– Что с тобой? – спросил он.

В его голосе слышалось удивление. Или то было замешательство? Может, шаткость, поскольку он врал?

Раскаты грома заставили меня вздрогнуть. Следом хлынул дождь.

– Я спросил, что с тобой?

– Ничего.

– Тогда почему ты на меня так смотришь?

– Как… как я на тебя смотрю? – спросил я, опуская голову.

– Будто я чужой человек, которого ты боишься.

Я не знал, что́ на это ответить.

Отец ждал ответа.

– Бо Бо… – Он взял меня за подбородок и слегка приподнял, чтобы наши глаза снова оказались на одном уровне. – Бо Бо, – повторил он. – Новости не из приятных. Маме нужна моя помощь. Вечером я вынужден уехать в Янгон. Поеду на автобусе. Мне очень жаль, что так получилось.

Я дернул головой. Отец опустил руку.

Меня уже не интересовало, что́ там происходило у него в душе; было ли ему действительно жаль, или он просто так говорил. Меня уже не волновало, говорит он правду или врет, и тяжело ли ему уезжать. Все это меня не интересовало.

Больше всего мне хотелось кричать.

Лягаться.

Ударить его.

Отец не пробыл здесь и трех недель. Мы хотели вместе достроить второй бак для воды. Хотели заниматься музыкой. Выстругивать фигурки из дерева. Готовить еду. Мы собирались побродить по окрестностям и поплавать.

– Хочешь еще сока? – тихо спросил он.

– Нет! – громко и грубо ответил я.

Такой ответ не вязался с моим состоянием. А может, как раз вязался.

– Можно мне поехать с тобой?

Раньше я бы не осмелился задать этот вопрос.

Отец удивленно посмотрел на меня:

– Об этом не может быть и речи.

– Ну пожалуйста!

– Это невозможно.

– Почему я не могу поехать?

– Потому что не можешь. Слишком рано…

– Но почему…

– Потому что я так сказал! – резко перебил меня отец.

– Всего на несколько дней.

– Нет. Это не обсуждается. И довольно скулить. Больше не хочу слышать ни слова об этом. Понял?

Отец никогда не говорил со мной в таком тоне.

Дождь стоял стеной. Вода ручьями стекала с навеса, но меня это не волновало. Я встал и двинулся по улице к железнодорожной станции. Через несколько шагов рубашка, лоунджи и рюкзак промокли насквозь. Мои вьетнамки вязли в глинистой жиже. Я продолжал идти.

– Бо Бо, подожди! – окликнул меня отец, и я прибавил шагу. – Да постой ты!

Мопед, проезжавший мимо, угодил в лужу, отчего вся моя белая рубашка покрылась комьями грязи.

– Подожди меня!

Хватит с меня ожиданий. Отец не имел права уезжать так рано.

Слезы на моих щеках смешивались с каплями дождя. Я не обращал внимания.

Отец почти догнал меня. И тогда я побежал. Я бежал изо всех сил. Мимо станции. Через пути. Вверх по склону. Мне было плевать на дождь, боль в груди и кровоточащие царапины на ногах.

Добравшись до дому, я вынес из своей комнаты губную гармошку и положил на стол.

Через несколько минут появился запыхавшийся, насквозь промокший отец. В руке он держал потерянную мной вьетнамку.

– Можешь забирать и гармошку! – Я ткнул пальцем в его подарок. – Мне она больше не нужна.

Несколько дней я прожил у Ко Айе Мина.

Однажды вечером, сидя в его домике, я рассказал о женщине, ответившей по телефону, и о поспешном отъезде отца.

Ко Айе Мин молча слушал мой рассказ, иногда морща лоб и покусывая губу. Когда я закончил, он надолго задумался.

– Должно быть, у твоего отца были на то причины, – наконец решил Ко Айе Мин.

Я хмуро посмотрел на друга. Не такой ответ мне хотелось услышать. Совсем не такой. А какой? Подумав, я понял, что и сам не знаю.

Бедный Бо Бо?

Нет, я не искал жалости к себе.

Как твоему отцу хватило наглости вот так взять и уехать? Теперь снова целый год жди его приезда.

И не это. Вздумай Ко Айе Мин осуждать моего отца, я бы сразу встал на его защиту. Внутри у меня все так переплелось и перепуталось, что я не знал, кому бы удалось распутать этот клубок. Только не мне.

