Звуки снова сделались яснее. Шелест листьев, треск кузнечика. Засинел вокруг лес, готовясь к пробуждению. На нетвёрдых ногах выбирались наёмники из своих убежищ. Они оглядывались по сторонам, лихорадочно блестя глазами и влажными, словно от болезни, лицами.

– Что это было?.. – выдохнул Бобёр, не обращаясь ни к кому конкретно, и отирая испарину со лба.

Бреган распрямился во весь рост, ощущая теперь прохладу влажной ткани рубахи, которая липла к спине и животу. Вдохнув поглубже, он отёр выступивший на висках пот и нахмурился.

Утренний лес вдохнул прохлады, до отказу заполнив свежестью свои зелёные лёгкие. Чуть озябшие в рассветной стылости наёмники собрали лагерь. Вереницей они потянулись обратно к Комарину, быстро согреваясь движением в пути. Свет забирал всё больше ночного неба для себя и просачивался сквозь кроны под полог леса. Тени замельтешили на тропке, под ногами у Брегана. Они, как и мысли его, были неясны, размыты и спутаны.

Ранее утром, дождавшись, когда ночная синь отступит, капитан пустился осматривать место с потоптанным ночным гостем хворостом. Раскрошенные ветки вдавлены в землю, словно тот, кто скакал по ним, был велик весом.

Подавив хворост, неизвестный отступил, но в каком направлении, оставалось загадкой. Вблизи кучи веток наёмники так и не смогли обнаружить никаких мало-мальски чётких следов. Посему выходило, что угодивший в сухой хворост и от души потоптавшийся по нему незнакомец, отринувший всю свою осторожность, вновь о ней вспомнил, лишь когда задумал отступить.

Бреган шёл вперёд, ступая чётко и как-то выверено, словно разметил кто длину его шага и не сбиться ему теперь было с темпа. С раздражением и хмуростью вспоминал он ночные события. Более всего досадовал капитан на неясные мотивы лесного ворья. Кто бы ни подошёл ночью к лагерю, поведение он явил до крайности странное. Непостижимого Бреган не выносил и прямо сейчас силился придумать объяснение произошедшему ночью. Вокруг самой ловушки не было ни следа. Он прыгал? Но если и так, то на мягкой почве неподалёку наверняка бы оставил отпечатки. И глубокие. Такие, что без труда бы разобрал Круве. Но Круве, обойдя кругом и лагерь, и место ловушки, только развёл руками. Значит, единственное место, куда мог бы метить в прыжке неизвестный, – тропа. Плотный грунт, утоптанный десятками ног, и трава помогли бы ему скрыть след. Но поверить в подобный прыжок было совершенно невозможно, так как от разложенного на земле хвороста до тропы ему пришлось бы преодолеть три сажени, что человеку было просто не под – силу. Мог ли то быть зверь?

Бобёр, похоже, выбрал схожий маршрут прощупывания случившегося накануне. Командир слышал, как, шагая немного позади, тот спорит с Зубравом.

– Подальше от костра копать над было, говорю. Я лично от этими руками его за жабры бы и взял. А то расшумелся, ты гляди.

– Так оно всё и начинается. Да, – проговорил Зубрав с видом человека, который всё для себя уже решил и, более того, знал расклад всех карт ещё задолго до начала самой игры. – Это всё он. Леший. Предостерегал нас. И дальше идти отвращал.

– Зуба, я не понял, ты что, опять укропа накурился?

– Ты мне за укроп не говори, – тут же отбросил потусторонность в голосе Зубрав. – Он злых духов отгоняет и от сглазу бережёт. Ты мне лучше скажи, что это, тать, по-твоему, совсем дурной, шуметь так возле лагеря, на который разбой ночной удумал?

– А ты, значт, решил, что ежели то не человек, то сразу дух, так?

– А кто ж ещё.

– Зверь.

– Кто? Зверь не подберётся к лагерю так близко, королобец.

– Подберётся! Десять серебра даю, что подберётся.

– Лих ты давать, что не имеешь, – засмеялся Зубрав, голосом сделавшись похожим на осипшую утку.

– Зверь это был. Косуля дурная какая. Или кабан.

– Кабан тварь шумная, что наш Мордастый. А кряхтит и пердит и того громче. А следов он наделал бы столько, что даже ты бы заприметил. Верно я говорю, Круве? – позвал, обернувшись, Зубрав.

