Через десять лет Шкваркин, терпеливый и расчетливый блюдолиз и угодник перед начальством, занял пост ректора.

В то утро он сидел в кабинете, стараясь не выглядывать из окна, – в сквере Энтузиастов опять возводили какие-то фантастические здания; на его памяти этот клочок земли уже раз пять поменял свой облик. Главный архитектор все что-то мудрил, переделывал и перекраивал, доводя вверенное ему пространство до пределов совершенства.

На улице меж тем оркестр успокаивающе играл «На сопках Маньчжурии».

Рядом, просматривая какие-то бумаги, расположился Ребышевский, ставший теперь председателем профкома.

Два ученых мужа были неразлучны, как иголка с ниткой, поскольку уже много лет им приходилось скрывать неприятную правду.

Вот и сейчас, забыв о текущих делах, они обсуждали все ту же стервозную аудиторию, которая и не собиралась возвращаться к оседлому образу жизни.

– Ну и что там наша резвушка-поскакушка опять учудила? – спросил Шкваркин, разливая по чашкам капучино с корицей: соблазнительный запах стелился по кабинету.

– Говорят, позавчера студенты Липокуцкий и Неупокоев, задержавшись после курса по судебной медицине, видели ее на четвертом этаже, – ответил Ребышевский. – Дверь была открыта, и они туда, естественно, засунули свои любопытные носы. Там никого не было, но на столе лежали раскрытые конспекты, густо исписанные мелким почерком. Ладно хоть сообразили порог не переступать, хватило умишка. Я сходил посмотреть – но уж и след ее простыл. Может, отсиживается в подвале, а то и в морге, – с нее станется.

– Не Пустякова ли это конспект, – сокрушенно вздохнул Шкваркин, втянув голову в плечи. Ему до сих пор было безмерно жаль талантливого молодого человека, исчезнувшего много лет назад.

– Липокуцкий еще сообщил, что одна первокурсница недалекая распускает сплетни, что мы, мол, не в состоянии следить за учебными помещениями и что комнаты у нас ведут бродячий образ жизни, студенты пропадают, и все такое прочее. Девица вздорная, без печати интеллекта на лице, вихры нечесаные дыбом стоят. – Ребышевский постарался изобразить зачинщицу волнений в самых черных красках.

– Подозреваю, что она провалит зимние экзамены, – подмигнул Шкваркин.

– Срежется, срежется, как пить дать. Только поступила и уже народ баламутит, – поддакнул Ребышевский, недобро сверкнув глазами.

Вечером нежданно нагрянули репортеры.

– Скажите, правда ли, что у вас в университете полтергейст? – допытывалась развязная журналистка в модных очках, тыча ректору в лицо оранжевый микрофон.

Терпеливо объясняя назойливой барышне, что все это досужие выдумки и чепуха на постном масле, Шкваркин с грустью поглядывал на архитектурную нелепицу за окном. Уж лучше бы окна выходили на трансформаторную будку, чем на все эти средневековые изыски. Тоже мне, Чернышов, рыцарь печального образа выискался…

– И за что ты пресс-секретарю деньги платишь, это ее задача от журналистов отбрыкиваться, – пожурил его тем же вечером Ребышевский.

Шкваркин взял недельный отпуск, укатив в свою резиденцию, – тоже, кстати, с видом на венецианские палаццо, – оставив славную и толковую девушку Милицу Золотушину, служившую пресс-секретарем, воевать с журналистами местного канала. Она хладнокровно и даже с юмором отражала все атаки и ни капли не верила в  миф о перемещающейся комнате, пока в четверг вдруг не увидела заблудшую аудиторию рядом с собственным кабинетом.

Нахалка втиснулась между Милицыной каморкой и большим лекционным залом в семь окон. В итоге оба помещения значительно потеряли в площади: незваная гостья отщипнула пространства и справа, и слева, ведь нужно же ей было где-нибудь поместиться. Дверь кокетливо приоткрылась – самую малость, так, чтобы не разглядеть ненароком, что там внутри… Показалось Милице или нет, но вроде кто-то тихонько кашлянул.

Неужели в аудитории был человек?

Золотушина кубарем скатилась по лестнице на первый этаж, а через день уволилась по телефону.

