Я убийца.

Я заслуживаю наказания.

И, конечно, мне не все равно. Я не хочу умирать. Не хочу сидеть в тюрьме или психушке. Но я виновата. Я не собираюсь врать, оправдываться и что-то выдумывать. На вранье нужны силы, а у меня их нет. У меня нет ничего, кроме удушающего чувства вины, с которым не справляются даже успокоительные.

Поэтому я говорю правду. Мне почти безразлично, поверит мне этот следователь или нет, я просто рассказываю все как есть. Без уверток и без прикрас. Рассказываю о своей эмпатии и о том, что не могу сопротивляться чужим эмоциям, о том, что перестаю контролировать себя, если рядом кто-то испытывает слишком интенсивную эмоцию. Рассказываю даже то, как я это ненавижу, и как сильно это отравляет мою жизнь. Я рассказываю все, как когда-то рассказала своей подруге, и как до пятнадцати лет рассказывала маме, пока не поняла, что мама не воспринимает мои рассказы всерьез.

Следователь, как и моя подруга, как и моя мама, конечно, не верит. Однако, не похоже, чтобы он считал меня сумасшедшей.

Не знаю, почему он себя так ведет. Он будто разочарован, и как будто готов чуть ли не уговаривать меня изменить показания. Разве он не должен радоваться тому, что убийца признает свою вину и готов сдаться?

Возможно он меня жалеет?

Пытаюсь просканировать его эмоции, но ничего не чувствую. Его эмоциональный фон ровный, будто гладь затянутого льдом озера. Озера, такого же цвета, как и его глаза. Цвет мутного льда. Красивые глаза. Только смотрят слишком пронзительно.

– Ты сама роешь себе могилу. Скажи ты, что не собиралась его убивать, а просто хотела остановить и не рассчитала силу, я бы списал это на состояние аффекта и убийство по неосторожности. Но ты говоришь, что хотела его смерти… А это совсем другой уровень преступления.

– Я просто говорю правду. – Глухо отзываюсь я и опускаю глаза.

Я устала. Я слишком устала от своей жизни. От жизни, которая даже не является моей. В ней все чужое. Чужие чувства, чужие переживания, чужие желания. В этой жизни нет меня, а там, где я есть, осталась лишь боль и одиночество.

Мне очень страшно. Я боюсь будущего. Но я приму его, каким бы оно не было.

Я больше не хочу бороться.

– Мне жаль, Агата, но как только, доктор позволит, тебя переведут в следственный изолятор. А пока я приставлю к тебе охрану. – Вставая со стула, произносит мужчина и, бросив на меня последний пристальный взгляд, выходит из палаты.

Медленно скольжу глазами за удаляющейся высокой фигурой и вздыхаю.

Закрываю тяжелые веки и позволяю успокоительным наконец унести меня в сон.

В больнице я остаюсь еще на три дня, после чего меня конвоируют в КПЗ при местном ОВД.

Я всего два часа в изоляторе временного содержания, а мне уже так страшно, что я готова отказаться от своих показаний и сказать все, что от меня хотят услышать.

Четыре стены, выкрашенные в отвратительный голубой цвет, местами облупившаяся краска, две одноярусные железные кровати с свернутыми матрасами на них, и мелкое решетчатое окно почти под потолком. Вот что я увидела, как только вошла в изолятор. И это почему-то повергло меня в ужас.

Я, конечно, не думала, что меня будет ждать гостиничный номер, я вообще старалась не думать о том, где окажусь. Я впала в своеобразную апатию, смирилась, сдалась, но увидев холодные мрачные стены камеры, на меня обрушилось осознание. Вот эти стены – просто цветочки по сравнению с тем, что меня ждет в настоящей тюрьме.

Я не выживу. Это не для меня. Я не справлюсь. Не смогу.

Меня затрясло, и я села на пол, обняв себя руками.

Господи, как же так вышло? Я убийца! Я сижу за решеткой! Как???

Чем я заслужила все это? Я ведь не хотела никому сделать больно, я никогда никому не хотела навредить, не говоря уже о том, чтобы убить. За что мне все это?

За что Бог проклял меня? За что?..

Слезы хлынули из моих глаз, я положила голову на колени и плакала, плакала, плакала, стараясь слезами смыть все то горе и обиду, что кажется навечно поселились в моей груди. Я ревела все эти два часа, пока дверь камеры не открылась и меня не окликнул мужчина в полицейской форме.