Должно быть, у него были на то причины.

Чем больше я раздумывал над этой фразой, тем сильнее ощущал свою беспомощность.

Причины. Естественно, у отца были причины. Вот только кто бы рассказал мне о них.

Наутро я подделал дядину подпись на объяснительной записке и отправил записку в школу с Ко Тху Рией. Лучшего друга, чем он, у меня в классе не было. Он меня не выдаст.

Ко Айе Мин ушел из дому рано. Ему нужно было добраться до аэропорта в Хайхо, встретить группу туристов и отвезти их в отель на озере Инле. Я часами сидел в его конторе перед компьютером. Сыграл несколько партий в шахматы с американским парнишкой – все проиграл. Потом без особого интереса порылся на книжных полках, посмотрел на YouTube видеролик с самыми впечатляющими голами, забитыми Криштиану Роналду. Когда мне это наскучило, стал искать ролики с пингвинами и попугаями – самыми моими любимыми птицами. Нашел. Однако и они увлекли меня ненадолго.

Я вышел за дверь, сел под навес и стал ждать, толком не зная, чего жду. Когда заморосил дождь, я стал смотреть на него.

Ближе к вечеру вернулся Ко Айе Мин и протянул мне небольшой пакет, завернутый в старую газету:

– Я кое-что тебе купил.

Я сразу же понял, что́ внутри, и потому не торопился разворачивать.

– Разве ты не хочешь посмотреть? – с оттенком разочарования спросил Ко Айе Мин.

– Конечно хочу, – ответил я и торопливо разорвал газетную упаковку.

Внутри была новенькая, сверкающая губная гармошка.

Я проглотил ком в горле. Щедрый подарок, но от этого мне стало еще хуже.

– Спасибо.

Чтобы не обижать Ко Айе Мина, я поднес гармошку к губам и дунул.

Она звучала как мой отец.

Отвратительно она звучала.

– Какой прекрасный звук! – радостно сказал Ко Айе Мин. – Можешь что-нибудь сыграть?

– Пока нет, но скоро сыграю, – соврал я, стыдясь собственной бессовестности.

Вечером Ко Айе Мин позвал меня на обед в «Красный дом», куда он пригласил и свою подругу Ма Эй. Мы ели пиццу, лапшу и белый, как цветки жасмина, сыр моцарелла. Вроде было что-то еще, поданное с сырыми помидорами и оливковым маслом. Последнее меня очень удивило. Насколько я знаю, некоторые девчонки втирали оливковое масло в волосы, чтобы больше блестели. Я всегда заказывал спагетти с перченым томатным соусом, надеясь, что соус приготовлен не на оливковом масле.

Как-то я уже встречал Ма Эй в офисе Ко Айе Мина. Она была невысокого роста, немногим выше меня. Тогда она попросила, чтобы я научил ее играть в шахматы. По ее словам, Ко Айе Мин – слишком строгий учитель. Ма Эй жила в Кало и вместе с младшей сестрой работала в ресторанчике их матери, находящемся близ базара.

Волосы у нее были такими длинными, что спускались почти до бедер. Но самым удивительным у нее были глаза. Совсем круглые и не карие, а синевато-серые.

Ма Эй была рада видеть нас с Ко Айе Мином. Первые несколько минут она возбужденно тараторила, но вскоре успокоилась. Она спрашивала, какие предметы в школе мне нравятся больше всего, как чувствует себя мой дядя и каково мне живется с ним в компании кур и свиньи. Ма Эй внимательно выслушивала мои ответы, а когда я сказал, что у нее очень красивые глаза, засмеялась и потрепала меня по руке.

Никто и никогда не обращался так со мной.

– А ты симпатичный.

И таких слов мне никогда не говорили.

Я хорошо видел, что ей по-настоящему нравится Ко Айе Мин. Ее глаза светились радостью и восхищением. Однако в них таилось и еще что-то. Я заметил это не сразу, поскольку смотрел на ее улыбку и отвлекался на вопросы. Чем дольше мы сидели и говорили, тем отчетливее я видел это непонятное что-то.

Казалось, у меня перед глазами медленно расходится туман. Нужно лишь было набраться терпения.

«Многие люди так себя ведут, – думал я. – Они могут смеяться. По-настоящему, когда смеются губы, щеки и все лицо. Глаза у них сияют, а на сердце словно лежит тяжелый камень».