– Допускаю не кабана. Допускаю косулю, – дипломатично согласился Бобёр. – Она себе прыгала, так? Прыг-скок. Понял? Это раз. Допрыгалась в наш хворост. А дальше, топталась по нему – копытки чистила. Это два. Успеваешь? Почистилась и в обратку упрыгала. А прыжочки у ней знаешь какие? Четыре сажени с места. Вот мы следов и не нашли. Это три, – засыпал он Зубрава доводами с горкой. – Верно я говорю про косулю, Кухарь? – Бобёр тоже забросил свой вопрос в конец колонны. – Я только что думаю, командир, – уняв глумленье в голосе, обратился он в этот раз к Брегану. – Может, то всё же тать был, паскуда? Свои ему верёвку через ветку бросили, раскачали, он за конец – хвать, они назад его и притянули.

– А он, этот твой тать, кто? И трюкач, и циркач, и тёртый калач? – не дал Зубрав шанса товарищу реабилитироваться за провал с кабаном.

– Тебе-то такое конечно не сподручно б было. Тебе же тогда придётся признать, что ты зря всех баламутил, старый дурень.

– Чего это старый? Я тебя на четыре года всего старше.

– А у вас на Севере четыре за восемь идут.

– Ты рот-то закрытым придержи, а то зубы повыпадут. Что, думаешь, не вспомню, какой ты белый из-под веток вылез? Трясогузка потная. Зато вчера всю воду выпил.

– Смотри-ка, уже и воду мою посчитал.

– А то. Потому что следом – «Зуба, дай хлебнуть глоток». Песня знакомая. А на утро морда что поле перед рассветом.

– Это ты мне за потный вид? За оторопь рассказывать решил? Ты сам-то еле гузно с земли поднял. Только глаза таращил да молчал. А сейчас, смотри-ка, рассуждает.

– Тут причина ясная, что молчал и потел. Бреган, – осторожно позвал командира Зубрав. – Ты же тоже слышал? Слышал же, ну? Тот звук. Как кот урчал. Только громко.

Бреган слышал. И не мог найти из-за этого спокойствия. Вскоре после того, как наёмники покинули свои схроны, выяснилось, что чудной звук командиру не послышался. Каждый из воинов посетовал на странное тарахтение. И ни один толком не понял, откуда оно доносилось. Версию Бобра о бандитах с верёвками командир после раздумий отверг, как совсем сказочную. Зато одобрил объяснение с любопытным лесным зверем, пришедшим на свет и запахи лагеря. Ухватившись за это объяснение, он решительно отодвинул тревожные мысли о разных звуках, пусть и новых, пусть и странных. Уверив себя в том, что не пристало командиру полошиться из-за невесть чего, словно деве юной, он продолжил размеренно шагать вперёд, не давая вовлечь себя в столь любимые простыми людьми разговоры обо всём непонятном и мистическом.

– Ну урчало и чего?.. – ответил вместо командира Бобёр. Нагревшись до предела, он ослабил горло рубахи и шумно захватал ртом воздух. – Зверь и урчал.

– Точно. Косуля, – шуршал инвентарём Зубрав. – Они, как напрыгаются на четыре сажени с места, так и урчать, как кошка, принимаются. А как наурчатся, на крыло и полетели.

– Да желудки-то наши и урчали! Ахахах-хаха! – крутнулся паличник назад разделить веселье со Славко. Тот, однако, подпеть другу хохотом не успел, так как, запнувшись обо что-то, полетел с тропы в кустарник справа.

Соратники первым делом пригнулись и с поразительной одновременностью дёрнулись руками к ножнам. Выхватывать оружие они, правда, не стали, быстро сообразив, что причиной падения товарища оказалась не вражья засада, а простая неуклюжесть. Сказать, что товарищи остались ею сильно поражены, тоже было нельзя, поскольку, несмотря на огромную мощь, поворотливости Славко был крайне слабой, и всякий в отряде знал, что ежели найдётся рядом что повалить и уронить, Мордастый то непременно повалит и уронит.

В этот раз Славкины ноги, похоже, не справились с некрупной корягой, что легла поперёк тропы. Скрывшись в кустарнике и сопротивляясь падению, он молотил почём свет руками, силясь остановить свой немалый разгон. Диким вепрем продравшись сквозь кусты, он с оглушительным треском впечатался в молодую рябину. Сотряся дерево, а вместе с ним и половину леса, Славко покрыл себя фейерверком из крошечных ягодок и листочков. Стайка свиристелей огласила лес взволнованными трелями. Птицы перепугано взмыли с веток вверх, не закончив трапезу.