– Нет.

– Что? Плохо слышно… КАК ЭТО НЕТ?! Какого глюка, сержант Мистиан?!

– Заткнись, Либби. Мы в большой, упитанной заднице.

– Не понял. Что у вас там происходит, вы, отходы мирового разума?

– Почему ты не сказал мне, что старичком интересуются “глазки”?

– ЧТО?!

– Войди в систему с центрального терминала…

Мистиан слышал, как на том конце хрипло дышит ковыряющийся в информации Либби.

– О, Мировые Яйца…

– Вот и я сказал то же самое.

– Но ведь полчаса назад в его досье по этой части было чисто и пусто, как в сортире моей тетушки… и…

– Отбой. Поговорим позже.

Полицейский выразительно поглядел на напрягшегося пилота – тот в смущении отвернулся. Мистиан откинулся в кресле и еще раз прокрутил в уме четыре пресловутые строчки, ранившие его представления о возможном и невероятном.

“Иеремия Фалиан, 71 год, полноправный гражданин Каленусии. Доступ к информации закрыт. Полная физическая неприкосновенность – запрещение активных пресекающих контактов без санкции Департамента Обзора.”

Вертолет шел низко, отбрасывая на поле люцерны стремительную, распластанную тень. Успокоившийся было сержант Мисти сочинял в уме шедевр казуистической отчетности – победный рапорт о собственной неудаче. И тут неспешный ум стража порядка отметил нечто, едва не раздавившее последний бастион полицейского здравомыслия.

…Иеремия, вещая через стандарт-уникомы для сотен потрясенных владельцев каров, вещая пронзительно, гневно и по-своему убедительно, сам уникома НЕ ИМЕЛ!

* * *

Мальчишка помог деду закончить сворачивать “гусеницу”, они задвинули тяжелый скаток в придорожные кусты и забросали сухой травой – получилось неплохо. За спиной медленно, взвизгивая гудками, рассасывалась “пробка”. Кары тыкались, как слепые котята, пытаясь побыстрее вырваться на волю, но это только увеличивало общую сумятицу.

– Мюф, не отставай.

Иеремия, не оглядываясь на внука, уходил через поле широким, размашистым шагом. Трасса, мертвая аура перегретого асфальта и железа, вскоре остались далеко позади. Стерня колола ноги сквозь веревочные сандалии. В кристальной пустоте кобальтового, без единого облачка, неба журчала монотонная песенка остроклюва.

– Не отставай, Мюф.

Они еще прибавили шагу, неся в душе радостное единство праведных заговорщиков. Ветерок мешал запахи земли, скошенной, подсыхающей травы, коров и доброго, домашнего дыма. Поле сжатой люцерны кончилось, уступив место пологому склону холма, зарослям колючего кустарника. В ложбине меж двух пригорков поблескивало крошечное серебряное озеро. Над зелеными кожистыми листьями, над водой, вилась стая мелких мошек. Старик устал. Мюф догнал деда и теперь шел, держась за край синего балахона. Вид с вершины ближнего холма открывался потрясающий. Чаша горизонта прогнулась под тяжестью неба. Ее края слегка голубели легкой дымкой. До самых краев чашу наполняли бледно-палевые квадратики полей, терракотовые стены домов, витые нитки ручьев и речушек, плотные клочки яркой, сочной зелени. Мюф остановился на секунду, переводя дух.

Чуть пониже холма, на широкой, ровной площадке, стоял их дом – стандартная постройка, возведенная по излюбленному крестьянами Каленусии образцу: сильно скошенная крыша с мансардой, веранда, стриженные кусты, решетчатый заборчик мешал скоту обгладывать зелень. Не было только одного – гаража. Вместо гаража на чистом заднем дворике пристроилась конюшня. Как раз сейчас в распахнутую дверь высовывалась любопытствующая морда рослого пони. Из-за сарайчика появилась миловидная женщина лет тридцати, с ведром. Ее волосы были по-фермерски убраны в три косы. Фермерша поставила посудину с молоком на землю и смотрела в сторону холмов, приставив ладонь “козырьком” к изогнутым правильными дугами бровям.

– Привет, мама!

– Привет, Мюф. Здравствуйте, отец. Вы сегодня вернулись рано.

– Не рано, Минна, а в самый раз. У нас гости.

Старик не спрашивал – утверждал. Женщина смущенно потупилась и убрала завиток со щеки.

– Да. К вам пришли, отец.

Старик сверкнул прозрачно-голубыми глазами.

