осторожно взял Стеллу за плечи.

– А разве это важно? Когда-то ты сказала, что тебе не важно, как я выгляжу, и не побоялась прикоснуться к монстру… Я пережил уже несколько имён, смогу пережить и ещё…

У Стеллы задрожали губы.

– Значит, это всё-таки ты… Ты помнишь…

Он склонил голову.

– Я помню всё, Стелла: и счастливую жизнь с тобой, и нашего сына, и полёты под звездами, и жар твоих прикосновений, и безумное желание, и ненависть, способную превратить человека в убийцу… Теперь всё это будет жить во мне…

– И ты сможешь с этим жить? – Стелла с тревогой заглядывала ему в лицо.

– Да, – он улыбнулся. – Я постараюсь. Всё это было и осталось в прошлом. А теперь есть только ты, Стелла. И кем бы я не стал, мои чувства к тебе не изменятся… Никогда.

Тот вышел из пещеры и остановился посреди песчаного моря. Перед ним стоял Анубис.

– Бой дан, и победа одержана, – Анубис склонился в поклоне.

Тот кивнул.

– Но в этот раз ты слишком много вмешивался, Анубис…

– Но ведь теперь всё хорошо?

– Да, – Тот опустился на песок. Голос его звучал умиротворённо. – Теперь, да.

– Это значит, что несколько тысяч лет можно отдыхать?

– Конечно, – Тот закрыл глаза. – История не скоро повторится, Анубис. Ступай.

Анубис поклонился и исчез. А Тот уселся поудобнее, прислонился спиной к вечным камням пирамиды и запрокинул свою птичью голову к небу. Он наслаждался покоем и гармонией.

Баст отдыхала на открытой террасе своего замка. Горячий ветер овевал ее обнаженное тело. Она полулежала в плетеном кресле, устланном тончайшим шелком. Ее кошачьи глаза были полузакрыты.

Замок Баст находился в самом сердце пустыни, невидимый для смертных. В замке было полным полно прислуги, которая не одно тысячелетие обслуживала свою прихотливую госпожу. Вот и сейчас молодой раб – смуглый статный египтянин, поставил подле Баст кубок с прохладным напитком и, поклонившись почти до земли, хотел удалиться.

– Постой, – промолвила Баст, не открывая глаз.

Раб замер. Баст жестом велела ему стать напротив нее. Она открыла глаза и, прищурившись, рассматривала юношу. Юноша был красив. Она смотрела на него, а он с каждой минутой становился все бледнее и бледнее. Баст засмеялась. Она грациозно изогнула свое гибкое, смуглое тело и игриво уставилась на бедного юношу.

– Я красива? – вдруг изрекла она.

Юноша опустил глаза.

– Отвечай! – приказала Баст.

– Вы прекрасны, моя госпожа, – едва слышно промолвил раб.

– Тогда коснись меня, – она не говорила, она мурлыкала.

Раб упал на колени.

– Я не смею, – прошептал он. – Госпожа шутит надо мной?

– Встань, – Баст толкнула его босой ногой в плечо. – Госпожа совершенно серьезно тебе говорит. Погладь меня – это же так просто.

– Если госпожа велит, – голос юноши дрожал, как собачий хвост, и рука дрожала тоже.

Баст смотрела на него с отвращением.

– Так ли ты робок с прислугой на кухне? – она оттолкнула его руку. – Поди прочь!

Раб поспешно удалился. Баст зарычала и поднялась с кресла.

– Бессмертные рабы, что может быть печальней. Бесконечное рабство превращает мужчину в трусливого шакала. Но где же тогда мужчины? Смертные? Да, у них есть страсть, но они слабые, как тростник. Им ли быть рядом с богиней? – Баст взяла кубок, принесенный рабом, и отпила немного. – Мне нужен бог.

Баст выплеснула напиток из кубка, и жидкость повисла в воздухе, принимая очертания человека.

– Осирис, – прошептала Баст.

Перед ней стоял Амен, он же вечный бог Осирис – высокий, широкоплечий. Золотые браслеты украшали его запястья. Улыбка сверкала белизной на его загорелом лице, а глаза смотрели страстно из-под копны медных волос.