— Не хочешь прогуляться в лес, Иан? — спросил он у него.
— А как же твои занятия? — удивился мальчик. Он успел неплохо изучить расписание отца, и твердо знал — в этот день недели после обеда тот ходил на собрания так называемого Дискуссионного клуба, и там проводил время почти до самого вечера в жарких словесных баталиях.
— Сегодня мне не хочется больше ни с кем спорить, — улыбнулся отец.
Они и раньше часто выбирались за город. Как бы Иорвет ни старался показать, что мертвое эльфское наследие его не интересует, было совершенно понятно — гулять среди замерзших развалин, касаться потрескавшихся мраморных стен и слушать шум подступавшего к древним строениям леса ему очень нравилось. Однажды, когда они с Ианом забрались на вершину какой-то полуразрушенной стрельчатой башни, отец, оглядевшись по сторонам, с улыбкой проговорил:
— Здесь я чувствую себя таким молодым, — и Иан подозревал, что именно в этом была причина его интереса к эльфским древностям. В университете, сидя в зале, полном молодых людей, проживших на этом свете едва десятую часть его собственной жизни, Иорвет поначалу чувствовал себя неуютно. Слишком старый, чтобы начинать, слишком много повидавший, чтобы удивляться. Стоя же перед статуей того, кто умер и истлел задолго до его рождения, эльф мог ощутить себя почти юнцом, едва обогнавшим по возрасту собственного сына. И Иану нравилось видеть, как в этих развалинах лицо отца непременно разглаживалось, движения становились плавными и почтительными, а голос звучал мягче и тише, чем всегда.
Сам он временами чувствовал что-то странное, проходя между резных обветшалых стен, ступая между трещин мраморного пола, который топтали ноги тех, чьи имена были давно забыты. Иногда, замирая посреди светлого просторного зала, Иан ощущал, как внутри у него что-то переворачивается, и сквозь кончики его пальцев начинает вливаться неведомая сила — робкая, потому что забытая, но способная разрывать или создавать, если дать ей волю. Обычно они с отцом уходили раньше, чем Иан успевал разобраться в своих ощущениях, и мальчик чувствовал себя так, будто кто-то разочарованно смотрел ему в спину, провожая. Об этих ощущениях отцу он никогда не рассказывал, опасаясь вторгаться в его священнодейство, в его счастливую встречу с юным собой. А еще, конечно, Иан боялся, что отец будет волноваться за него — мальчику и без того иногда снились тяжелые кошмары, и, если он не успевал проснуться до того, как закричать, неизменно видел страх и растерянность во взгляде Иорвета.
Обычно в эти путешествия они с отцом ходили пешком, но на этот раз по пути заглянули в городские конюшни, и отец вывел из стойла застоявшегося Серебряного. За время жизни в Оксенфурте конь стал спокойней, покорней и мягче, и теперь ехать на нем было сплошным удовольствием.
Они покинули город через Новиградские ворота и ехали теперь на северо-запад. Иан с любопытством оглядывался по сторонам, пока смотреть стало решительно не на что — вокруг был только заснеженный лес. Он успел уже неплохо изучить расположение всех эльфских развалин в окрестностях Оксенфурта, и в какой-то момент понял, что путь их лежит в какое-то совершенно новое, неизведанное место. Солнце стояло высоко, но лес вокруг только сгущался, и вскоре дорога погрузилась в серебряную полутьму.
— В этом лесу водятся чудовища? — осторожно спросил мальчик, и скорее почувствовал, чем увидел, что отец улыбнулся.
— Раньше — кишмя кишели, — ответил он, чуть пришпорив коня, заставляя его бежать резвее, — но в последние годы здесь почти никто не умирал, и трупоеды перебрались дальше, ближе к Новиграду. Не бойся, я еще не забыл, как защищаться.
— Я и не боюсь, — отозвался маленький эльф, хотя это была не то чтобы чистая правда. За свою недолгую жизнь он успел привыкнуть к большому городу, а потом — к бескрайним полям Туссента, где чудовища, конечно, водились, но рядом всегда был Геральт и его верный ведьмачий меч. Лес же казался маленькому эльфу незнакомым и чужим. Он знал, что родители его большую часть жизни провели, прячась среди древних ветвей, находя нехоженые тропы в непролазных, никогда не замерзавших болотах, прислушиваясь к малейшему шороху, чуя опасность за версту. Но для него самого в шуме ветвей и непонятных скрипах замерзших стволов не было ничего привычного. Лес пугал его, но отец был рядом, и сейчас держался так уверенно, что у мальчика просто не было повода по-настоящему испугаться.
