– Ты о чем? – спросила Одетта, которой вдруг захотелось поучаствовать в беседе, но Лизетта не ответила. С тех пор как она стала учительницей французского и английского в городской школе номер 4, она отвечала не каждому. В голове у нее бурлили и сталкивались идеи. В учительской Лизетта наслушалась новых мыслей, резко отличавшихся от тех, что были приняты в кибуце и «ядре». У нее, как и у остальных, выработался комплекс: она ни словом не упоминала об изгнании из кибуца – разве что намеками и в самом близком кругу.
Обвинение в антисионизме, которым кибуц заклеймил их, было слишком серьезным пятном на репутации, нельзя было допустить, чтобы о нем узнали в банках или в учительской школы номер 4. Что, в сущности, произошло? – думала Лизетта. Двадцать три человека, идейное ядро восьмидесяти «египтян», проголосовали за, а не против, в то время как Национальное кибуцное движение «рекомендовало» по этому вопросу голосовать против. Как могло такое голосование, выражавшее исключительно личное мнение и не имевшее никакого влияния ни на что на свете, оказаться столь судьбоносным? Неужели только ей это кажется абсурдом?
Вита разложил вторую порцию закусок на сервизной тарелке. Этот сервиз Вивиан купила на распродаже в магазине рядом с отделением банка. Ей не нравился универсам «Шалом» по соседству: то, что там продавалось, можно было найти за полцены в соседнем квартале. Она любила пройтись по магазинам на улицах Герцля, Нахалат-Биньямин, Грузенберга, Ахада га-Ама, Лилиенблюма, там она получала истинное удовольствие и всегда возвращалась домой с пакетами.
Узкий и высокий небоскреб «Шалом» много лет оставался самым высоким зданием города, а по мнению газеты «Давар» был также самым большим и модернизированным офисным зданием на всем Ближнем Востоке. Он располагался рядом с тем зданием, где работала Вивиан, на улице Ахузат-Байт. Когда кто-то бросался вниз с его крыши, это уж наверняка. Адель не раз сообщала дочерям о том, что кто-то опять спрыгнул с башни «Шалом», а в те дни, когда этого не случалось, порой вынуждена была парировать подначки Старшей Дочери:
– Ну что, сегодня кто-то прыгнул с универсама?
– Сегодня нет. Вчера. Ей было тридцать семь.
Вита не встречался взглядом с женой, потому что знал: по ее мнению, он наложил себе в тарелку слишком много. Потом, дома, он ответит за все, но уж очень еда вкусная, острая, пряная, все как он любит.
Он стал большим начальником в банке «Дисконт» и продвигался по служебной лестнице, но счастье ускользало. У них с женой была единственная дочь, раскрасавица, но вот же – в двенадцать лет у нее диагностировали диабет, и девочка сделалась страшно капризной. Ела то, что запрещено, и ставила над собой опасные эксперименты.
Сейчас он сидел со своим добрым другом Бруно, который работал в банке «Поалим». Вите нравился Бруно. Сам он с годами, все более разочаровываясь, замыкался в себе, словно предоставив Бруно говорить и от его имени, над чем Дидье и его жена Нелли уже потихоньку посмеивались. Одетта, жена Бруно, каждые три месяца меняла цвет волос, хотя сейчас уже была риелтором, а не парикмахером. Вивиан считала, она слегка свихнулась.
Одетта пыталась расспросить Чарли, как готовится одно из поданных угощений, но тот не обращал на нее внимания.
Вита жевал быстро, чтобы успеть все попробовать, пока не начнется великий спор с женой, который продлится до утра, а может, затянется и на весь завтрашний день, заранее неизвестно. Но уж сейчас-то ничто ему не помешает поглощать приготовленные братом блюда, вкус которых так напоминает стряпню их матери.
Чарли попросил Вивиан принести на балкон нарезанные соленые огурцы, но очень рассердился, когда она внесла тхину[10] до других солений, приготовленных им по рецептам матери.
В другой комнате дети заскучали и разнесли комнату не хуже Содома и Гоморры: все перевернуто вверх дном, книги и энциклопедии скинуты с полок и разбросаны на полу и по столам. Желающие погружались в чтение, а нежелающие делали что хотели. Например, выжимали на кровати стойку, опираясь на северную стену. В ту пору дети были худые и веселые.
