Когда я заметил это у Ма Эй, ощущение скрываемой тяжести уже не покидало меня весь вечер.
Перед уходом Ко Айе Мин отошел расплатиться и о чем-то спросить. Наши глаза снова встретились. Ма Эй поняла: я увидел то, что она прятала за нежной улыбкой.
Она ничего не сказала.
Только молча потрепала меня по руке, второй раз за этот вечер.
На следующий день на пороге дома Ко Айе Мина неожиданно появился У Ба. Никогда еще я не был так рад встрече с дядей, как сейчас.
– Вот ты где! В школе никто не знает, куда ты подевался. Учителя изумились, увидев меня. Они утверждали, что я посылал записку с просьбой освободить тебя от занятий…
Я испугался, что дядя рассердится на мои проделки.
– Извини. Я… – пробормотал я и запнулся.
– Мне понадобилась вся сила воображения, чтобы вразумительно объяснить им, что записка запиской, а где ты сейчас, я не знаю…
На дядином лице мелькнула улыбка. Я понял, что он на меня не сердится. Я подбежал к нему. У Ба обнял меня.
– Ты давно вернулся?
– Нет, этим утром. Ехал на автобусе и потом лег вздремнуть.
Я крепко обнял его и долго не отпускал.
– Ты пойдешь со мной?
– Конечно. Я ждал тебя. Без тебя и папы дом становится таким большим…
Я запер контору Ко Айе Мина и положил ключ под коврик. Держась за руки, мы пошли домой. По дороге завернули на базар: купить букет цветов для алтаря, а также мягкого хлеба и растворимого кофе дяде на завтрак. На обед мы купили яиц, риса, лука и овощей.
Глава 13
За время отсутствия дядя изменился. Поездка в Янгон отняла у него немало сил. Даже массаж ног не взбадривал его, как раньше. Я это чувствовал, хотя он и утверждал, что я ошибаюсь.
Он еще похудел и, как мне показалось, стал ниже ростом. Он ходил медленнее и больше сутулился, словно каждый шаг требовал усилий. «Будь я таким же рослым и сильным, как мой отец, – думал я, – посадил бы дядю на спину и носил бы по двору и по всему Кало». Мы бы вместе отправлялись на базар за покупками, а потом заходили бы в его любимую чайную, чтобы заказать шанскую лапшу и невероятно крепкий чай. Если бы он захотел, я бы даже поднялся с ним по двумстам семидесяти двум монастырским ступеням, чтобы он мог полюбоваться оттуда видом на город. Но таким рослым и сильным я стану только через три или четыре года.
По утрам дяде становилось все тяжелее вставать с постели. Он уже не завтракал со мной, как раньше. Когда я возвращался из школы, мне казалось, что он совсем недавно проснулся. Зато вечером он теперь засиживался допоздна. Приходя по утрам на кухню, я заставал в очаге теплую золу. И чайник тоже был теплым. Почему У Ба не спалось ночами? Чем он занимался в это время? Я представил, как тяжело ему сидеть на кушетке, когда я уже давно сплю. И соседи тоже спят. Ни одного звука вокруг. Птицы не щебечут. Даже куры не кудахчут.
Дядя говорил, что его душа путешествует медленнее поезда и автобуса. Должно быть, она еще не вернулась домой. Возможно, где-то застряла. Мне казалось: когда душа вернется и У Ба вновь станет цельным, он сделается разговорчивее. Но шли дни, а улучшения не наступало. Я начал беспокоиться, хотя он и не хотел меня волновать. Только как тут не заволноваться?
Все это время я надеялся, что он расскажет мне о поездке. Надеялся и боялся. Мне явно не хватало смелости спросить самому. После разговора с той женщиной и поспешного отъезда отца страх услышать совсем не те ответы постоянно возрастал.
Спустя несколько недель после дядиного возвращения меня разбудил странный шум. Нет, не тиканье часов. Звук был слишком громким и неритмичным. Может, кто-то из соседей стучал молотком? Тоже нет. Молоток стучит сильнее и грубее. Казалось, кто-то по чему-то стучал. Источник звука находился не в соседних домах, а в нашем.
Постель рядом со мной пустовала. Из гостиной пробивался свет. Я выбрался из постели, подошел к занавеске и заглянул в дырочку.
Дядя сидел за письменным столом. Рядом стояли чайник и старая портативная пишущая машинка, которую год назад он купил на базаре. Прежде я не видел, чтобы дядя на ней печатал. Справа от машинки высилась стопка бумаги. Один лист был заправлен в машинку. Вокруг дяди горело с полдюжины свечей. Часы показывали пятый час утра.
