– Мне нужно возвращаться, – ответил Смит. – Зубрежка. Но я с радостью зайду на несколько минут. Я пришел только потому, что Хейсти – мой друг.

– Как и мой. Красивый у него стиль, правда? У Маллинса не было ни шанса. Но заходи же. Та еще берлога, но в летние месяцы здесь работать приятно.

Коттедж был маленьким квадратным белым домиком с зелеными дверями и ставнями, с решетчатым крыльцом в деревенском стиле; стоял он ярдах в пятидесяти от берега реки. Главная его комната была обставлена как некое подобие рабочего кабинета: еловый стол, некрашеные полки с книгами, несколько дешевых олеографий на стене. На спиртовке пел закипавший чайник, а на столе стояли приборы для чаепития.

– Присядь и угощайся сигаретами, – сказал Ли. – Давай я налью тебе чаю. Очень мило с твоей стороны зайти, ведь ты так занят. Я хотел сказать тебе, что на твоем месте я бы немедленно сменил апартаменты.

– Да?

Смит смотрел на него, сидя с горящей спичкой в одной руке и так и не зажженной сигаретой в другой.

– Да; это должно казаться очень необычным, и, что хуже всего, я не могу ничего объяснить из-за данного мной торжественного обещания – чрезвычайно торжественного. Но вот что я могу – так это сказать, что Беллингем не из тех людей, с кем безопасно обретаться по соседству. Я намереваюсь какое-то время пожить здесь – так долго, как это только будет возможно.

– Небезопасно! Что ты имеешь в виду?

– Ах, вот этого-то я говорить и не должен. Но правда, послушай моего совета и съезжай. У нас сегодня была серьезная ссора. Ты должен был слышать нас, ведь ты спускался по лестнице.

– Я видел, что вы повздорили.

– Он ужасный тип, Смит. Это единственное подходящее для него определение. У меня были сомнения на его счет с того самого вечера, когда он упал в обморок, – ну, ты помнишь, когда ты спустился к нему. Я прижал его сегодня, и он, сказав мне вещи, от которых у меня волосы встали дыбом, хотел, чтобы я помог ему. Я не пуританин, но, как ты знаешь, я – сын священника и считаю, что некоторые вещи немыслимы. Так что я благодарю Бога за то, что раскусил его до того, как стало бы слишком поздно из-за того, что он вошел в мою семью.

– Это все очень хорошо, Ли, – сказал Аберкромби Смит коротко, – но ты говоришь мне либо слишком много, либо слишком мало.

– Я предупреждаю тебя.

– Если для предупреждения есть веская причина, то никакое обещание не может тебя связывать. Если я вижу, что какой-нибудь негодяй собирается подорвать что-то динамитом, никакое обещание не помешает мне остановить его.

– А, но я не могу его остановить; могу лишь предупредить тебя.

– Не говоря, насчет чего.

– Насчет Беллингема.

– Но это ребячество. С чего мне боятся его или кого бы то ни было еще?

– Не могу сказать. Могу лишь умолять тебя сменить жилье. Там, где ты сейчас, опасно. Я не говорю, что Беллингем хочет навредить тебе. Я говорю, что это может случиться. Сейчас он опасный сосед.

– Возможно, я знаю больше, чем ты думаешь, – сказал Смит, проницательно взглянув в честное мальчишеское лицо молодого человека. – Допустим, я скажу тебе, что кто-то еще делит с Беллингемом его комнаты.

Монкхаус Ли вскочил с кресла в порыве неконтролируемого восторга.

– Значит, ты знаешь? – выдохнул он.

– Женщина.

Ли со стоном упал обратно в кресло.

– Мой рот на замке, – произнес он. – Я не должен говорить.

– Ну, как бы там ни было, – сказал Смит, вставая, – маловероятно, чтобы я позволил себя запугать и заставить съехать из комнат, которые меня весьма устраивают. Было бы несколько малодушно с моей стороны начать паковать все свое добро из-за того, что ты говоришь, будто Беллингем может каким-то необъяснимым образом мне навредить. Думаю, я рискну и останусь жить там, где живу; вижу, уже почти пять. Прошу меня простить.

Коротко попрощавшись с молодым студентом, он двинулся домой, наслаждаясь чудесным весенним вечером, которому, впрочем, несколько странные нотки придавало чувство веселой досады, какую только мог ощущать сильный человек с не слишком-то развитым воображением, услышав, что над ним нависла скрытая неопределенная угроза.

