Воспользовавшись одной из пышных тирад, Сапега шепнул толмачу:

– Нам надо обязательно поговорить!

Тот опасливо скосил глаза на Салтыкова, показывая, что сделать это сейчас опасно.

Однако представился удобный случай.

По окончанию обеда Сапега остался один на один с толмачом. Сапега спросил толмача тихо:

– Что, действительно трон Бориса зашатался? Кого прочат бояре на его место? Шуйского? Голицына? Или кого-то из Романовых?

– Романовы сейчас сильнее всех, – ответил Заборовский. – Они очень богаты, имеют свое войско. В случае чего, их скорее поддержит московский люд, потому что они – ближайшие родственники покойного царя.

– Мне надо тайно встретиться с кем-то из них, – властно сказал Сапега.

– Старший, Федор, человек осторожный, он откажется. А вот с Александром, пожалуй, встречу можно организовать. Но очень опасно. Если ищейка Годунова что-нибудь разнюхает…

– Здесь встречаться нельзя, – согласился канцлер. – Вокруг охрана и соглядатаи. Но я думаю, их можно обмануть. Когда мой дворецкий поедет за кроватями, я переоденусь в костюм слуги и где-нибудь в переулке отстану. Пусть Романов тоже переоденется, чтобы не быть узнанным, и встретимся в каком-нибудь трактире. Понял? Жду сигнала.

Через несколько дней такая встреча состоялась в Заяузы, недалеко от Немецкой слободы, на которой поляки, как бы резвясь от избытка выпитого, устроили кучу малу, отвлекая стрельцов.

Сапега нырнул в захудалый кабак, куда обычно приходили бродяги да нищие. В темном углу сидело два монаха, один из них махнул рукой – канцлер узнал толмача. Осторожно глянув по сторонам и убедившись, что в этот час корчма пуста, Сапега присел за стол и приказал Заборовскому встать у входа, чтобы оберечь их от ненужного глаза.

– Буду сразу говорить о деле, – сказал Лев Иванович на чистом русском языке.

– Я привез предложение нашего короля о создании унии. В случае если один из правителей умрет, власть в обоих государствах переходит ко второму.

Монах, приподняв капюшон, взглянул на канцлера насмешливо:

– Борис хитер и на такую уловку не поддастся. Король молод, а Борису за пятьдесят, вдобавок болен. Значит, наш престол перейдет к Жигимонту? Не бывать этому. Борис хочет, чтобы отныне и во веки веков на Руси правил род Годуновых!

– Разве это справедливо? – сочувственно сказал канцлер.

– Нет, этому не бывать! – ударил по столу кулаком монах.

– Мы, Романовы не позволим! Если так случилось, что царский корень прервался…

– А если не прервался? – снова перебил его Сапега.

– Как – не прервался? – тупо уставился на него Александр Романов. – Или ты веришь, что угличский царевич жив? Поверь, то глупые слухи. Мы доподлинно знаем, что царевич похоронен.

– А если жив другой царевич?

– Какой другой? Другого не может быть.

Сапега передвинулся вплотную к монаху и сказал:

– Я тебе открою сокровенную тайну. Ты обсудишь ее с братьями, а потом, подумав, ответите мне о своем решении.

Ты знаешь, что отец Ивана Грозного, Василий Третий, развелся с первой женой Соломонидой из-за ее бездетности?

– Конечно. Он женился на Елене Глинской, которая родила ему Ивана.

– А, знаешь ли, что Соломонида была пострижена, будучи беременной? И в монастыре родила сына Георгия? Василий, узнав об этом, послал бояр к бывшей жене, но та ребенка не отдала, сказала, что он родился мертвый, и даже указала на могилку. Однако мальчик остался жив. Его прятали по монастырям, пока он не достиг юношеского возраста.

– Мне мой отец рассказывал, что Ивана Грозного все время преследовал призрак старшего брата. Он сам ездил по монастырям, лично допрашивал настоятелей, пытаясь найти брата.

