По скользким просыпающимся улицам Оксенфурта он шел неторопливо и не глядя по сторонам. Ноги понесли было Иорвета в прибрежный район, туда, где раньше стоял его дом, сгоревший несколько лет назад, туда, где эльф не мог заставить себя появиться. Он остановил себя. Вполне вероятно, после пожара участок давно расчистили, и сейчас он зиял пустотой, как щербина во рту драчуна, и Иорвет понимал, что, дойди он до своего прежнего дома и не найди его на месте, это стало бы для него последней каплей. Университетский профессор утопился в Понтаре — вот это новость! Об этом судачили бы еще несколько недель! И Иорвет, привыкший быть объектом сплетен, на этот раз не хотел давать для них пищу.

В «Алхимии», куда он заставил себя дойти, было тепло. Хозяйка растопила очаг, и в почти пустом зале пахло жареными шкварками, угольным дымом и вчерашним пивом. Иорвет отряхнул с сапог снег и огляделся. Есть ему не хотелось, пить в такой ранний час не позволяла совесть, но просто посидеть и отдышаться казалось самым верным и разумным решением.

Человек, называвший себя Гюнтером О’Димом, сидел в самом дальнем конце зала, за маленьким деревянным столом, склонив голову над миской, от которой поднимался ароматный парок, и, заметив его, Иорвет попятился. Человек поднял голову, улыбнулся знакомой, пробиравшей до костей улыбкой, и махнул рукой. Ноги Иорвета сами поднесли его к столу старого знакомого.

— Отличная здесь уха, — заметил Гюнтер, поигрывая деревянной ложкой, — рыба прямиком из-под льда Понтара. Не такая вкусная, как океаническая, и довольно костлявая, но лично мне больше по душе. Садись, старый друг, поболтаем.

Иорвет, как загипнотизированный, сел, сложил перед собой руки на столе и попытался оглядеться — знакомой трактирщицы нигде не было видно, и, казалось, в зале с Гюнтером они оказались совершенно одни.

— У тебя бледный вид, — заметил человек, — хвораешь?

— Уже нет, — ответил Иорвет, и губы его едва шевелились, будто ужасно замерзли на промозглом ветру ранней весны.

— Вот и славно, — снова улыбнулся Гюнтер, — в твоем возрасте опасно простужаться. Один сквозняк — и всему конец. Нелепо после всего, через что ты прошел.

Он зачерпнул ложку супа, и в густой золотистой жиже промелькнул мертвый рыбий глаз. Иорвета замутило.

— Ну, говори, — Гюнтер отправил ложку в рот, с наслаждением прикрыл глаза, глотая, потом снова обратил непроницаемо-темный взгляд на Иорвета, — зачем пришел? Я знал, что мы встретимся рано или поздно, но семнадцать лет для эльфа — это разве срок?

— Я не искал и не звал тебя, — сглотнув горькую густую слюну, ответил Иорвет, стараясь не отвести взгляда в сторону, и в то же время мечтая зажмуриться и не видеть приветливого лица, иногда являвшегося ему во сне, — мне нечего просить у тебя.

— Жаль, — Гюнтер снова зачерпнул ухи, подул на ложку, проглотил, — ну, а я не из тех, кто навязывает свои услуги. Тогда просто посиди со мной. Тебе ведь все равно некуда идти.

Иорвет невольно сжал кулаки, снова сглотнул. Гюнтер ел свой суп медленно, зачерпывая ложку за ложкой, лишь мельком поглядывая на собеседника.

— Какую плату ты бы взял? — вдруг неожиданно для самого себя спросил Иорвет. Этот вопрос зрел в нем уже много лет, разрастался, как опухоль, как подкожный гнойник, который страшно было прокалывать.

— Смотря за что, — пожал плечами Гюнтер, наклонил миску, собирая остатки бульона, обрезки моркови и лука, искусно обходя рыбью голову на дне, — ты ведь сказал, тебе нечего просить.

— Какую плату? — настойчивей переспросил Иорвет, — у меня ничего нет, и я не отдал бы тебе больше ничего из того, что мне не принадлежит.

— Тогда и говорить не о чем, — ответил Гюнтер покладисто, отставил миску и соединил пальцы рамочкой на столе перед собой, — если сейчас ты готов только впустую торговаться, мне тоже нечего тебе предложить. Но может статься так, что цена для тебя станет не важна, и ты отдашь все, что угодно.

