Однако, как потом выяснили расследовавшие злодеяния Бориса Годунова верные царя Михаила Федоровича люди, приставы держали двух больных братьев прикованными к стене цепями в разных углах избы, всячески ускоряя их смерть.

Так что и вправду, как говорили, Ивана только «Бог спас, душу его укрепив».

Другие близкие родственному кругу Романовых князья Сицкие, князья Шестуновы, Шереметевы, Долматовы-Карповы, которых затронуло следствие, были наказаны не так сурово: ссылкой в «понизовые города» и на дальние воеводства.

Иван Никитич был раскован по царскому указу от 15 января 1602 г., а указом от 28 мая отправлен на службу в Нижний Новгород вместе с князем Иваном Борисовичем Черкасским (сыном князя Бориса и Марфы Никитичны Романовой), выпущенным из заточения в Малмыже на Вятке. На этот раз Годунов строго предупредил приставов: «идучи дорогою и живучи в Нижнем Новгороде к князю Ивану (Черкасскому) и к Ивану Романову бережение держать большое, чтоб им нужды ни в чём никакой отнюдь не было, и жили б они и ходили свободны».

Милосердие царя Бориса было вынужденным: его уже по всем углам величали убийцей, припоминая длинный ряд подозрительных смертей на его пути к трону и во время царствования.

Печальная судьба ссыльных Романовых укрепила эти обвинения.

Но самые тяжелые испытания выпали на долю супруги Федора Никитича Романова боярыни Ксении Ивановны. Зимой 1601 года под охраной сразу двух приставов была доставлена она в «Обонежскую пятину, в Выгозерский стан, на Толву», где была насильно пострижена и отправлена в Толвуйский Егорьевский погост на полуострове Заонежье, где и была забыта на долгие пять лет.

Жестокая расправа с семейством Романовых потрясла весь московский люд от дворянской верхушки, до простых смердов. Каждый, кто следил за этой трагедией, понимал, что есть в ней что-то потаенное, недосказанное.

Конечно, «смертные корешки» дело серьезное. Но ими можно не только царей, но и крыс травить. Злой умысел так и не был доказан. Холопы боярские, которых били батогами и пытали на дыбе, может быть, и сказали бы чего, да не знали, а сами Романовы молчали.

Помнили люди, как тщательно после захвата обыскивали стрельцы усадьбу Романовых на Варварке. А что искали? «Корешки» вроде нашли.

– Человечка они одного искали, – говорили самые «осведомленные». Толи холопа боевого, который убег после сражения со стрельцами, толи родственника какого, который жил в усадьбе Романовых. Как зовут, никто не ведал, а только в доверии большом был он у бояр. Кабы нашли, многое бы он мог рассказать на дыбе. Но не нашли!

О, если бы знали они тогда, кого так упорно искали царские стражники! Эту тайну много лет спустя раскрыл в своей Грамоте Патриарх Иов, когда началась на Руси Великая Смута.

Антониево-Сийский монастырь

Телеги медленно двигались по берегу озера. Какой уже день непрерывно шли дожди. Хмурые тучи плотно укрывали небо, не давая прорваться ни единому лучику солнца. Была уже середина лета, но конные пути так и не просохли и кое-где были размыты огромными серыми лужами. Лошади натужно упирались копытами в хлипкую почву, пытаясь выдернуть телеги из очередной залитой водой промоины. И тогда люди слезали с телег и толкали их сзади, стремясь быстрее вылезть на сухое место. Всем до смерти надоело это четырехмесячное «путешествие».

Наконец, на небольшом полуострове показались звонницы монастыря.

– Ну вот, боярин, и обитель твоя, – с облегчением вздохнув, сказал пристав Роман Дуров, обращаясь к сидевшему на подводе Федору Романову. В этом старике с взлохмаченными седыми волосами и соломой, застрявшей в спутанной бороде, трудно было узнать некогда блестящего московского боярина.

Романов ничего не ответил. Он смотрел отрешенным взглядом куда-то вдаль, где небо упиралось в землю.