Но потом внезапно страхи царя утихли, он решил, что Георгий умер, и обратил свой гнев на двоюродного брата – Владимира Старицкого. Он заставил выпить его бокал с ядом.

– Все правильно. Только Георгий остался жив. Он бежал в Литву, где находилось много русских «отходчиков». Когда там оказался и Андрей Курбский, Георгий перешел к нему на службу, был одним из его приставов. Князь советовал ему в жены местную православную шляхтичку, имевшую небольшое поместье. В 1580 году у него родился сын, которого он нарек Дмитрием.

– А ты откуда это знаешь? – недоверчиво спросил Александр.

Увлеченный рассказом, он забыл об осторожности и откинул капюшон.

– Георгий открылся во всем Андрею Курбскому. И тот все вынашивал планы отомстить царю Ивану, организовать поход с настоящим царевичем во главе. Однажды он проговорился моему дяде тоже Сапеге, который был тогда Минским воеводой.

– Мир праху его! Он умер. Умер и Курбский, умер и Георгий. Но Дмитрий жив, и он знает о своем царском происхождении.

– Тоже Дмитрий. Какова игра судьбы! – проговорил внимательно слушавший Александр Романов.

– Но где доказательства? Кто поверит, что он прямой потомок Александра Невского.

– Говорят, что он очень похож на парсуны[4] своего деда. Похож, кстати, и на своего дядю. Это подтверждают старики, знавшие Ивана Грозного в молодости.

– Так сколько ему лет?

– Двадцать исполнилось.

– А угличскому сейчас было бы восемнадцать. Почти ровесники.

– Говорят также, что на груди царевича есть родимое пятно, которым были отмечены все члены этой роковой семьи.

– Это маловато, чтобы церковь и народ признали в нем царского сына. Есть ли какая-то грамота, подтверждающая его происхождение?

– Нет. Ведь отец его был рожден тайно, и ни в каких книгах не записан. Но можно помочь найти другие доказательства.

Я вам предлагаю реального царевича.

Романов уперся взглядом в столешницу, не отвечая.

– Я знаю, о чем ты думаешь! – зло бросил канцлер. – Надеетесь, что когда Борис умрет, кто-то из вас, Романовых сядет на престол. Но вспомни, что произошло, когда умер Федор. Вы же сами отдали власть Борису, потому что тут же перессорились с Шуйскими да Мстиславскими! И теперь произойдет то же самое!

Пока будете спорить между собой, трон вновь захватит какой-нибудь выскочка! Не лучше ли объединиться под знаменем истинного царевича, который, заняв престол, будет послушен воле боярской!

– И где же Дмитрий сейчас обретается?

Сапега бросил испытующий взгляд на собеседника и, чуть замешкавшись, ответил:

– Где ему и положено быть. В своем имении на Волыни. Но если вы, родовая знать, примите решение, он сразу перейдет границу, да не один, а с войском. Мы, князья литовские, ему поможем. Это и будет наш вклад в единение славянских племен, создания русско-литовско-польской державы. Поверь, это будет держава, перед которой преклонятся государства Европы, в том числе и Римская империя… Прошу, посоветуйся с братьями, с другими родовитыми князьями. От вашего решения будет зависеть, как мне вести переговоры с царем Борисом.

В промозглой темноте они расстались.

Но, увы, соглядатаи Семена Годунова не спали. На следующий день целовальник донес о подозрительной встрече иноземца в одежде польского слуги и боярина Александра Романова, одетого монахом. Признал он и царского толмача. А еще через день холоп Романова Алексашка Бартенев-второй доложил, что собирались вместе все пять братьев Романовых. О чем-то горячо говорили, о чем – он доподлинно не слышал, но несколько раз произносилось имя царевича Дмитрия.

Заметили тайные соглядатаи, что о чем-то шептались Александр Романов и Василий Шуйский во время службы патриарха в Архангельском соборе.

Перепуганный тревожными вестями, бросился Семен Годунов в царские покои. Там он застал лекаря Фидлера с братом, что хлопотали с какими-то травами, подсыпая их в большой золотой таз, в котором Борис парил распухшую правую ногу.