– Простите, вас по личному, – секретарша с извиняющейся улыбкой заглянула через полуоткрытую дверь и добавила:

– Говорят, что очень срочно.

– Переведи, Эвочка.

Она устало прикрыла глаза и круговыми движениями помассировала лоб и виски.

Срочно. У неё вся жизнь проходит под этим грифом. Тем, кто обращается к ней, всегда всё срочно. Потому, что может стать поздно.

Голос был незнакомый. Приятный женский голос, абсолютно без акцента, без этих характерных интонаций иврита с его певучими окончаниями слов и фраз. Ола хадаша? Совсем зелененькая? Голос убеждал, настаивал на встрече. Совершенно идиотская ситуация, но было в этом голосе что-то, мешавшее ей попрощаться и закончить непонятную беседу . Она пролистала свой еженедельник в поисках окна.

– На следующей неделе во вторник в 12 вас устроит? Кафе "Киюфим", цомет Ярконим.

На конце линии повисла пауза.

– А автобус туда идёт? Или маршрутка? И где это вообще? – в голосе звучала растерянность.

Так, ясно, без машины. Не доедет. Она любила это кафе в деревенском стиле, совмещенное с магазинчиком со всякой всячиной для дома и сада. И, как всегда, хотела убить двух зайцев одним выстрелом: во- первых, там вкусный кофе и прекрасный чизкейк, ну, а во-вторых, она давно хотела поменять занавески в приёмной. И вообще, пустая она оттуда не выходила. Любимые лягушки Симоночки были куплены именно там. К тому же, огромная стоянка.

– Так, а где вам удобно?

– Если нужно, я подъеду в Тель-Авив, куда-нибудь в центр. В районе Алленби, например.

– Хорошо, пусть будет Алленби, – она устало отвалилась на спинку кресла. – Кафе " Мишель". Номер не помню. Найдете?

– Да, конечно, найду, – на том конце провода вздохнули с облегчением.

– Отлично. В 12 ровно, – с нажимом произнесла она, попытать вложить в эти слова посыл, что опозданий она не терпит.

Они не могли не дружить.

Их мамы были подружками с детства и бегали вместе в Дом пионеров. Были там такие кружки: драма, художественное чтение и даже хоровое пение. Это была середина прошлого века, когда петь, декламировать, играть в спектаклях, художественно свистеть и импровизировать на балалайке можно было абсолютно бесплатно.

И они играли, и свистели, и пели и декламировали. В перерывах между этими важными делами делали уроки, сдавали экзамены, предварительно наевшись пятилистников сирени. Бегали на танцы в Дом Офицеров. Легко влюблялись и не менее легко расставались. Плакали и смеялись, кружились в своих юбочках солнце-клеш и взрослели – эти девочки, чье детство пришлось на грозные сороковые. Они любили свой теплый солнечный город, они росли на его улицах и во дворах, пользуясь той неограниченной свободой, которая возможна только на юге. Там, где дети здороваются с незнакомыми людьми и обращаются к друг другу "брат" и "сестра". У них не было тайн друг от друга, да и какие могут быть тайны у двух девчонок, живущих на соседних улицах, сидящих за одной партой с первого класса. Две Лиды – маленькая и большая. Так их звали в школе.

После выпускного вечера их дороги разошлись. Лида-маленькая сразу вышла замуж. По общим меркам – весьма удачно. Муж пару лет был персональным шофёром какого-то большого начальника, а потом плотно сел на продовольствие, возил всякий дефицит, и она, Лида, сразу почувствовала себя, как за каменной стеной. Надёжный тыл – это обеспечивала она. Всё блестело в доме, стол был накрыт к приходу кормильца и радовал борщами и домашней лапшой, печенкой с луком и со сметаной, пельменями – крохотными – один в один, различными соленьями – квашеной капусткой, морозно хрустевшей под зубами, помидорчиками и огурчиками, запутавшимися в сплетениях укропа и смородиновых листьев, сквозь которые мелкими зубчиками белел нарезанный чесночок. А вареники! С творожком, плавающие в сметане, и непременно сдобренные ложечкой сахара. С картошкой, усыпанные чуть сладковатым луком, поджаренным на сливочном масле. И венец всего – вареники с вишней, которые сначала остужались на огромном жёлтом эмалированном подносе. Да, на том, с чуть отбитым краем, на котором летела куда-то жар-птица. Эти вареники подавались, политые вишнёвым соусом… нет-нет, не соком, а именно соусом, уваренным с сахаром до нужной густоты – что-то среднее между соком и вареньем.

