Мяса он не ел совсем, а вот рыбу любил. Сам, правда, ее не ловил, покупая у местных рыбаков или у мальчишек.

Жил он одиноко на краю поселка, ближе к тайге, как раз на пути к Корабельной балке, в маленьком деревянном домике, стоявшем здесь, как говорили местные старики, уже больше ста лет.

По-русски дед говорил очень хорошо, а вот писать толком так и не научился. Как сообщал потом в своих письмах Плужников, оставшиеся и сохраненные им после деда дневники и руководства по боевой системе того стиля,которому тот их обучал, написанные китайскими иероглифами, так и остались для него загадкой.

Дед, насколько помнил Сергей, почти ни с кем не общался в поселке, по крайней мере, из взрослого населения. Зайдет в магазин хлеба-чая купить, да раз в неделю сходит к рыбакам на другой конец поселка за свежей рыбой – вот и все его общение было. Дети же частенько забегали к нему. Он искусно вырезал из дерева фигурки различных животных, птиц, драконов и еще каких-то неведомых существ, делал из подручных средств красивые и надежные поплавки для удочек, так что зачастую происходил натуральный обмен дедовых изделий на рыбу, только что пойманную кем-то из мальчишек.

Потом уже, намного позже, когда после нескольких лет упорных тренировок они с Колькой остались у деда только вдвоем, тот в минуты откровения, которые со старостью находили на него все чаще, много им рассказывал о своей жизни в Китае. Рассказывал о своей родине – горной провинции Сычуань, самой большой в стране и самой населенной, о людях, которые его окружали, о своей семье, полностью погибшей от рук так называемых партизан, действовавших в интересах китайской компартии во главе с Мао, любимой поговоркой которого в то время была – «заколотой свинье кипяток не страшен».

После отхода Чан Кайши со своими сторонниками на Тайвань, всех сотрудничавших со старым режимом и с гоминьданом коммунисты объявляли, как минимум, правыми уклонистами и ссылали на перевоспитание в специальные трудовые лагеря. Деду чудом удалось бежать из одного такого лагеря вблизи советско-китайской границы.

Гражданская война, продолжавшаяся, по сути, не один десяток лет по вине как коммунистов, так и сторонников гоминьдана, ввергла страну в пучину всеобщего хаоса, голода и бесправия. Дед вспоминал, как в конце сороковых в результате обвальной инфляции деньги возили на тележках, а цена на рис поднялась до такой отметки, что, порой, отчаявшиеся люди, ранее и не помышлявшие о воровстве, громили продовольственные лавки и выносили оттуда все, что могли. Не зря с той голодной поры и до недавнего времени в Китае в качестве традиционного приветствия звучал вопрос «Вы уже поели?», унижающий великую китайскую нацию.

Как и большинство китайцев, дед был патриотом и гордился культурой своей древней страны. Почти четыре тысячелетия истории Китая, столько же, сколько насчитывает и ее письменность, принесли ему славу и процветание, а древнекитайская философия, проза, поэзия и живопись достигли необычайного совершенства, вызывая восхищение во всем мире.

Старый китаец был очень образованным человеком и большим знатоком истории и традиций китайского народа. Он говорил, что все китайцы, независимо от степени грамотности и образования, знают из истории Китая три самые важные вещи: древнейшие императорские династии Шан и Чжоу; основателя державы императора Цинь Шихуанди, который объединил страну, создал законы и построил Великую китайскую стену; а также династию Хань, управлявшую настолько хорошо, что китайцы до сих пор называют себя ханьцами, в отличие от других национальностей страны.

Дед очень страдал оттого, что в прошлом великая страна на его глазах начала приходить в упадок, а отношения с СССР разладились до предела. Как утверждал тогда Мао Цзэдун, «основная угроза безопасности Китая исходит не из Соединенных Штатов, а из Советского Союза». И когда весной 1969 года на границе между Китаем и Советским Союзом на острове Даманский, – или как его называл дед «Чженьбяо», – возник вооруженный конфликт, почти что рядом с ними, он совсем огорчился, тем более что и некоторые жители поселка стали косо на него поглядывать, а местные гэбэшники даже несколько раз «приглашали» его в свою «контору», расспрашивая о жизни на советской территории и о родственниках, оставшихся в Китае.