Голос Бруно заглушил писк Анриетты, но все равно ничего нельзя было разобрать. Много лет тому назад, в кибуце, «египтяне» были полны воодушевления и радовались жизни. Сейчас чувствовалось, как они тщатся доказать, что всем довольны. Чарли погрузился в глубокую тоску. Все шло не так, как надо. Его не устраивала сизифова жизнь: утром он мчался на рабочее место бухгалтера в «Эль-Аль», вечером возвращался домой с работы бухгалтером «Эль-Аль». Иногда он оставался на дополнительные часы из-за проблем, которые создавал огромный, занимавший целый зал компьютер.
В кибуце Эйн-Шемер в начале пятидесятых Чарли был почти что царем. У него хранилась тяжелая связка ключей от всех складов кибуца, а кроме того, он имел право заходить в конюшни. Ему нравилось вывести лошадь и прокатиться на ней, не слишком быстро и, конечно, не по асфальту, чтобы животное не поскользнулось. Он увиливал от черной работы, за исключением инспекции склада, конюшен, а иногда и сельских работ, которые ему нравились, – и вместо этого готовил в кибуце пикантную еду, пока однажды после бурного выяснения отношений между «египтянами» и старожилами кибуца «поляками» не было решено, что блюда не должны быть такими острыми, а если «египтянам» уж очень хочется, пусть сами добавляют себе в тарелки пряности, купленные Чарли в Ум-эль-Фахме.
Члены «египетского ядра» считались в кибуце рабочими лошадками, они трудились в две смены, утром и вечером. Юноши работали на тракторах Ди-2, Ди-4 и Ди-6, а кроме того, и юноши и девушки без передышки занимались удобрением почвы, жатвой, дойкой, кормлением птицы, изготовлением компоста, а некоторые работали и вне кибуца, прокладывая новые дороги в новой стране. Как-то раз Бруно заблудился в Негеве на тракторе Управления общественных работ и случайно пересек границу с Египтом, но его тут же обнаружили и вернули.
Жизнь бурлила. Вечерами члены «египетского ядра» дискутировали с другими кибуцниками, дискуссии заканчивались голосованием: является ли кибуцное движение ядром пролетариата, станет ли оно авангардом, который поведет городских и заводских рабочих к социалистической революции в Стране Израиля, и когда это произойдет. Обсуждения сопровождались криками до небес и продолжались до поздней ночи.
«Египтяне» постепенно превращались в кибуцников, и, превращаясь в кибуцников, они все активнее участвовали в дурацких дискуссиях, раздиравших кибуцное движение. В своей наивности они слишком серьезно относились к свободе мнений и взглядов и не предвидели, что этническую группу сурово накажут, если она проголосует за, когда кибуц получил от национального движения инструкцию голосовать против.
Мятежных «египтян», которые таким образом не подчинились Национальному кибуцному движению, отстранили от работы. Вита, Бруно, Лизетта и Лазар Гуэта ворвались в секретариат и потребовали разъяснений, что означает эта «идеологическая чистка». Их голосование выражало всего лишь свободу взглядов и космополитизм, а отнюдь не отсутствие преданности кибуцу или государству.
Но ничто не могло их спасти. Старожилы постановили: «советские египтяне» впали в левый уклон и идут за «Солнцем народов», а потому их следует отстранить от работ в кибуце. Намек был ясен.
Он был ясен и «египтянам», которые взбунтовались против такого решения. Лазар объявил однодневную голодовку всех членов «египетского ядра». Быть может, им казалось, что они на Красной площади и на них устремлены взоры пролетариев всего мира, но для кибуца они остались просоветским антисионистским подпольем. Теперь уж дело дошло до открытого мятежа, а мятеж следует подавить в зародыше, безотлагательно.
Короче говоря, «египтянам» не удалось напугать старожилов. Был создан комитет по изгнанию, в который вошли двое: двухметровый верзила Михке, ответственный за садовые работы, и невысокий Игнац, работавший в поле. На заседание прибыли четверо представителей от подлежащих изгнанию. Они стояли на своем, пытались бороться. Им все еще казалось, что есть смысл спорить, попытаться разъяснить комитету: голосование было направлено исключительно против американского империализма (хотя и то правда, что сионизм порой склоняется к нему), и «египтяне» не представляют никакой угрозы ни для кибуца, ни для государства. Напротив, они обеспечивают столь необходимую рабочую силу, именно ради этого они покинули Египет: чтобы приносить пользу в кибуце.