Идеальная семья: муж – добытчик, жена – хранительница семейного очага.

Лида-большая – а разница-то в каких-то несколько сантиметров! – поступила в пединститут. Замуж вышла только в 21 год – успела, пока ее не записали в старые девы. Он был неплох собой, инженер-конструктор в каком-то там проектном институте. Голая зарплата. И никаких греческих маслин, югославской буженины со слезой на срезе и пупырчатых огурчиков в апреле.

Рожали они вместе, с разницей в несколько часов. Ходили на консультации к одному врачу-гинекологу – смешливому Юлию Соломоновичу, который обращался к своим пациенткам не иначе, как:

– Ну-с, дамы, и что вы мне сегодня расскажете? Или покажете?

В палате на 9 человек (по четыре кровати с двух сторон и одна – в центре) они показывали друг дружке своих девочек, которых привозили на кормление в большой каталке, сложенных аккуратно, как дрова, и спеленутых так туго и тесно, что было непонятно, как эти младенцы дышат. Каждая вслух восхищалась чужой дочкой, понимая в глубине души, что уж её-то … нет, это и сравнивать не стоит.

Появление на свет этих малышек возродило их дружбу. Нет, они не стали дружить семьями – уж очень велика была пропасть между их мужьями, и они понимали это интуитивно. К тому же, и компании сложились в каждой семье свои, и темы для разговоров были настолько разные, когда они собирались с друзьями на ноябрьские или на Новый год. Но все это осталось в стороне, за тонкой невидимой чертой, которая очертила их пространство, в котором они ежедневно выгуливали своих дочурок, сравнивали прибавки в весе и росте, обсуждали действенность укропной водички (первое дело при газиках!), делились рецептами приготовления каш, радовались первым проклюнувшимся зубикам, похожим на крохотные кусочки сахара. Расправив юбки на скамейке в парке и легонько покачивая коляски со своими сокровищами, они вспоминали Дворец пионеров, одноклассников : кто? где? с кем?

– Ты представляешь – а Лорка-то отшила Санька, да-да, а там уже к свадьбе шло. Нет, никто не знает, в чем дело. Довыбирается!

– А Норка, эта худющая страшная Норка укатила в Вильнюс и там вышла замуж, это ж обалдеть просто!

Они вспоминали школьных учителей, кружок драмы и его руководителя – Виталия Сергеевича, в которого были тайно влюблены все девчонки, мечтавшие стать артистками.

Пронзительно синело высокое осеннее небо, с глухим звуком падали жёлуди и каштаны, шуршали под колесами колясок засохшие сморщенные листья . А с кленов падали, вращаясь в воздухе, листья совсем другие – яркие, блестящие, гладкие, словно покрытые лаком, которые они так любили в детстве засушивать между страниц толстых книг. Вроде бы, это называлось гербарий.

А они вспоминали, и болтали, и смеялись и даже пели что-то дуэтом. И в эти моменты было совсем неважно, что они едят – каждая у себя на завтрак, что одна уже живёт в своем – маленьком, но своем! – домике, а другая – в крошечной пристройке во дворе со свекровью. Что одна тщательно начищает перед выходом свои старенькие туфельки, а у другой – модельная обувь, сшитая золотыми руками Якова Рувимовича – одного из известнейших сапожников города, чье имя было уже гарантией качества. И ей – Лиде-маленькой – он собственноручно снимал мерку, сидя перед ней на низенькой лакированной скамеечке, и спрашивая: