Потом спросил:

– А с людьми ты можешь так разговаривать, ну, картинками, без слов?

Я сказала, что не знаю, ещё не пробовала.

Он ещё подумал и опять спросил:

– А читать мысли у других людей можешь?

Я сказала, что не пробовала и не хочу.

А он вдруг предложил:

– А давай попробуй? О чём я сейчас думаю?

Вот тут я испугалась и пожалела, что всё ему рассказала. И объяснила, что очень устаю от мысленных разговоров и сегодня уже ничего больше узнать не смогу, а о чём он думает и так ясно: о том, что мама волнуется и не лучше ли вернуться домой.

Тут он в первый раз улыбнулся и сказал:

– А как же бабка?

Я ответила, что бабка, наверное, тоже переживает и уже раскаялась. Всё-таки он, Сенька, её родной внук.

Сенька сразу повеселел, сказал, что я точно самая лучшая девочка в Москве, и начал собираться. Ирма сразу всё поняла, вскочила и подбежала к дверце. Мы высунулись из-под фазаньего вольера, огляделись – народу никого, – вылезли и пошли окольными путями, чтобы подойти к дому сзади, где никто не ходит.

Мы шли по дорожке вдоль оврага, а там были железные поручни, чтобы не свалиться вниз. На одном из них сидела ворона. Она не улетала, хотя мы шли прямо к ней и с нами была собака. Сидеть вороне было неудобно. Лапы скользили по железу, она всё время взмахивала крыльями, чтобы не перевернуться вниз головой, а когда мы подошли совсем близко, вдруг стала каркать, глядя прямо на нас.

Мы остановились. Сенька подтянул Ирму поближе к ноге и спросил:

– Чего это она?

Я тоже удивилась: обычно вороны опасаются людей, а эта какая-то бесстрашная. А ворона всё каркала, будто просила о чём-то, и смотрела на меня. И я вдруг увидела в своей голове дерево и что-то чёрное, трепыхающееся внизу, и поняла, что это тоже ворона и что она попала в беду.

Я так охнула, что Сенька испугался. А я огляделась, увидела почти рядом это дерево и быстро сказала Сеньке, что нужно идти спасать кого-то из вороньих родственников. Может быть, даже сына или дочку.

Сенька аж застыл на месте и пробормотал:

– Ты и с птицами можешь разговаривать?

Я побежала к дереву. Ворона сразу замолкла и полетела за мной, а за вороной побежали Сенька с Ирмой.

Мы сразу увидели под деревом ворону, которая запуталась лапами в какой-то сетке, а сама сетка торчала из кучи строительного мусора. Ворона билась и хлопала крыльями, но ничего не могла поделать. Увидев нас, она закаркала и стала биться ещё сильнее, но наша ворона что-то крикнула ей, и она затихла и не билась даже тогда, когда я осторожно высвобождала её лапы. Наконец я освободила её.

Она взлетела на ветку и замерла: наверное, приходила в себя после страха и усталости. А наша ворона слетела с ветки, сделала круг над нами и несколько раз каркнула, но совсем другим голосом: тогда она будто умоляла, а сейчас благодарила. Я это ясно поняла и сказала об этом Сеньке, и ещё сказала, что вороны очень умные, ну, как четырёхлетний человеческий ребёнок, я это слышала по телику.

Сенька помотал головой и сказал, что теперь абсолютно верит, что я могу разговаривать со зверями. И что я, конечно, колдунья, но добрая. Добрая фея, как в сказках. Мы с ним поглядели друг на друга и побежали домой.

На нас никто не обращал внимания. Ну, идут двое школьников из школы. А почему собака с ними? Наверное, это учёная собака, она провожает хозяина до школы и сидит у школы, ждёт, чтобы проводить его домой. С таким охранником никто не страшен.

Мы не встретили никаких знакомых и уже подошли к Сенькиному подъезду, как вдруг услышали отчаянный крик:

– Сеня! Живой! Где ты был! Я чуть не умерла!

Я оглянулась и увидела Сенькину маму: плащ расстёгнут, волосы растрепались, она бежала к нему, а по щекам катились слёзы.

А сверху неслось:

– Ах ты, мерзавец! А это что за девчонка с тобой?! Это она тебя подучила?!

Я подняла глаза и увидела на балконе здоровенную бабку – такую, что сразу поняла Сенькины слова: с ней можно не бояться никаких воров-грабителей.

