– Почему в неурочье явился, случилось что? – спросил Борис.

Семен присел на скамейку, сняв шапку, но многозначительно молчал. Лекари, укутав таз с ногой в толстую шерстяную ткань, установили рядом с постелью царя песочные часы и временно удалились.

– Ну, что на хвосте принес? – грубо спросил царь.

– Романовы тайно ведут переговоры с Сапегой.

– Не врешь? – подскочил царь, забыв, было, о больной ноге, и тут же со стоном опустившись обратно. – Кто их свел?

– Яшка Заборовский, твой толмач. И это после стольких милостей, какими ты его одаривал!

– К допросу взял? – мрачно спросил Борис.

– Сказывает, что услужить тебе хотел. Узнать, о чем будут говорить и донести.

– Узнал? – так же мрачно и односложно продолжал спрашивать Борис.

– Сказывает, что его удалили, как только разговаривать начали.

– А что на дыбе сказал?

– На дыбу еще не брали. Кто без толмача переговоры с поляками будет вести?

– Обойдемся. Дьяк Власьев все, что нужно, переведет.

– Еще есть донос, что братья Романовы в тот же день у Федора собрались.

– Так я и знал – зашевелилось осиное гнездо! – воскликнул царь, комкая в ярости рубаху на груди.

– И это еще не все: Бартенев, слуга Сашки Романова, подслушал, что будто про царевича Дмитрия говорили! И будто, Федор сказал: «Ишь чего надумали католики проклятые! У нас на их царевича-нехристя свой царевич найдется!»

– Господи! Да когда же уймутся, наконец, враги наши!

Борис повернулся к притихшему Семену. Его черные глаза сверкнули решимостью.

– Долго я терпел их козни. Все! Настал твой час, Семен! Сумеешь обезвредить – тотчас получишь боярскую шапку.

Семен поклонился.

– Что молчишь? Аль заробел? – спросил Борис.

– Взять-то можно, а в чем их вины искать? Что будет? Ведь посла к допросу не возьмешь?

Борис опустил голову на грудь, тянулись тягостные минуты размышлений. Наконец, он произнес уже спокойным, мелодичным голосом:

– Ты прав. Тут не силой, надо хитростью изводить недругов наших. Что предлагаешь?

– Сказывают верные люди, – елейно начал Семен Годунов, – будто жена Федора Ксения да Алексашка, брат его, травами всякими увлекаются, да заговорами… Вот ежели у Александра во время обыска найдутся вдруг коренья ядовитые, то можно доказать, что присягу братья нарушили и решили тебя извести.

– А сумеешь найти?

– Сумею, – ухмыльнулся Семен. – Бартенев на что? Ему после доноса деваться некуда – если не мы, хозяин его порешит.

Царь Борис, чтобы обезопасить себя, решил ударить в первую очередь, по Романовым. Но Борис Федорович не хотел вступать в конфликт с боярской элитой. Не смотря на всю свою решительность, он побаивался ее. Поэтому поводом для уничтожения Романовых стал подлог.

Многие предполагали, что план расправы над Романовыми был разработан царским родственником Семеном Никитичем Годуновым. Как глава Сыскного приказа он знал, как можно подкупить кого-либо из слуг братьев Никитичей, чтобы тот написал на них донос.

Через верных людей удалось выяснить, что казначей Александра Никитича Романова Второй Бартенев недоволен своим господином и за внушительную плату готов предать его.

Семен вызвал к себе Бартенева и, обещая «великое царское жалование», попросил положить в казну Романова небольшой мешочек с ядовитыми корешками. Из них можно было приготовить сильный яд. Затем Бартеневу следовало написать в Челобитный приказ об этих корешках. Главным документом должен был стать донос, он же «извет». Получив его, можно было формально начать дело.

Глубокой ночью 26 октября 1600 г, выйдя из Фроловских ворот Кремля, с горящими факелами процессия из конных и пеших стрельцов не торопясь, прошла несколько сот метров к Варварке.

Здесь спешившиеся гвардейцы оцепили двор Федора Романова. Стрельцы прошли далее, оцепляя дворы Александра, Михаила, Василия и Ивана.

