Всё это приковывало взгляды ребят и предвещало незапланированный праздник живота. Без лишних слов и излишних приглашений за столом воцарилось безмолвное затишье, сопровождающееся дружным почавкиванием…

А под столом вертелся белый пушистый котяра, прозванный за свою неимоверную упитанность «Батоном». Он поочерёдно приставал к трапезничающим, щекоча их босые ноги длиннющими усами, и царапался, если на него не обращали внимания, выпрашивая так лакомства с хозяйского стола.

Так он прошёлся по кругу, заставляя очередную жертву – подпрыгивать сидя на месте и непроизвольно ронять еду на пол. Пока не подошла очередь деда…

Цапнув по запарке – и его, Батон был с позором вышвырнут к порогу, поддетый ловкой ногой Кузьмы. И поглядывал теперь исподлобья зелёными глазищами на сурового хозяина, недовольно урча и облизываясь, с мстительным прищуром утирая морду лохматой лапой…

– Деда, расскажи чего-нибудь? – нарушая тишину чинного ужина, попросила Алёнка.

– Так вот, я и говорю!.. – с готовностью откликнулся Дед Кузьма.

Он ненадолго задумался воспоминаниями. И глянув на сгустившийся сумрак за окном, таинственно поведал ненадуманную историю:

– Давно это было…

Неимоверной силищей обладал один наш односельчанин. Ручищи у него были размером с лопаты, да и ростом Бог не обидел.

Как-то в старину повадился какой-то ворюга коней из ночного воровать. Вот и пришёл к Василию народ на поклон: «Посторожи табун, Василий Егорович, будь милостив!».

Надо сказать, что прежние сторожа никак не могли поймать ворога. Лишь издали видели они его.

Они возвращались по утру поседевшими, и с ужасом в глазах часто крестились на святые образа, никак не желая отвечать на расспросы односельчан. И наотрез отказывались от дальнейшей пастушьей службы.

Василий был не робкого десятка. Отложив свои личные дела, он внял просьбам общества и пошёл в ночное.

Коней тогда пасли на дальнем пастбище, возле Чёртова болота. Места там глухие, но больно луга хороши – заливные…

Идти надо было долго, через старинное кладбище. Ночь выдалась тёмная, но полнолунная. И лишь луна, изредка появляясь из-за туч, освещала путь меж покосившихся крестов.

Аккурат это было в канун Ивана-Купалы, когда зацветает папоротник!.. А всякая нечисть, как известно – его охраняет!

А тут ещё ветрило сильный встречный поднялся. И пахнуло смрадом с Чёртова болота.

Поплыло, помутнело вдруг в голове от этой вони. В глазах всё, как в расплывчатом тумане. И кажется Василию, что закачались старые кресты и зашевелились холмики могильные. Поползли из них тени тщедушные с невообразимым зловещим воем. И зацеплялись они за одёжу и в волосы его крючковатыми своими лапами.

Бегом он преодолел остаток пути. И очутился на лугу у чистого лесного озера, где паслись лошадки.

Наметил Василий коня покрасивши, намотал его хвост на ручищу и ухватился за него ладонью покрепче. Прислонился он к большой берёзе, стоящей возле времянки-кузни, обнял её свободной рукою, чтобы не упасть случайно уснувши, и бдительно наблюдать-сторожить стал.

Смотрит Василий – забурлила вдруг вода на озере и окуталось оно сизым туманом.

Озеро то давно слыло недоброй славой. За озером тем находится Чёртово болото! Поговаривали деды – живут там ведьмы с ведьмаками!.. Появляются они изредка на этом берегу и баламутят пастухов и другой честной народ.

Опять потянуло смрадом. Совсем Василию дышать стало нечем, а службу-то нести надобно. Помочил Василий полу одёжи, да и прикрыл ею нос от угару.

Вдруг, с озера издалёка, доносится пение. Протяжное такое, красивое, но слов не разобрать. И сквозь пелену тумана, на воде появился небольшой островок. Всё ближе и ближе приближается он к берегу. А на островке том, будто русалки хороводятся!

Чувствует Василий, что сон его морит. И задремал он постепенно…

Очнулся Василий от грома громыхающего. Видит он на фоне сверкающих молний, сквозь хлынувшие струи дождя, что на коне его – сидит чудо-юдо мохнатое, с огромными глазищами и хоботом вместо носа!