Какой бы напряженной ни была его работа, Аберкромби Смит всегда позволял себе одну небольшую поблажку. Два раза в неделю, по вторникам и пятницам, его неизменной привычкой было наведываться в Ферлингфорд, имение доктора Пламптри Питерсона, расположенное в полутора милях от Оксфорда. Питерсон был близким другом старшего брата Смита, Френсиса, а еще – весьма зажиточным холостяком с хорошим винным погребом и еще лучшей библиотекой, так что его дом представлял собой весьма привлекательное место назначения для человека, которому нужно размять ноги. Так что дважды в неделю студент-медик непринужденным шагом шел по темным проселкам и проводил приятный час в уютном кабинете Питерсона, обсуждая за бокалом выдержанного портвейна университетские слухи или последние новости медицины либо хирургии.

В один из дней после беседы с Монкхаусом Ли Смит закрыл свои книги в четверть девятого. В это время он обычно отправлялся к своему другу. Он уже выходил из комнаты, когда его взгляд упал на книги, которые ему одолжил Беллингем, и студент-медик почувствовал укол совести из-за того, что не вернул их. Каким бы отталкивающим тот ни был, поступать подобным образом было бы невежливо. Взяв книгу, он спустился вниз и постучал в соседскую дверь. Ответа не было; однако, повернув ручку, Смит понял, что дверь не заперта. Радуясь возможности избежать беседы, он вошел внутрь и положил книгу на стол вместе со своей визитной карточкой.

Лампа едва светила, однако Смит все равно мог видеть комнату довольно хорошо. Она была такой же, как и раньше. Украшенные золотом статуэтки богов с головами животных, висевший под потолком крокодил, стол, заваленный бумагами и высушенными листьями. Саркофаг мумии стоял вертикально, прислоненный к стене, а вот самой мумии в нем не было. В комнате отсутствовали признаки иных обитателей, и, уходя, Смит почувствовал, что, вероятно, был несправедлив к Беллингему. Если бы тому было что скрывать, он, вероятно, не бросил бы дверь открытой, давая возможность кому угодно войти внутрь.

На винтовой лестнице было темно, как в шахте, и Смит медленно спускался по неровным ступеням. Внезапно он осознал, что что-то скользнуло мимо него во мраке. Тихий звук, легкое дуновение ветерка, едва ощутимое прикосновение к его локтю – однако все это было настолько слабым, что молодой человек сомневался в том, что ему не показалось. Остановившись, он прислушался, однако ветер шелестел плющом снаружи. Других звуков не было.

– Это вы, Стайлс? – крикнул Смит.

Ответа не последовало. Сзади тоже не доносилось ни шороха. Должно быть, то был внезапный порыв ветра, ведь старая башня сквозила трещинами и щелями. И все же Смит почти мог поклясться, что слышал рядом с собой шаги. Он как раз вышел во двор, все еще об этом размышляя, когда на аккуратно подстриженный газон выбежал человек.

– Это ты, Смит?

– Здорóво, Хейсти!

– Господи, идем же, идем! Молодой Ли утонул! Харрингтон из Королевского бегал за врачом, но того нет на месте. Ты должен помочь. Он может быть еще жив.

– У тебя есть бренди?

– Нет.

– Я принесу. У меня на столе стоит фляжка.

Смит ринулся вверх по лестнице, перескакивая через ступеньку; оказавшись в комнате, он схватил фляжку и уже мчался вниз, когда у двери Беллингема его взгляд упал на что-то, что заставило его застыть на площадке с открытым ртом.

Дверь, которую он закрыл за собой, была теперь открыта, и напротив него в сиянии лампы стоял саркофаг. Три минуты назад он был пуст. Смит мог в этом поклясться. Теперь же в нем виднелось длинное и худое тело его жуткого обитателя; мрачный и неподвижный, он стоял своим черным иссохшим лицом к двери. Фигура была застывшей и безжизненной, однако Смиту казалось, что в ее прятавшихся в глубинах пустых глазниц маленьких глазках теплилась какая-то зловещая искра жизни, какой-то признак сознания. Он был настолько ошеломлен и потрясен, что забыл о том, зачем вернулся в башню; студент-медик все глядел и глядел на тощую фигуру, пока донесшийся снизу голос друга не привел его в чувство.