Впрочем, его работе в тот вечер, похоже, предначертано было все время прерываться. Едва он успел вновь к ней приступить, когда снизу донеслась твердая, тяжелая поступь человека, шагавшего через ступеньку, и в комнату ворвался Хейсти, одетый во фланелевые брюки и блейзер.
– И бровью не повел! – сказал он, плюхаясь в свое обычное кресло. – Ничем тебя не прошибешь! Полагаю, могло случиться землетрясение, которое не оставило бы от Оксфорда камня на камне, а ты все так же сидел бы среди книг, совершенно безмятежный, не обращая внимания на дожди. Впрочем, я не стану долго тебя отвлекать. Покурим немного – и я уйду.
– Ну так какие новости? – спросил Смит, набивая свою вересковую трубку.
– Ничего особенного. Уилсон заработал семьдесят для новичков против одиннадцати. Говорят, его возьмут вместо Баддикомба, ведь Баддикомб совсем сник. Раньше он играл неплохо, но теперь и мяч толком бросить не может.
– Правша, средняя скорость броска, – предположил Смит со значением, присущим речам студентов университетов, когда они говорят о спорте.
– Сгибается слишком быстро и ногой работает. Предплечьем проходит дюйма три. Хотя раньше на мокрой траве был опасен[13]. О, кстати, ты слышал о Долговязом Нортоне?
– А что?
– На него напали.
– Напали?
– Да, когда он возвращался с Хай-стрит, меньше чем в ста ярдах от ворот Старого.
– Но кто…
– В том-то и дело! Вернее было бы сказать «что». Нортон клянется, что это был не человек, и, видев царапины у него на шее, я склонен с ним согласиться.
– Мы что, уже до историй о чудищах докатились? – поинтересовался Аберкромби Смит, вложив в эти слова все свое научное презрение.
– Ну нет, я не имел ничего такого в виду. Я склонен думать, что если какой-нибудь циркач в последнее время терял крупную обезьяну в этих краях, то тварь – самый вероятный подозреваемый. Нортон, знаешь ли, проходит там каждый вечер в одно и то же время. И над дорогой в том месте нависает дерево – большой вяз, растущий в Дождливом саду. Нортон думает, что эта дрянь спрыгнула на него с дерева. Как бы там ни было, его едва не задушили двумя руками, которые, как он говорит, были тонкими, но крепкими как сталь. Он ничего не видел – только две кошмарные руки, сжимавшиеся и сжимавшиеся на шее. Он кричал как сумасшедший, и на его крик прибежали двое парней, но тварь удрала, перемахнув через стену, как кошка. Ему так и не удалось ее разглядеть. Нортон здорово струхнул, уж поверь. Я ему все говорю, что он теперь сам не свой.
– Разбойник-душитель, скорее всего, – сказал Смит.
– Весьма возможно. Нортон говорит «нет», но что нам его слова? У душителя были длинные ногти, и он умеет перемахивать через стены. Кстати, твой красавчик-сосед будет рад об этом услышать. Он был зол на Нортона, и он, насколько я знаю, не из тех, кто забывает маленькие должки. Э-эй, старина, о чем ты там задумался?
– Ни о чем, – ответил Смит коротко.
Он вздрогнул в своем кресле, и на его лице на мгновение промелькнуло выражение человека, которому внезапно пришла в голову какая-то неприятная мысль.
– Ты выглядишь так, будто что-то из сказанного мной тебя зацепило. Кстати, ты ведь успел познакомиться с Мастером Б. с тех пор, как я заглядывал в последний раз, да? Молодой Монкхаус Ли что-то мне об этом говорил.
– Да, я немного его знаю. Он заходил сюда разок-другой.
– Ну, ты достаточно большой и страшный, чтобы самому о себе позаботиться. Просто он – не тот, кого бы я назвал здоровым типом, хотя он, разумеется, умен и все такое. Но ты вскоре сам все узнаешь. С Ли порядок полный – он очень достойный малый. Ну пока, старина! В среду я соревнуюсь с Маллинсом за кубок вице-канцлера, так что буду не против увидеть тебя там, если мы до этого не пересечемся.