Я только успела крикнуть Сеньке: «Позвони мне» и поскорее помчалась домой, чтобы не попасть под их отношения. И нужно было успеть всё рассказать Кате, и ногу натереть, чтобы она стала красная и горячая, а то мама скоро уже должна прийти домой на обеденный перерыв.

Дома я быстро-быстро рассказала Кате обо всех моих приключениях.

Катя ткнулась в меня пушистой головой, и я поняла, что она одобряет мои поступки. Даже с вороной, хотя ворон она не любит.

Потом я натёрла ногу папиным жёстким полотенцем, пока она не стала красная и горячая, и тут пришла мама. Сначала она удивилась, когда увидела меня, потом забеспокоилась, осмотрела ногу, подвигала ступню туда-сюда, а я на всякий случай пискнула два раза, будто мне чуть-чуть больно.

Мама намазала ногу какой-то мазью, и я поскорее сказала, что мне стало легче, но не переставала прихрамывать, чтобы мама не догадалась о моём вранье. И мы сели обедать.

За обедом я сказала маме, что, когда сидела в парке, ко мне подошёл Сенька из пятого подъезда со своей Ирмой, что он ушёл из дома, потому что его приезжая бабка заявила, что с Ирмой жить не станет. А я его уговорила вернуться, и он проводил меня до лифта. Мама сказала, что я молодец и поступила правильно.

Когда мама ушла обратно на работу, я стала ждать Сенькиного звонка. Я даже волновалась: вдруг его всё равно заставят выгнать Ирму и ему придётся снова убегать из дома?

Сенька скоро позвонил и сразу закричал в трубку, что мама оставила Ирму дома, а бабке сказала, что сын ей дороже. А если бабке не нравится, как мы живём в нашей семье, то она может уехать обратно в свой Углич. Тогда бабка стала охать и хвататься за сердце, а мама сказала, что сейчас вызовет ей скорую помощь. А Сенька поскорее убежал в ванную, и, что там было дальше, он не знает. Сейчас бабка сидит в своей комнате, и он, Сенька, спокойно смотрит футбол по телику. А Ирма может ходить по всей квартире и лежать на диване, а не сидеть взаперти в Сенькиной комнате. А скорой помощи так и не было, наверное, бабка раздумала притворяться.

Потом он спросил, поверила ли мама, что я растянула ногу, и написала ли записку училке. Я порадовалась, что он об этом не забыл, и сказала, что всё в порядке и записка уже лежит у меня в дневнике.

На следующий день после школы мы с Сенькой вместе шли домой, а за нами тащился Васька. Он сверлил нас злыми глазами и всё время что-то бормотал. Я прислушалась и услышала что-то вроде: «Нашла себе жениха, тоже мне невеста, кошка драная!»

Я ужасно возмутилась: ну ладно, пусть кошка, но почему драная? И совсем я не драная! И никакой Сенька мне не жених, а друг. А Васька дурак! Мне очень захотелось тут же дать ему в глаз, но тогда пришлось бы пересказать Сеньке, о чём он бормочет, а этого мне не хотелось. Ну-у, не хотелось… Стыдно. А потом я подумала: почему я Ваську услышала, а Сенька – нет? Неужели я услышала Васькины мысли, а не бормотание?! А вдруг я смогу слушать мысли всех людей, которые будут мне встречаться?! И детей, и взрослых! Это же ужас!

У меня сразу испортилось настроение, и я замолчала. Сенька шёл и рассказывал, как отец учил его плавать и как он боялся утонуть, а потом вдруг поплыл, и как это было здорово. Возле дома он вдруг заметил, что я молчу, и забеспокоился, почему я ему не отвечаю. Пришлось соврать, что у меня разболелась голова. И тут я услышала, что он в этот момент переживает и думает: а вдруг мне скучно слушать про его плавание? Я сначала обрадовалась, а потом опять огорчилась. Не хотела я так узнавать его мысли. Как будто я за ним подглядываю, а он этого не знает. Подглядывать, подслушивать нехорошо. И я поняла, что мне нужно срочно посоветоваться с Катей.

Катя, как всегда, встретила меня у дверей. Откуда она знает, что вот в этом лифте еду именно я? Может, слышит мои мысли издалека? Интересно, а я могу Ваську или Сеньку услышать издалека? Я направила мысли на Ваську, пока раздевалась, но ничего не услышала. Потом подумала, что я и Катю издалека не слышу, и это хорошо. Сейчас спрошу, слышит ли она меня дома в другой комнате или когда я на улице, в школе. И вдруг в голове услышала ответ, что может слышать, только если я во дворе, а дальше уже не может. А если не захочет, то может не слышать моих мыслей даже рядом.