Ехали долго. В какой-то момент тропа стала такой узкой, что свисавшие ветви трепали всадников за плечи, сбрасывая на них легкий колючий иней, и Иан видел, как отец с каждым шагом Серебряного все крепче сжимает пальцы на поводе, все ровнее и напряженней держится в седле, но страха в его движениях все равно не угадывалось. Отец был взволнован, но это было почти приятное волнение, даже предвкушение, словно он собирался показать сыну нечто совершенно сногсшибательное.
Они выехали на маленькую открытую площадку перед широким зевом пещеры в каменном склоне, и Серебряный, повинуясь твердой руке, остановился. Отец легко спрыгнул из седла и, вдохнув полной грудью, огляделся. Иан, все еще крепко держась за луку, тоже внимательно посмотрел по сторонам. Лес подступал почти к самому входу в пещеру, и был таким неподвижным и тихим, словно его нарисовали вокруг них, как театральные декорации. Широкое отверстие зияло чернотой.
— Здесь кто-то живет? — осторожно поинтересовался Иан. Ему вдруг представилось, что вот-вот на площадку перед ними выберется огромный дракон, один из тех, кого так детально рисовали в книгах о древних временах. Мальчик немного вздрогнул, почти видя, как в глубине широкой клыкастой пасти зверя набухает, ширится алый огонь, готовый спалить наглых вторженцев дотла. Но отец был спокоен. Он протянул руки, чтобы помочь маленькому эльфу спешиться. Серебряный прял ушами, топтался на месте, но было не похоже, чтобы испугался или занервничал — ему просто не нравилось, что его заставили остановиться. Ретивый молодой жеребец слишком долго стоял в стойле и теперь жаждал бежать, куда угодно, пусть даже под седлом и с двумя ездоками.
— Почти десять лет назад здесь стоял лагерем темерский партизанский отряд, — ответил отец, и Иан неожиданно все понял.
Это место, после тех историй, что рассказывали родители и Геральт, стало для него не менее легендарным, чем древние руины вокруг Оксенфурта были для отца. Здесь, еще до его рождения, папа организовал последний островок сопротивления захватчикам, здесь продолжал свою войну, казавшуюся всем остальным проигранной. Сюда отец, раненный и истощенный, пришел, чтобы встретиться со своей судьбой и обрести вместо позорной смерти самого себя. И сейчас Иан стоял у входа в темную пещеру с замирающим сердцем и ледяными пальцами сжимал ладонь Иорвета, стараясь представить, почувствовать, как это убежище выглядело тогда.
— Стража в тот вечер едва не пристрелила меня, — отец говорил это, беззаботно улыбаясь — так рассказывают о первой встрече с возлюбленным на весеннем празднике или в цветущем саду, — арбалетчики были расставлены так, чтобы сверху просматривался весь лес, и меня приняли за заблудшего накера или трупоеда. Я почти ничего не помню из того дня, лишь то, как Вернон вышел ко мне навстречу. Я был так слаб, что не поверил сперва, что он настоящий. Он снился мне почти каждую ночь, и, когда я увидел его, поначалу решил, что это очередной сон. И я был рад, что умираю, видя его, во сне или наяву — неважно.
— Он вылечил тебя, — сказал Иан очень тихо — именно таким тоном полагалось говорить на пороге святилища.
— Он меня спас, — также шепотом ответил отец.
Они прошли по гулкому каменному коридору в просторный зал с большим отверстием в потолке. Тут и там здесь все еще стояли деревянные скамьи, были видны следы кострищ, а по сводам пещеры тянулись полуразвалившиеся лестницы. Казалось, время почти не тронуло пещеру, и люди, жившие здесь, совсем недавно покинули свое убежище, даже забыв некоторые из своих вещей — тут и там у стен лежали нетронутые тюки, поблескивали клинки ржавых мечей, Иан заметил арбалет, прислоненный к одной из скамей.
