– Уникальным, господин профессор, мне кажется тепло, которое нас окружает. До Рождества месяц с небольшим остался, а на клумбах цветы зацвели. Так, поди, и почки вновь скоро появятся.
Профессор улыбнулся. Да, не зря он так любит своих учениц-институток (зачастую даже более, чем своих студентов-медиков). Девушки и мыслят порой куда шире, а уж если им чуток свободы подарить – просто раскрываются волшебными цветами.
– Вы правы, Александра, вы правы. Удивительно тепло этой осенью… Что еще?
Лорер опустила глаза – сказать ей было нечего, но сама дорожка под ногами дала подсказку.
– Все, что с таким невиданным теплом связано: реки и ручьи текут, как летом. Тетушки писали, что и в столице ни снежинки не выпало. Птицам и зверюшкам пропитание найти нетрудно…
– Верно, все верно.
Мадам Рощина, классная дама первого класса, улыбнулась – умеет профессор расшевелить учениц, умеет. Да и слава богу, девушки заслуживают и пристального внимания, и усердных наставников, и просто хорошего к себе отношения. Положа руку на сердце, мадам Рощина считала своих выпускниц лучшими за все годы ее преподавания (она служила классной дамой не так долго, всего девять с небольшим лет, но сама-то была смолянкой, многое повидала). Многих дочерей из именитых родов встречала она в стенах института, но еще никогда столь разумные и смелые девушки не собирались в одном классе. Удивлялась мадам Рощина и тому, как необыкновенно дружны ее ученицы, как сочувствуют они друг другу, как радуются успехам. Причем, что вовсе уж удивительно, непритворно, искренне радуются, равно как и искренне пытаются помочь в беде.
Вот и сейчас – Александра отвечает, а Екатерина, ее сестрица, кивает и улыбается, радуется ответу. И Лизанька Журавская, улыбаясь, тоже кивает едва заметно – дескать, ты молодец, Саша, все правильно, не тушуйся. Варенька Гижицкая подставляет лицо солнечным лучам – она не здесь и не сейчас, однако всей душой рядом с подругами и от этого получает удовольствие. А уж Машенька-то Бирон, Августина Анхильда Мария, прапра…внучка, одним словом, того самого Бирона, всесильного герцога, полюбовника, как гласит легенда, императрицы Анны Иоанновны, просто глаз не сводит с Саши, кивает истово.
Тут мадам Рощина невольно улыбнулась: Машенька служит гувернанткой у профессора, служит по особому, самой императрицы, дозволению – и для того, чтобы заработать, и для того, чтобы одиночество развеять. Несчастная девушка не только давным-давно оторвана от семьи, услана из обеих столиц сюда, в теплую Одессу («с глаз долой», как рассказывала мадам Чикуанова, повествуя о судьбе девушки), но еще и осиротела, пяти месяцев не прошло, последнего члена семьи лишилась, брата старшего. Теперь профессор и его семья да институт – все, что у нее осталось.
Злые языки в учительской шептали, что Машенька к профессору испытывает более чем нежные чувства, да и профессор, сказывают, тоже. Однако их отношения пока что суть отношения учителя и ученицы. Бог его знает, каково на самом деле. Однако Маша на что-то показывает Саше Лорер, дескать, вот, обрати внимание.
– Мадемуазель Бирон, – вполголоса проговорила Рощина, – прекратите мадемуазель Лорер подсказывать. Профессор ей и сам поможет. Не дело девице ваших кровей вести себя, как гусар в трактире.
– Простите, Анастасия Вильгельмовна, – едва заметно понурилась та. – Я больше не буду…
– Будете, душенька, будете. Только старайтесь делать это не так явно. И выбирайте моменты, когда вашим подругам и в самом деле помощь требуется. А нынче просто послушайте мадемуазель Александру.
Маша кивнула молча, да и что толку спорить с мадам Рощиной, когда она кругом права. «И подсказывать будем, и не очень обращать внимание на учителей. А то, что Саша дело говорит, неудивительно. Не дура же она в самом-то деле. Да и к естественным наукам склонность имеет. Не зря господин профессор третьего дня за чаем сетовал, что среди его студентов куда как мало столь способных девиц и юношей и что даже усердные в учении далеко не так умны, как институтки. «И вы, Машенька, и ваши подруги по классу – вы все просто мечта преподавателя, его самый сладкий сон…»
Мария покраснела. Ох, как бы ей хотелось, чтобы она и в самом деле была самым сладким сном профессора Яворского…
Тем временем мадемуазель Лорер-старшая («на целых двадцать минут старше, душеньки, на целых двадцать минут!») закончила отвечать.