Иорвет молчал, только сильнее сжимая кулаки и мысленно ругая себя за трусость. Одна фраза, одно решение — и жизнь его могла бы измениться. Гюнтер сделал Вернона таким, каким человек был сейчас — беззаботным, молодым и полным сил, почти бессмертным и неуязвимым для потерь и печали. И та цена была выплачена сполна, а мир после этого не перевернулся. Всего одно решение. Иорвет опустил саднящее веко.

— Один совет я дам тебе совершенно бесплатно, — Гюнтер медленно поднялся из-за стола, и Иорвет едва сдержался, чтобы не ухватить его за рукав, удерживая, — чем грустить о том, чего у тебя никогда не было, подумай о том, что ты еще не успел потерять, хотя очень старался. До скорой встречи, Иорвет.

На короткое мгновение Иорвета поглотила звенящая тишина, потом он, вздрогнув, открыл глаз. Над ним стояла трактирщица, стол же напротив был совершенно чист.

— Мисдарь профессор, — произнесла женщина, скупо улыбнувшись, — я не заметила, как вы вошли. Чего изволите?

— Ухи, — через силу обронил Иорвет, а когда трактирщица удалилась, трясущимися руками порылся в кармане и извлек оттуда смятое письмо, нетерпеливо надорвал конверт и развернул исписанный листок. В «Алхимии» было слишком темно, и строчки разбегались в разные стороны, но эльф постарался взять себя в руки и сосредоточиться.

«Здравствуй, отец! — писал Иан. Его прежде мелкий и аккуратный почерк теперь пестрел размашистыми петлями, словно сын торопился за собственной мыслью, — Я догадываюсь, что с этим письмом ты поступишь так же, как со всеми предыдущими — сожжешь его или выбросишь, но, как и прежде, это не имеет значения. Вчера ночью я снова пытался заставить прорости проклятое пшеничное зерно, и снова потерпел неудачу. Я уже писал тебе, что магия Огня оказалась куда сложнее, чем все заклинания, которые я пробовал учить прежде, но на этот раз я не намерен сдаваться. Яссэ говорит, что мне нужно сперва найти верный источник или познать искусство сдержанности, но с тем же успехом он мог бы посоветовать мне поскорее срастить ногу, которую до этого раздробил мне молотком. Заставить заполыхать целый квартал оказалось гораздо проще, чем вырастить единственный росток в моей ладони, хотя я шел на разные ухищрения, чтобы этого добиться…»

Иорвет читал, не отрываясь, хотя письмо плясало в его руках, он не заметил, как перед ним поставили миску с ухой, отмахнулся, когда трактирщица предложила кружку знаменитого сбитня. Иан писал подробно и обстоятельно, описывал свой эксперимент так, словно это была всего лишь одна глава в долгом рассказе о его упражнениях. И, судя по всему, так оно и было. Иорвет не знал, о чем сын писал Вернону, но тот лишь иногда пытался рассказывать о путешествиях Иана, об освоенных юношей трюках, о веселой беззаботной жизни цирковой труппы — и едва ли, получив письмо, подобное тому, что сжимал в руках Иорвет, человек стал бы отмалчиваться. Иан вряд ли врал Вернону, но настоящую правду писал, видимо, лишь тому, кто никогда не вскрывал его писем, и эльф подумал вдруг о том ворохе запечатанных конвертов, что хранились в нижнем ящике его шкафа.

Пока все, кто знал Иана, были твердо уверены в том, что мальчик сдался под натиском обрушившейся на него беды, насмотревшись на кровь и смерть, сбежал от такой жизни, сын продолжал учиться. Медленно, шаг за шагом, погружался в то искусство, которое все магическое сообщество считало не только смертельно опасным, но и преступным. Скрывал это под маской яркой суеты и ловких акробатических кульбитов, выдавал истинную магию за глупые фокусы — и лишь его, Иорвета, посвящал в эту тайну. А отец не прочел ни единого из его откровений.

Охваченный ужасом перед собственной глупостью, Иорвет скомкал письмо, прочитав последнюю строчку, бросил на стол рядом с нетронутым супом несколько крон и поспешил прочь из трактира. Путь до университета — до Вернона, которому необходимо было все рассказать, до ящика, полного других писем от Иана — Иорвет проделал почти бегом, не замечая льда под ногами, ни разу не оскользнувшись.

Площадь Университета была уже полна народа, и эльф рассеянно отвечал на приветствия коллег, желавших узнать о его самочувствии. Он взлетел по лестнице к своей комнате и распахнул дверь.