- Да.

   - Вполне возможно, что когда-нибудь они полностью избавятся от своей светобоязни. Но даже тогда мы все еще сможем оказывать на них влияние с помощью прожекторов.

   - Разве?

   - Да. Правда пока я точно не знаю, как.

   Пару секунд оба товарища молчали, но потом Герхардт вновь продолжил разговор:

   - Все же мне одно непонятно: живые существа по логике должны избегать тех, кто приносить им боль. Это же инстинкт самосохранения. Но эти наоборот... Свет словно выводит их из себя, разжигает ярость. Акулы были готовы растерзать меня на куски! Но когда я выключил прожекторы, они как будто успокоились.

   - Ты уверен, что они успокоились? - спросил ученый. - Я бы сказал, они потеряли угрозу, но ничуть не успокоились. Могу поспорить, вся эта стая сейчас снует где-то позади нас и ищет...

   - Ищет?

   Герхардт повернулся к корме и посмотрел темноту.

   - Они потеряли нас из виду, - продолжал ученый, - мы для них словно мыши, сбежавшие в подпол. Но это не значит, что теперь они спокойны. Стоит нам вернуться и вновь включить огни, как нас разорвут на части...

   В ходе разговора Герхардт заметил, как посветлел фон в окуляре. Вместо черной стены впереди виднелась темно-зеленая область. Это доходил слабый свет прожекторов. Буровая установка была совсем близко.

   - Но вы что-то говорили про их кожный покров... - сказал пилот. - Там на базе.

   - Верно. Помнишь, как нам в лабораторию доставили мертвую акулу? Это был весьма ценный экземпляр. Несмотря на то, что при нашем давлении ее раздуло в два раза, мы смогли изучить ее строение более, чем достаточно... Мы обнаружили целый слой эпителия, заполненный нервными окончаниями. Причем в основном рецепторными. Это означает, что поверхность их тела особенно чувствительна. К теплу, прикосновению, свету... и кое-чему еще.

   - Чему?

   - Нервным импульсам. В условиях вечной тьмы здесь на дне с каждым поколением акулы развивали в себе кожное зрение, но вместе с тем научились использовать его как способ общения. Прижимаясь друг к другу в плотную стаю, они не просто сцепляются... Они общаются! Связь импульсами через кожный покров!

   Герхардт уже слышал что-то подобное. Кто-то из ученых на базе обсуждал эту теорию. Тогда она показалась ему чрезвычайно фантастичной, но сейчас он был готов поверить во все, что угодно.

   - Дно Марианской впадины - пустое и темное место, - продолжал Михаил. - Любое другое создание, не имея приспособленности, попросту потерялось бы в этом пространстве. Акулы же выработали свои инстинкты на постоянный тактильный контакт, чтобы постоянно быть рядом со своими сородичами. Чтобы не терять друг друга и не теряться самим. Это вкупе с особенностью их общения делает большие стаи чуть ли не единым организмом! Способным улавливать любые источники света, даже самые слабые. И реагировать на них молниеносно...

   Герхардт сдвинул брови, пытаясь это представить.

   - А что, если, скажем, одна из акул отколется от стаи? - спросил он. - Как она вернется, если связи больше нет?

   - Хороший вопрос... Ты слышал когда-нибудь, как они пищат?

   - Пищат? Нет.

   - Пронзительно и звонко, словно крысы. Этот звук исходит из первых двух жаберных щелей: акула с силой выталкивает воду, и та словно свистит. Таким образом они выдают свое местоположение. Услышав сигнал, другие особи или стаи слетаются на него и, прикасаясь к акуле, устанавливают с ней связь... На это требуется достаточно большое усилие, из-за чего они не общаются звуком постоянно.

   - Но как они слышат его, если здесь и без того шумно?

   - Верно! - ученый поднял указательный палец вверх, будто Герхардт был рядом с ним. - Различные шумы с малых глубин аккумулируются на дне, словно в центре слуховой воронки. И в Марианской впадине этот эффект значительно сильнее, чем где бы то ни было еще... В противовес ему акулы выработали некий порог глухоты: они ощущают звуки свыше определенной интенсивности. Ниже нее они не слышат вообще.

   - Но шум наших двигателей и скрежет буровой установки должны быть достаточно громкими...

   - Правильно! В этом и заключается ответ на твой вопрос. В некоторых случаях не свет, а именно звук заставляет их сближаться с нами. Они распознают шум батискафов и ошибочно принимают его за зов своих сородичей. Попадая под свет прожекторов, они натыкаются на непреодолимое препятствие и отступают. Но шум не дает им покоя... Кто знает, вдруг они думают, что в центре каждой такой сферы света, какой мы привыкли себя окружать в наших вылазках, находится их детеныш или просто соплеменник. Который просится наружу, молит о помощи... Вполне возможно, что это сводит их с ума. Если это и впрямь так, то такая теория может многое объяснить... Как и то, зачем они ищут путь к установке.

   Герхардт невольно отстранился от окуляра и взглянул в сторону Михаила. Последние его слова прозвучали как-то слишком мрачно. Ученый произнес их с неким разочарованием и некой обреченностью. Словно это было вызвано отчасти чувством вины за то, что все происходящее с местной фауной происходит из-за присутствия людей и его, в частности. Частичка этого настроения передалась немцу через динамики интеркома, и он представил на секунду, как необратимо и сильно люди меняют привычный ход жизни здесь на дне. Своей установкой, своими башнями-прожекторами, своей базой и батискафами. Но в то же время, как только эта молниеносная картина пронеслась в его голове и растаяла, он вернулся к более приближенным вещам. "Откуда он знает, что акулы стремятся к установке?" - подумал Герхардт.

   Не засвеченным глазом он вдруг заметил, как в гондоле стало значительно светлее. Теперь он различал слабые очертания иллюминаторов спереди и по бокам, штурвал и свои руки. Установка была совсем близко. Через пару минут пилот увидел перед собой гигантское размытое пятно света, хоть и недостаточно яркое на таком большом расстоянии. В воде витали тучи пыли и различной грязи. Одинокие выступы и камни, торчащие на дне, отбрасывали длинную тень по песку, направленную прямо в Герхардта. Внутри батискафа с каждой секундой становилось все светлее и светлее. Стены, пол и потолок окрасились в оранжево-желтый цвет, металлический штурвал блестел всевозможными отблесками, и руки пилота словно полыхали огнем. С легкой тоской в душе он сравнил эту картину с закатом на поверхности и представил на мгновение, что он не в гондоле батискафа на глубине океана, а в уютной квартире перед панорамным окном, за которым солнце садится за морской горизонт.