Отложив свою трубку, упрямый Смит вновь бесстрастно вернулся к работе. Однако, несмотря на всю свою силу воли, он понял, что сосредоточиться ему очень сложно. Его то и дело отвлекали мрачные мысли о человеке, жившем под ним, и о той своего рода тайне, что окутывала его комнаты. Затем мысли эти устремились к тому необычному нападению, о котором рассказал Хейсти, и о злобе, которую Беллингем затаил на его объект. Оба факта всплывали в его разуме все более навязчиво, так, словно между ними была прямая и непосредственная связь. И все же подозрение было столь смутным и неопределенным, что Смит даже не мог выразить его словами.
– Да будь он неладен! – воскликнул Смит, швыряя свою книгу по патологии через комнату. – Он испортил мне вечернее чтение, а это уже достаточная причина, чтобы держаться от него подальше в будущем, даже в отсутствие других.
На протяжении десяти дней студент-медик был настолько погружен в работу, что не видел и не слышал тех, кто проживал внизу. В часы, когда Беллингем обычно посещал его, Смит специально запирался, и, хотя молодой человек не раз слышал стук во внешнюю дверь, отвечать он отказывался решительно. Но однажды, во второй половине дня, он как раз спускался по лестнице и проходил мимо двери Беллингема, когда та распахнулась и из нее вылетел юный Монкхаус Ли; его глаза метали молнии, а оливковые щеки потемнели от гнева. Беллингем шел прямо за ним; толстое нездоровое лицо египтолога прямо-таки тряслось от гнусной страсти.
– Дурак! – прошипел он. – Ты пожалеешь!
– Весьма вероятно! – крикнул Ли. – Заруби себе на носу: все кончено! Я не стану больше это слушать!
– Как бы там ни было, ты пообещал.
– О, я сдержу свое обещание! Я не скажу ни слова. Но я бы скорее пожелал малышке Еве смерти, чем такого. Все кончено раз и навсегда. Она сделает так, как я скажу. Мы больше не желаем тебя видеть.
Смит не мог этого не услышать, однако он поспешил вниз, не желая быть втянутым в их спор. Между ними возникла серьезная пропасть, теперь это было совершенно ясно, и Ли собирался разорвать помолвку Беллингема с сестрой. Смит задумался об аналогии Хейсти с жабой и голубкой, порадовавшись, что всему настал конец. Лицо охваченного страстью Беллингема выглядело весьма мерзко. Он не был тем, кому можно доверить невинную девушку на всю жизнь. Шагая, Смит рассеянно размышлял о том, что могло стать причиной ссоры, и о том, чем могло быть это данное Монкхаусом Ли обещание, столь тревожившее Беллингема.
Был день состязания по гребле между Хейсти и Маллинсом, так что вдоль берегов Исиды[14] шло немало народу. Майское солнце светило ярко, и желтую дорогу расчерчивали черные тени высоких вязов. На некотором отдалении по обе стороны от дороги стояли серые колледжи, седые старые матери умов, смотревшие своими высокими, разделенными колоннами окнами на весело проходившую мимо них молодежь. Одетые в черное преподаватели, чопорные чиновники, бледные ученые, смуглые молодые атлеты в соломенных шляпах и белых свитерах или пестрых блейзерах – все они спешили к петлявшей голубой реке, что текла через оксфордские луга.
Полагаясь на интуицию старого гребца, Аберкромби Смит занял позицию в том месте, где, как он знал, разгорится борьба, если она вообще будет. Издалека донесся гул, возвестивший, что гонка стартовала; рев приближался вместе с громовым топотом множества ног и криками людей в лодках. Сами напоминавшие водяные брызги, полуодетые, тяжело дышавшие зрители промчались мимо него, и, вытянув шею, он увидел Хейсти, уверенно шедшего на тридцать шесть, в то время как его противник, с трудом державшийся в районе сорока, плыл на расстоянии целой лодки позади него. Смит приветственно окликнул своего друга и, взглянув на часы, уже собрался возвращаться к себе, когда почувствовал, что кто-то коснулся его плеча, и увидел рядом с собой молодого Монкхауса Ли.
– Я заметил тебя тогда, – произнес он с застенчивым укором в голосе. – Я бы хотел поговорить с тобой, если ты сможешь уделить мне полчаса. Это мой коттедж. Я делю его с Харрингтоном из Королевского[15]. Заходи, выпьем чаю.