– Ну, вот он край вечного безмолвия, край земли Русской. Там за озером, за полосой далекого леса только бескрайнее Студёное море.

Здесь закончится его жизнь – потомка русских царей, вознамерившегося претендовать на престол своих предков. Больше не будет ничего: ни вольготной боярской жизни, ни интриг, ни врагов и сторонников… Только вечный покой и молитвы Господу.

У ворот Сийского монастыря путников встретил престарелый игумен Иона. Он уважительно поклонился приставу и сочувственно посмотрел на Федора Никитича.

– Вот, отче, новый постоялец к тебе: — обратился к игумену пристав: – велено держать его в строгости. В царской грамоте все отписано.

Благовестили к вечерне. Телега остановилась у соборного храма. Пристав Роман Дуров, прошел в алтарь. Игумен Иона со всеми соборными старцами вышел из алтаря и начал обряд пострижения.

Боярин уведен был на паперть. Там сняли с него обычные одежды, оставив в одной сорочке. Затем привели его снова в церковь, без пояса, босого, с непокрытой головой.

– Ты пришел, брат, в обитель сию, чтобы припасть ко святому жертвеннику и ко святой братии? – согласно Уставу спросил Иона.

Федор Никитич молчал.

– Желаю, жития постнического, святый Отче! – ответил за него пристав Роман Дуров.

– Воистину правильный выбор, но предстоит тебе трудами великими в молитвах избавиться от болезни грехов твоих. Волей ли своего разума пришел ты к Господу?

– Да, отче! – ответил за боярина пристав.

– Думаешь ли пребывать в монастыре и пощении даже до последнего своего издыхания?

– Да, – снова ответил Дуров.

– Сохранишь ли послушание к игумену и всей Христовой братии? Сможешь ли терпеть всякую скорбь и тесноту иноческого жития ради царства небесного?

– Да. Отче! – снова послышался голос пристава.

Федор Никитич стоял перед игуменом с низко опущенной головой. Игумен сделал краткое поучение и прочитал две молитвы. Наконец, в соответствии с Уставом игумен обратился к узнику:

– Возьми ножницы и подай мне.

Боярин по-прежнему безмолвствовал, склонив голову, будто все происходящее не имело к нему никакого отношения. Ножницы опять подал пристав.

Прядь волос упала на пол. И тогда Федор Никитич поднял голову и посмотрел в лицо игумену. И столько боли, гнева и ненависти было в этом взгляде, что Иона содрогнулся.

– Я не принимаю ваш постриг! Господь всегда запрещал насилие, особенно во имя свое!

Федор Никитич знал, о чем говорил: каноны святой Церкви запрещают любое насилие в служении Богу.

Человек может отказаться от мирской жизни и посвятить себя Господу, став монахом только по собственной воле.

– Но волею Государя нашего… – начал было игумен.

– Любой Государь не волен изменять божественные правила, а только следовать им! Никогда не было такого на Руси, пока Великий князь Василий III не повелел насильно постричь жену свою Соломонию, за то, что она не смогла родить наследника.

Князь женился повторно. Но что это, если не бессовестное отношение к вере со стороны тех, кто такой метод борьбы с неугодными применяет? Грех это тяжкий перед Богом! Тебе ли не знать этого, Отче?

Боярин поднял руку и уперся пальцем в грудь игумена. Иона побледнел, но промолчал.

Узник монастыря

После пострига Федор Никитич был помещен в маленькую темную келью под присмотр старцев Илинарха и Леонида.

Поскольку Федору Никитичу не позволили взять с собой в дорогу своего холопа, для помощи ему назначили молодого послушника Игнатия.

Все! Был ближний боярин Федор Никитич Романов – стал чернец Филарет.

Положение, в котором оказался бывший боярин Федор Никитич, а теперь – инок Филарет, не могло не вызвать сочувствия, даже у монастырской братии, хотя невинным страдальцем Филарет не был. Эту наполненную грязноватыми сумерками и крысиным шорохом келью, Филарет сам и выстроил себе…