Едва с Европы были сняты архитектурные сливки, как двух наших приятелей качнуло в сторону Азии.

Самым первым городом, подвергнутым разорению, стала Бухара, затем досталось и Багдаду, а потом во всю ширь развернулся восточноазиатский бум.

Сначала в Семизвонске появились улочки из древних японских городов, которые расположили на пустыре в такой тесноте, что дети, играя в классики, легко перепрыгивали из Киото в Токио и обратно.

Затем настала очередь Поднебесной. Как раз сегодня Мэри шла по Китайскому кварталу – мимо недавно отстроенной «копии» одного из павильонов дворца Гугун, раскрашенного во все цвета имперского честолюбия, – мимо детей, репетировавших какой-то танец с желтым бумажным драконом, мимо магазинов с шелковыми нарядами баснословной стоимости, о которых ей не приходилось и мечтать, – по направлению к бюро Неожиданных экскурсий.

Девушка вошла в кассовый зал, битком набитый народом. Взгляд скользнул по рекламным плакатам, зазывающим в туры выходного дня по луарским замкам. Выстояв очередь, она взяла билет на экскурсию по подземельям. На билете была надпись: «Место сбора – улица Песочная 1, кв 4», Мэри кисло усмехнулась. Это был ее адрес.

«В Багдаде все спокойно, спокойно, спокойно», – где-то высоко вверху пело радио, приглашая на Багдадскую улицу.

В ближайшую субботу Мэри ждала туристов у себя дома. Они явились вовремя; экскурсию, кстати говоря, вела Милица Золотушина, которая сменила работу по уже известным нам причинам и поступила на службу в Бюро на испытательный срок.

Нужно ли говорить, что экскурсоводов в городе становилось больше день ото дня, потому что Чернышов, как всем уже было абсолютно ясно, не собирался удерживать своего несущегося во весь опор архитектурного Пегаса?..

Золотушина немного удивилась, что экскурсантка живет прямо на объекте, но, если рассудить, этот факт был куда менее шокирующим, чем поведение пресловутой аудитории, поэтому бывшая пресс-секретарь только пожала плечами и порвала предъявленный ей билет по линии контроля.

В группе туристов, помимо Мэри, было всего пятеро человек, все взрослые, – Милицу пока опасались бросать на детские группы.

Экскурсовод отогнула ковер и повернула ключ в заветное подземелье.

Из него незамедлительно повеяло холодом и сыростью; но всплеск ледяного воздуха не напугал гостей, поскольку на билетах была напечатана рекомендация одеваться потеплее.

Свет в подземелье отсутствовал, поэтому Золотушина раздала всем экскурсантам фонарики. Собственно, проводку здесь делали, и неоднократно, но она переставала работать без видимых причин уже на второй-третий день: очевидно, мрачное подземное святилище саботировало появление электричества в своих таинственных глубинах.

– Мы находимся с вами в копии подземного храма Гипогей,  – сказала Милица, почему-то растягивая слова. Как узнала Мэри гораздо позднее, новичков-экскурсоводов снабжали микроскопическими наушниками. Кто-то на другом конце провода ей суфлировал, но догадаться об этом было не просто.

– Особенность этого храма в том, что он опрокинут к центру земли. Подземная часть святилища копирует надземную, правда, в перевернутом виде, – плавно вещала Милица, прислушиваясь к подсказкам. Она, в общем-то, учила текст, но сейчас немного разволновалась, и все позабыла. Девушка бывала здесь всего один раз, внимая образцовой экскурсии Альционы, и теперь вдруг поняла, что не совсем точно помнит, какой из разветвлений туннеля приведет к соляным копям, а какой – темнице времен Ивана Грозного. Рановато ее бросили на амбразуру, но выхода не было, – экскурсоводов катастрофически не хватало.

Волнения были напрасны: Милица успешно разобралась в хитросплетении тоннелей, и экскурсанты сфотографировались и с соляными скульптурами, и в каменном мешке с пластмассовым скелетом (его разместила здесь охочая до подобных шуток Рузанна).

Если уж говорить о скелетах, то все могло быть и хуже, потому что одно время наши архитектурные авантюристы лелеяли план по транспортировке в город парижских катакомб.