– На выход. – Обращается ко мне громкий строгий бас полноватого мужчины с дубинкой в руке. Послушно встаю и выхожу, мужчина пропускает меня вперед, указывая направление, а сам идет следом за мной.

Подойдя к какой-то двери, он снова обходит меня, и открывает ее, запуская меня внутрь. За столом сидит уже знакомый мне мужчина-следователь. Не могу вспомнить его имени.

– Агата Викторовна Романова. – Мужчина берет в руки какую-то папку и читает с нее мое имя. Это мое дело – догадываюсь я и чувствую, как сжимается сердце и снова слезы подступают к глазам. Уголовное дело. И мое имя на нем. – Проходи, садись. – Говорит мужчина и указывает рукой на стул.

Медленно подхожу и сажусь напротив следователя. Не зная, чего ожидать, опускаю глаза в пол.

– Меня зовут Вадим Александрович Самойлов. Не думаю, что ты запомнила. – Произносит мужчина, заставляя меня поднять на него взгляд. – Твой врач сказал, что, когда мы прошлый раз беседовали, ты была под воздействием сильнодействующих успокоительных. Возможно ты была не совсем в себе… Попробуем еще раз?.. – Добавляет следователь и смотрит на меня, слегка приподняв бровь.

Я молчу. Не знаю, что сказать. Боюсь сказать хоть что-то, чтобы не ухудшить свое положение еще сильнее. Просто смотрю на него, надеясь, что он мне как-то поможет.

– Ты была знакома с убитым Антоном Голубевым? – Спрашивает следователь, положив руки на стол и слегка наклонившись ко мне.

– Нет. – Глухо отзываюсь я.

– Лилию Карасеву ты знала?

– Нет. – Отзываюсь я и сглатываю все сильнее нарастающий ком в горле. Те же вопросы, те же ответы. У меня, как и прежде нет других объяснений. Я в ловушке. Мне уже не выбраться.

– Тогда почему ты бросилась ее спасать? Почему не позвала на помощь, не вызвала полицию? – Все таким же ровным голосом продолжает спрашивать следователь. Его спокойствие будто открывает во мне какой-то клапан. Я рвано всхлипываю и хрипло выдаю:

– Я не пыталась ее спасти. – Судорожно выдыхаю я и чувствую, как по щекам катятся крупные слезы. Мне не спастись. У меня нет другой правды. Вздыхаю, содрогаюсь всем телом и сквозь слезы повторяю все то, что уже говорила ранее. – Я почувствовала его злость… Она была… такой сильной, что я не смогла… не смогла ей сопротивляться… Он хотел ее убить… Он хотел насиловать ее, и делать больно… Это доставляло ему удовольствие… – Хриплю я, давясь рыданиями. С каждым новым словом, мой голос звучит все выше. – Я просто не смогла… Это была не я… Это просто была его злость…

– Ладно, Агата, хватит. – Прерывает поток моей бессвязной речи следователь. Встает из-за стола и налив в стакан воды, подает его мне. Беру трясущейся рукой и выпиваю залпом. Моя истерика немного утихает, я стираю слезы и закрываю лицо руками.

– Это правда. Это единственная правда, что у меня есть. Это мое проклятие. Я не виновата, что проклята. Я ни в чем не виновата. – Бормочу в отчаянии, мотая головой, но не уверенна что он меня слышит – мое лицо закрыто руками.

Некоторое время я так и сижу, молча глотая слезы, опустив голову на колени и спрятав лицо в ладонях. Слышу, как следователь ходит туда-сюда по кабинету и вдруг останавливается рядом со мной. Опирается о стол и, вздохнув, произносит:

– Допустим это так… – Слышу голос над своей головой и медленно выпрямляюсь. Вытираю лицо и смотрю на возвышающегося надо мной мужчину. – Ты можешь чувствовать эмоции любых людей?

– Д-да. – Отзываюсь я и быстро моргаю, не веря в то, что он готов слушать то, что другие считают бредом.

– И что сейчас чувствую я? – Неожиданно произносит мужчина, и я сглатываю.

– Я… Я слишком… – Заикаюсь я, судорожно бегая глазами по его лицу. О, Господи. Он дает мне шанс убедить его. Мне нужно успокоится. Я могу читать эмоции, если только, мои чувства не перекрывают чужие. То есть, я чувствую эмоции того человека, у кого они более интенсивны. И сейчас я слишком нервничаю и боюсь. – Можно мне еще воды? – Выдаю я и встаю со стула.