У Ба печатал двумя пальцами. Иногда он прекращал работу, наклонялся вперед, брал лист и читал. Потом морщил лоб. Вид у дяди был очень раздосадованный.
Иногда он вынимал лист из машинки и клал в другую стопку, тоньше первой. Бывало, брал карандаш и что-то добавлял к печатному тексту. Но чаще он комкал листы и бросал в мусорную корзинку. Там их набралось уже изрядно.
Это ничуть не уменьшило моих страхов. Дядя выглядел измученным. Поглощенным своим занятием. Отсутствующим. Одиноким. Порой он громко стонал, в отчаянии мотал головой или обхватывал ее руками.
В следующую ночь мне было не до сна. Дядя несколько раз подходил к постели. Когда он решил, что я сплю, послышался скрип поднимаемой крышки комода. Дядя достал машинку и бумагу.
Еще через несколько дней мое любопытство одержало верх. Я проснулся рано, зажег огонь в очаге, поставил воду. Потом стал вытирать пыль с алтаря. Выбросил из ваз увядшие цветы и срезал свежие. Вместо одной миски риса я насыпал две и добавил в качестве приношения Будде здоровенный банан и два его любимых леденца. Сегодня мне очень понадобится его прощение.
Заглянув в спальню и убедившись, что дядя спит, я подошел к комоду и поднял крышку.
Там стояла черная пишущая машинка, лежала пачка белой бумаги и небольшая стопка отпечатанных листов. Я остановился и начал размышлять. Если бы дядя хотел посвятить меня в свои ночные занятия, то сам бы мне о них рассказал. А если бы хотел показать, что́ печатает, дал бы прочесть.
В конце концов любопытство одержало верх.
Я взял отпечатанные листы, тщательно закрыл крышку и уселся на пол.
Мое сердце отчаянно колотилось, словно я только что примчался с базара и бежал вверх по склону. Отчаянно и безрассудно. Мне невероятно хотелось прочитать дядины страницы, и в то же время меня мучила совесть. Не хотелось делать это втихомолку от У Ба, совать нос в его большой секрет.
В гостиной было сумрачно. Я зажег свечку. Медленно-медленно я поднял первый пустой лист. На втором была всего одна строчка:
Моему любимому Бо Бо Храброму!
Если это посвящается мне, значит нет ничего плохого в том, если я это прочту.
Часть I
От них требовалась смелость, превосходящая силу их сердец.
К тому времени, когда они поняли свои ошибки, было уже слишком поздно.
По этим двум фразам я понял: речь шла о моих родителях. Это была их история.
А значит, и моя.
Наша.
И все равно я боялся читать дальше. Может, потому и боялся.
Хотел ли я знать, что́ случилось, когда от двух сердец потребовалась смелость, превосходящая их силу? Хотел ли я знать, к чему это привело?
Я опустил страницы и долго смотрел на свечу, будто мог найти ответ в ее колеблющемся пламени.
Мне было невероятно одиноко. У Ба спал в соседней комнате, но находился бесконечно далеко.
Я даже не хотел думать о своих родителях.
У нее не было никакого плана. Только мечта.
У него не было ни того ни другого. Вдобавок он боялся.
А страх, как известно, естественный враг любви. Человек, одолеваемый страхами, не может любить.
Только цепляться.
Оба были узниками своих миров, оба верили, что смогут освободить друг друга, если будут достаточно любить.
Любовь может сотворить множество чудес, однако она не в силах исполнить эту надежду; надежду столь же давнюю, как сама любовь.
Истории их жизни не могли бы быть более непохожими.
Джулия имела лишь смутные представления обо всем этом, когда молча покинула борт готового к вылету самолета и вышла из терминала аэропорта Хайхо. Она собиралась вернуться в Нью-Йорк, но не смогла. Она должна была остаться в Бирме, рядом с Тхар Тхаром.
В тени акации ее ожидало такси. Там, на заднем сиденье, с веткой жасмина в руке, сидел ее брат. Час назад они простились. Он приветствовал ее с понимающей улыбкой.
Оба молча смотрели, как самолет покатился по взлетной полосе. Быстро набрав скорость, он оторвался от земли, взмыл в воздух и стал подниматься все выше. Сделав полукруг, он взял курс на Манадалай. Вскоре самолет превратился в белую точку на фоне громадного синего безоблачного неба. Джулия закрыла глаза. Внутри ее росло нечто большее, чем просто обещание. Новая жизнь, хотя и крошечная, размером со спичку.
Второй шанс. Как часто человек его получает?
Подарок.
Часть ее, которая останется навсегда. На этот раз она будет осторожнее. На этот раз никто не сможет их разлучить.