– Ты проводила их в дом?

– Да, все как вы говорили.

Старик удовлетворенно кивнул.

– Ты поступила правильно, послушавшись меня. А теперь – иди. Иди, отдохни. Можешь сходить к соседке – Кристи давно ждет тебя.

Минна Фалиан замешкалась, в жестах, походке, движениях рук скользила неуверенность. Она аккуратно сняла фартук, сложила в несколько раз замызганное полотно, долго разглаживала ладонями, поискала взглядом, куда положить, не нашла – и пристроила прямо на траву.

– Мюф. Я хочу забрать с собой Мюфа.

– Он останется. Я знаю. Так надо, не бойся.

Женщина медленно, нехотя повернулась.

– Минна!

– Что?

– Что бы ни случилось – не бойся ничего. Дай, я поцелую тебя. Вот так. А теперь иди.

Иеремия повернул к дому. Распахнутую настежь дверь перегораживала мелкая, тщательно подогнанная по размеру сетка от мух. Большую часть прохладной комнаты с низким, почерневшим потоком занимал деревянный стол. На табурете, спиной к стене, лицом ко входу примостился человек средних лет в полувоенной куртке без эмблем – такие вещи любят носить каленусийские отставники. Худое, жесткое лицо пришельца не улыбалось. Он поднялся навстречу Иеремии и первый протянул ему руку.

– Полковник Хиллориан. Вы знали, что я приеду?

Иеремия с достоинством кивнул.

– Мировой Разум предупредил меня.

Полковник сравнил облик Иеремии с голографическим изображением из архивов Департамента – оживший Фалиан располагал. Против расхожего обыкновения религиозных вожаков, вождь нью-луддитов не носил длинные патлы, как бы намекающие на избранность и страдания обладателя. Загорелую кожу головы покрывал короткий ежик седых волос, клиновидная серебряно-седая борода коротко подстрижена, усы выбриты совсем. Хиллориан поискал в лице старика тот трудноопределимый, но легко замечаемый оттенок беспокойного ханжества, который свойственен профессиональным сектантам, поискал – и не нашел. Иеремия был спокоен как скала, бирюзовые глаза под сморщенными старческими веками смотрели твердо и умно. Хитринка в облике Фалиана определенно присутствовала, но скорее житейского толка – за фигурой пророка не маячил чертенок обмана.

– Тогда Мировой Разум сообщил вам, зачем я пришел?

Иеремия принял вызов с завидным хладнокровием.

– Однако же, я не стану мешать вам выполнить задуманное, Наблюдатель. Не в моих правилах мешать живому существу следовать собственной сущности. Вы пришли сказать нечто – говорите. Попытайтесь убедить меня, раз вас толкает к этому внутреннее побуждение.

Хиллориан посмотрел в бирюзовые, умные глаза – спокойствие Иеремии завораживало. В воздухе комнаты пахло сушеной мятой, мягко гудел залетевший в полумрак дома псевдо-шмель. В самом воздухе, казалось, ласково разлился надежный покой – то, чего годами не хватало полковнику. Хиллориан заколебался, жестко преодолевая нестерпимое, невесть откуда взявшееся искушение без обиняков выложить все старику.

– Я не стану скрывать, ваша деструктивная деятельность смущает власти Каленусии. Я не понимаю вас, Фалиан – во многом, хотя и не во всем. Вы знаете – ваши способности позволяют вам это – при мне нет ничего: ни записывающей аппаратуры, ни оружия. Скажите честно, как уважаемый мною человек – чего вы надеетесь этим добиться? Вернуть общество в каменный век? – но вы сами знаете, и знаете прекрасно, что это невозможно. Прославиться? – но вы до сих пор отвергали самые заманчивые предложения масс-медиа. Хотите власти? Она до сих пор ограничена кучкой таких же фанатиков, как и вы сам, Иеремия. Чего же вы хотите, Фалиан?

Старик размышлял не более полуминуты.

– Вы сын Мирового Разума, как все люди. Прислушайтесь – разве ответ не очевиден?

Хиллориан сокрушенно покачал головой.

– Для меня – совсем и совершенно не очевиден.

– Хотите его получить?

Полковник насторожился – что это? Приглашение посетить внутреннее собрание секты? Очень похоже. К делу об Аномалии такой визит прямого отношения не имел, однако для “глазка” предложение звучало любопытно. Креатуры явно открывались, соблазнительно маня двусмысленностью перспектив – слишком замкнутыми казались до сих пор луддиты.