Так, Сергей практически вырос на рассказах старого китайца о своей Великой стране, о ее народе, традициях и боевых стилях китайского ушу. Кроме того, из литературы, так или иначе касающейся Китая, он перечитал все, что только смог найти во всех местных библиотеках, начиная от народных сказок и физико-географических обзоров и заканчивая большой научной монографией издания тридцатых годов, каким-то образом оказавшейся в единственном экземпляре в их школьной библиотеке. И, может быть, поэтому, поступив на разведфакультет военного училища, он изъявил желание учиться на отделении китайского языка.

Сергей подошел к окну. На улице усилившийся ветер поднимал недавно выпавший снежок и уносил куда-то вдаль. Вот так и судьба бросает людей, кого куда. По-видимому, туда, где они для кого-то или для чего-то нужны. А кто это за них решает?

Он вспомнил, при каких обстоятельствах дед стал тренировать их в китайском ушу или, как его тогда называли мальчишки, – «приемчикам из китайского самбо».

Было это после окончания ими второго класса. Как-то летним утром заскочил к ним домой Колька Плужников, как всегда возбужденный какой-то своей новой идеей, на которые он был большой мастер. Отец Сергея был в плавании, а мать только что ушла на работу в больницу, где работала медсестрой в операционной.

– Что-то подозрительно быстро Колька появился после ухода мамы, – подумал тогда Сергей, – не иначе, как выжидал опять где-нибудь за углом, пока та не выйдет из дома. Колька почему-то ее боялся, – то ли потому, что та казалась очень строгой, в отличие от тети Клавы, Колькиной матери, то ли оттого, что работала в больнице, а врачей он боялся больше всего на свете после того случая, когда его сбила машина.

Как бы то ни было, а его лучший друг Колька Плуг стоял на пороге и возбужденно рассказывал, как дед-китаец, к которому они вчера заходили с

Юркой Кирсановым и Пашкой Бузой, – заносили ему рыбу, – показывал им такое… такие приемчики, как в той картине про японских самураев, которую они зимой смотрели в клубе, только еще похлеще. Они подошли к его дому как раз в то самое время, когда дед подпрыгивал в воздух и махал руками и ногами, и только потом опускался на землю.

– Кто, дед? – не поверил Сережка, – Как же, ври дальше. Ты что, не знаешь разве, говорят, ему уже больше ста лет? А в этом возрасте уже не бегают, не прыгают и ногами не машут.

– Да честное октябрятское, – выпучил глаза от возмущения, что ему не верят, Колька, – чтоб мне провалиться сейчас на этом месте, – и он для пущей убедительности топнул ногой о деревянный пол в квартире Казанцевых. – Мы тоже удивились, когда увидели, как он сигает почти до самой крыши, – продолжил он, видя, что после его клятвы друг уже не так недоверчиво относится к его рассказу, – Так он и нас пообещал научить. Сказал, что это такая китайская борьба, он ей с пяти лет занимается. Айда с нами, Буза с Юркой уже ждут возле бани. Они не хотели сначала тебя брать, но я их уговорил. Ты же больше всех в классе подтягиваешься на турнике, – тараторил Колька, не умолкая.

Сережка быстро оделся и выскочил вслед за другом на улицу, забыв съесть выложенную мамой на тарелку котлету и выпить чай. Мать всегда ругалась, когда он уходил из дома, не позавтракав.

Старый китаец их уже ждал.

Резко зазвонил молчавший все это время телефон. Сергей отложил раскрытую книгу.

– Кто бы это мог быть? Его новый номер знала только Светлана, да Толя Кузнецов, его бывший уже шеф.

Он снял трубку. Металлический голос сообщил, что если до двадцатого числа сего месяца не будет произведена оплата за междугородние переговоры, межгород будет отключен.