«Но видно некоторые не учатся на ошибках», — дополнила она в мыслях, приказала Ваку отключить записи и скользнула взглядом по закрытому панорамному окну. Вид города, раскрывающегося с Башни, моментально возник в сознании — больно часто Марго после работы или после кошмаров любила сидеть напротив и наблюдать, что помнила почти достоверно всё, что открывалось с этого этажа: улицы, огни, достопримечательности и иное… Это успокаивало, но не когда взгляд падал на шпиль площади Восстания и Дворцовую.

Повторения двух тысяча четырнадцатого и ранних годов Марго не допустит. Она не позволит закрыть компанию, обвалить сеть, лишить людей работы, она не позволит нанести вред и её семье, и лично ей самой. Пускай «Вместе» и она как владелица продолжали блюсти нейтралитет в «теневой игре», это не означало, что не будут закрыты пробоины слабости из безопасности.

Марго вдохнула, отворачивая голову на рабочий стол. Экран связи с Безопасниками был чист, потому, отставив стакан, она направилась в «жилые помещения». Спустя ещё полчаса, когда Разумовская заменила халат на относительно официальные вещи и просушила волосы, пришло уведомление от КПП о пересечении его Артемиса с «плюс один».

========== Оранжерея [Юля | Алтан, PG-13] ==========

Самое чудное время в оранжерее — закатное. В моменты нескольких минут, когда лучи опаляли стекло строения и, пронзая его, охотно лизали янтарными и рыжими бликами раскидистые листы или бутоны посаженных растений. Порой свет отражался, перекидывался на другие гладкие поверхности, и транслировался по пространству до тех пор, пока не иссякал, лишаясь следующего приёмника, либо пока не гас источник.

Юлия Пчёлкина не любила подобные места. Они напоминали ей работу давно почившей матери — как преподаватель ботанического факультета государственного университета она присматривала за обширными оранжереями в центре города и часто брала туда и маленькую Юлю. Матушка в свободное время водила в старейшую картотеку с архивом растений или показывала сами стеклянные постройки изнутри, где рассказывала истории о диковинных и изысканных видах, называя их порой по-страшному, на мёртвом языке церковников и вечно мёртвых изнутри врачей. Ещё в детстве увиденное не поражало юное сознание, падкое на фантазию, а вызывало ужас — множество-множество растений было вынуждено выживать в чудовищно-маленьких условиях и сражаться за свой кусочек пространства с такими же узниками. А некоторые просто умирали от болезней из-за недостатка ухода или из-за того, что на их вид не хватило денег у бюрократической машины. Последнее уже Пчёлкина узнала позже, став постарше, но из того детства, полного созерцания растений в стеклянной коробке она вынесла единственное, услышанное как-то от коллеги матери: «Оранжереи — это тюрьма для растений».

Это настолько поразило её, что Юля помнила подобное выражение до сих пор, потому, приняв гостеприимное предложение Алтана о переезде в загородный дом, нечасто бывала в самой оранжерее. Однако иногда всё-таки бывали исключения.

Оправив упавший локон, Пчёлкина изучила жёлтые цветы — росшие вплотную друг дружку они создавали плотный ковёр вокруг дерева, отчего напоминали больше покачивающееся солнечное море. Юля дёрнула уголком губ в подобие улыбки, коснулась пальцами податливого бутона и, огладив его махровые лепестки, надавила большим пальцем слегка в центр.

Алый ноготок впился в сердце бутона, пыльца оставила на нём рваные мазки, и память Юли вдруг наложила увиденное на совершенно другое: чудовищным зверем оно заскреблось глубоко в груди, пытаясь проложить повторный путь наружу и наводняя сознание полными крови и душащей боли события несколько лет как ушедших. Тогда Пчёлкина отступила — убрала руку и поднялась, задавливая возникшие воспоминания. Что случилось в прошлом, осталось в прошлом, за исключением оставленной как физической и куда страшнее — ментальной боли.