Первым застучал в ворота, ведущие во двор Александра, Салтыков.

– Кто там, в ночь, за полночь? – крикнул сторож.

– Открой по царскому указу! – закричал Салтыков, и, едва калитка приоткрылась, по его команде туда бросились стрельцы.

Несмотря на неожиданность нападения, верные боярские слуги храбро бились с нападающими. Но силы были неравны. Перебив множество слуг, стрельцы захватили двор. За ними поспешил и Салтыков: скорее в горницу хозяина, к сундучку, куда Алексашка Бартенев должен был положить мешок с кореньями.

– Ага, вот они! – вскричал с торжеством Салтыков, извлекая заветный мешок и чувствуя, как голова его потяжелела от боярской шапки. И показал пальцем на вбежавшего полураздетого хозяина:

– Взять его! Вязать всех – и подлых и челядь!

– Доставить в Сыскной приказ к Годунову.

Дальше всё шло согласно злоковарному плану «Вынули» при обыске коренья, поставили у мешков «в свидетели» доносчика, переловили всех Романовых, начиная с Фёдора Никитича, и бросили в темницу. Обвинение было тут же объявлено Боярской думе, патриарху Иову и Освященному собору русских архиереев.

Обвинение было тут же объявлено Боярской думе, патриарху Иову и Освященному собору русских архиереев.

Дело бояр Романовых, связанное с неким «волшебством» подлежало не царскому, а духовному расследованию.

Поэтому, как положено, следствие велось патриархом Иовом.

При участии духовенства была создана боярская комиссия, на заседание которой вызвали всех братьев Романовых. Старший Федор Никитич должен был оправдываться за весь род, как того требовала традиция. Но и он, и Александр Никитич молчали, не потому, что им нечего было сказать: для них, очевидцев и участников многих опальных дел, видимо, не оставалось сомнений, что пришел их черед.

Там было выяснено, что содержимое мешочка представляет смертельную опасность для любого человека. К тому же яд мог быть нужен для травли мышей и крыс, которые в изобилии водились в амбарах и погребах. Но патриарх и бояре почему-то решили, что Александр Никитич приобрел ядовитые корешки для того, чтобы с их помощью отравить царя Бориса.

Следствие затронуло весь разветвленный клан Романовых, в том числе и их родственников по женской линии – князей Сицких, Черкасских, Карповых, князя Фёдора Шестунова и других.

За князем Иваном Васильевичем Сицким послали в Астрахань и повелели его привезти в Москву с княгиней и сыном, заковав.

Доказательств, кроме «корениев», никаких получено не было, но и их было достаточно, так как это прямо нарушало крестоцеловальную запись Борису Годунову.

Но Годунов не спешил – он очень боялся и потому жаждал всё же узнать про ужасный «заговор».

Самих бояр пытать было нельзя (это позволял себе только Иван Грозный). Фёдора Никитича с братьями и племянника их князя Ивана Борисовича Черкасского лишь «приводили к пытке» и пугали приспособлениями палачей. Но на глазах у них мучили слуг: мужчин и женщин.

Слуги, особенно дававшие пожизненную присягу холопы, почитались старой знатью как члены семьи. Хозяева в ответ на верность полностью отвечали за их благополучие. Так что палачи царя Бориса знали, что делали…

Восемь месяцев спустя, в конце июня 1601 г., состоялся приговор по розыскному делу: все Романовы и их родичи с семьями объявлялись виновными в измене государю и приговаривались к содержанию в ссылке под строгой охраной.

Вынесение приговора Борис Годунов предоставил Боярской думе – и не ошибся. В очередной раз он явил народу милость к преступникам. Но это была не милость, это было извращенное глумление. Подлость вообще была в характере Годунова.

Капитан Жак Маржерет, находящийся в охране французского посла писал в Париж о царе Борисе:

«Его считали очень милосердным государем, так как за время своего правления до прихода Дмитрия в Россию он не казнил публично и десяти человек, кроме каких-то воров, которых собралось числом до пятисот, и многие из них, взятые под стражу, были повешены. Но тайно множество людей были подвергнуты пытке, отправлены в ссылку, отравлены в дороге и бесконечное число утоплены…».