Похолодела спина у Василия. Но не испугался он страшного чудища, и не задрожала его сильная рука. Упёрся он ногами покрепче что есть мочи, одной рукой берёзу обнял, другой коня держит за хвост.

Хлестнул вор коня, чтобы ускакать… Да ни тут-то было – конь как вкопанный ни с места!

А Василий ему и говорит спокойным гласом: «Слезай басурманин с насеста, разбираться будем!». И сгрёб его за шкирку своей ладонью могучей, да и повалил наземь.

Сник сразу ворюга, узрев богатыря. И взмолился утробным голосом: «Отпусти меня мужик, век благодарен буду. И всех коней верну!».

«Если коней вернёшь, отпущу. Но наказать за воровство, не обессудь, всё равно придётся. Чтобы запомнил – где своё, а где чужое!» – ответил ему Василий.

Оторвал он притвор кузни, накрыл им поверженного вора. Да как вдарил сверху увесистой наковальней!.. Чтобы выбить из того прохвоста злой его воровской душок.

Как заорал злодей от боли!.. Да как выскочит!..

– А-а-а!!! – подпрыгнув, заголосила вдруг Алёнка. И ухватилась за мизинец на ноге, укушенная котом.

Сосед Лёнька от неожиданности тоже подскочил. …И наступил на хвост, незаметно подкравшемуся, котяре.

Теперь благим матом во всю свою котиную голосину заорал – и уязвлённый Батон.

Старинная длинная дубовая лавка, потеряв двойной противовес из Алки с Лёнькой – не выдержала веса грузной бабки Марьи. И перевернувшись в воздухе, вместе с притихшим Семёном – с грохотом прихлопнула брякнувшуюся на пол старуху… Подминая под себя, в общую кучу всех подскочивших съёжившихся седоков. И посреди горницы, под громоздкой скамьёй закопошились оглоушенные – бабка Марья с внучкой и вместе с гостями пацанами.

Только Батон – виновник инцидента, остался при своём и с выгодой. Он резво обогнул кучу-малу и с хвостом рыбёшки в зубах, упавшей из Алкиных рук – воровато шмыгнул в узкий лаз подполья.

Да и дед Кузьма усидчиво усидел на месте, довольный своим потрясным рассказом.

Очнувшаяся молодёжь кое-как освободилась из-под лавки и подняла охающую бабушку Марью. И все дружно гуськом ринулись во двор, выветрить свой ужас.

На улице начинал накрапывать крупными каплями дождь. Ветер усиливался, предвещая грозу.

Под впечатлением рассказа, все кучно уселись на крыльце под навесом, освещенном тусклым светом от окна; напряжённо молча всматриваясь в темень усиливающегося дождя.

Хитрый Батон, вылезший из подполья с довольной мордой – сладко облизывался, безмятежно потягиваясь.

Где-то вдали сверкнула молния, ненадолго осветив темноту двора. …И внушительный силуэт тени неизвестного чудовища, крадущегося по двору к крыльцу!

Зоркий котяра сразу вдруг вздыбился, зашипев. И, задрав хвост, трусливо вновь слинял в подполье.

Опять взвизгнула Алка, задрожав от страха. И на всех остальных передалась навязчивая трясучка. Слышно было даже, как зубы застучали от вселившегося ужаса.

…Среди тёмной-тёмной ночи, под чёрной-чёрной тучей, промеж частых-частых струй дождя – чмокали слякотью четыре лапы неведанного зверя, приближаясь всё ближе и ближе…

Наконец из-за угла проявилась промокшая серая знакомая физиономия! И отряхнувшись, разбрасывая многочисленные брызги, забежала на крыльцо к ребятам. Облизав розовым языком по очереди – каждого оцепеневшего, Шкода устроилась у их ног.

Сердца и душонки быстренько вернулись из пяток и с задворок.

Сенька, обрадованный благополучным исходом, от пережитого стресса наглаживал мокрую собачонку по голове, ласково приговаривая:

– Ах ты, Шкода!.. Шкодливая моя.

На Сенькины речи из просвета двери осторожно появилась подглядывающая голова бабки Марьи и строго приказала всем:

– Айда спать, постелила я вам кровать. Поздно уже, а домой по такому дождю недосуг идти, промокните.

В хате было тепло и уютно. Стол был прибран. И на застеленной софе мирно посапывал дед Кузьма.

Гостям хозяйка предоставила широкую кровать, застелив себе узкую односпальную.