Юля прикрыла глаза, замерев на дороге и приказывая себе собраться. Она сделала несколько глубоких вдохов, выдохнула и сморщилась, когда на такое совсем малое движение кожа шеи ответила лёгкой натянутостью. Следом всё прошло. Слух уловил вечерние трели птиц, и Пчёлкина, хотевшая открыть глаза и поднять голову, мигом одёрнула себя от такого желания. Сложив руки на груди, она только аккуратно приподняла голову, осмотрела пространство и увидела, как воробьи — извечные местные бунтари оранжереи — таскали что-то в устроенное не так далеко гнездо. Буро-грязными пятнами они мелькали средь зелёного пёстрого моря, щебетали, а группка чуть в стороне и вовсе устроила вечерние баталии со всеми разборками.

«Хуже только сороки, — улыбнулась Пчёлкина. — Или вороны» Улыбка на лице осталась, глаза потускнели, и Юля неиронично подумала, что сегодня отчего-то весь выход в оранжерею так или иначе наталкивал её на размышления о прошлом, а конкретнее о днях, с которых началась чудовищная вендетта, где жизнь человека не стоила ничего.

«Не думай», — напомнила себе Юля, однако думать продолжила. Осматривая пёстрые насаждения, Пчёлкина вспомнила слова пожилого коллеги матери и зацепилась взглядом за стекло пристройки к загородному дому.

Клетка или тюрьма.

Как тогда в комнате с шахматной партией.

Руки на плечах сжались сильнее, веки чуть прикрылись, и холод тронул грудь. Ледяной спазм поднялся выше и заковал шею в тиски подобно тому, как раньше на ней сжался браслет с её фигурой королевы… Юля выдохнула, понимая, что бороться с этим — выше собственных сил, потому, отняв руку, она пальцами почти невесомо огладила оставленные на шее вертикальные шрамы, ставшие признаком уродства и своеобразным клеймом, поставленным психом с воронами в сознании.

«Могло быть хуже», — откликнулся внутренний голос, и стоило прикрыть глаза, как перед ними возникли картины залитого кровью пола, на котором где-то уже лежали убитые «фигуры», а где-то сидели оставшиеся, готовые стать разменными монетами в чужой мести. Смрад крови, виды убитых, чей-то смех и всхлипы — всё это давило на сознание, а душок — в нос, из-за чего появлялась тошнота, душил страх и хотелось единственное: оказаться где-то далеко или найти способ сбежать здесь и сейчас.

Ни у кого не получилось сбежать. Но и многие не вышли, потому… Да, могло быть хуже, особенно памятуя то, как Юля выжила, вот только забыть об этом не получалось.

Со стороны донёсся хлопок, и Пчёлкина отвлеклась. От выхода в основное здание загородного дома спускался Алтан. Их взгляды пересеклись, и владелец комплекса направился к ней. Юля терпеливо выжидала, пока он доберётся ближе, и с каждым его шагом в душе постепенно переставали скрести звери, отпускали воспоминания и даже становилось уютно в объятой закатными лучами оранжерее, почти не напоминавшей тюрьму. Пчёлкина мимолётно скользнула цепким взглядом по собранным в косы волосам, что на концах фиксировались металлическими вставками, чёрному костюму с расшитыми золотыми манжетами и вернулась к тёмным глазам со слегка приподнятыми уголками.

Его же взгляд остановился на её руке, что замерла над шрамом, и Юля не стала убирать её, только опустила на плечо, где огладила его также невесомо, и отвернула голову к цветам. Подошедший близко Алтан поцеловал кончики оставленной на плече руки, затем, приподняв голову, коснулся поцелуем и виска. Юля поёжилась, вызывая улыбку у подошедшего, и от смешка почти над собственным ухом, улыбнулась сама.

— Замёрзла? — уточнил Алтан, проводя рукой по спине. Юля отрицательно покачала головой, хотя, признаться, кончики пальцев всё же закоченели.

— Замёрзла, — подтвердил Алтан, и Пчёлкина, отпрянув, обернула на него голову, после, вспомнив поцелуй, дарованный кончикам её пальцев, неловко сжала ту в кулак — действительно, нечего скрывать.

Оба улыбнулись друг другу, и Юля замерла, ощутив, как Алтан отнял руку от её спины, оправил чутка выбившуюся прядь и, опустив свою, перехватил чужую ладонь своей. Пчёлкина поменяла их захват так, что теперь она удерживала его руку, и словив взгляды друг друга, оба направились обратно в помещение.