– Отлично, мадемуазель. Вы заметили самое главное и смогли сделать выводы. Я доволен вашим ответом. А теперь, барышни, кто мне скажет, что общего в нынешней осени и осени, предположим, прошлой?
К удивлению многих, да и профессора в том числе, подняла руку Лиза Журавская. Девушка была отличницей все годы обучения, от самого первого дня, однако многие преподаватели сокрушались, что берет она не столько разумом, сколько упорством да усидчивостью. Но вдруг девушка изменилась? (Многие преподаватели лелеют в душе мечту, что их ученики разом вдруг поумнеют и изучат предмет в совершенстве.)
– Общим остался ход светил, профессор, – начала ответ Лиза. – Точно так же, как прошлой осенью, да и позапрошлой, да и десять лет назад, солнце ниже поднимается над горизонтом. Светила в ночном небе тоже изменили свое положение, ибо планета идет раз и навсегда указанным путем. Точно так же, как и прошлой осенью, и позапрошлой, улетели в теплые края перелетные птицы. Должно быть, собирается залечь в спячку и медведь… ежели, конечно, берлогу обустроит где-нибудь севернее и снег там найдет.
Профессор усмехнулся словам девушки. И ответила, и правильно ответила, и сразу на два вопроса. Да, ему бы таких студентов… Ох, какими бы сладкими да радостными были дни на кафедре!
– Все верно, мадемуазель Журавская. Космическим явлениям погодные катаклизмы не указ. Да и разве сие есть катаклизмы? Придет и в наши края зима, пусть и малоснежная, мягкая… Ежели со столицей или Москвой сравнивать. И не вспомним мы следующей весной, как радовались погожим осенним денькам.
– Вспомним, профессор, – робко возразила Маша Бирон. – Разве не вспоминали мы позавчера, каким было нынешнее лето и чем оно отличалось от лета прошлого?
– Вы правы, мадемуазель Бирон, правы. Напомните, о чем мы тогда беседовали?
– О том, как реки питают озера, как подземные воды питают болота и как образуются топи и зыбучие пески.
«Да, душенька, об этом мы и беседовали. А еще я отчего-то подумал, что с удовольствием пригласил бы тебя в семейное наше имение под Полтавой, где не бывал… да уж, почитай, три года, с тех пор как моя Марьюшка умерла. Подумал, что тебе бы понравились сады и речушка, что бегала бы ты по выгону и смеялась бы так же звонко, как Танюшка, моя старшенькая…»
– Но отчего мы вспомнили о подземных водах? Отчего заговорили о болотах?
– Из-за того, что перед этим заметили, что зима перед прошлым летом была, на удивление, изобильно снежной. Что снег, растаявши по весне, не только пополнил собою реки да ручьи, но также и обогатил воды подземные, подняв их уровень. А посему при прогулках по песчанистым почвам, по весне особенно, хотя и летом тоже, следует быть осторожными, ибо зеленая полянка на поверку может оказаться болотцем или песком зыбучим, где и зверюшка мелкая могилу найдет, да и человеку не поздоровится.
– Верно, мадемуазель, все верно.
– Болото… Пески… – В глазах у Лизы помутилось.
Эти два простых слова опять ввергли ее в водоворот ужаса, из которого она с таким невероятным трудом выбралась поутру. А теперь снова перед ее глазами была деревянная стенка брички, спереди, с облучка, опять доносился гнусавый, с издевкой голос, и огромная зеленая поляна между высокими соснами манила и пугала одновременно.
Девушка опустилась на скошенную и изрядно привядшую траву, трясущейся рукой попыталась развязать двойной бант, которым была стянута у горла накидка. Ноги ее не держали, в ушах звенело, вместо осеннего сада перед взором плясали цветные круги, и отчего-то сильно пахло пионами, которым неоткуда было взяться в ноябре на клумбах или куртинах.
