Фарин нахмурился:
— А вот и нет. Если бы их было тысячи тысяч, хоть одна бы уже сюда залетела. Поэтому ложь — вторая.
— А вот и нет. Ты не встречал эти тысячи в Колдоме только потому, что они теплолюбивые: знают, что здесь не выживут.
«Я тоже теплолюбивый. И тоже знаю», — хотел сказать Фарин, но сказал не это.
— Можно погладить? — кивнул на замершего на плече незнакомца бакашика. Фарин ожидал отказа: мать всегда запрещала ему делать всё, что выходило за рамки необходимого. Но тот не отказал. Лишь взглянул всё с той же едва различимой насмешкой на самом дне ярко-синих глаз и ссадил с себя бакашика на хрустящий снег. Какая она всё-таки красивая и… не белая, яркая до того, что кажется невозможной.
Это сон. В Колдоме не может быть синего или чёрного. Здесь можно найти чуть-чуть золотого — на жутком гербе и в волосах своенравной Раэль, достаточно алого — как всё на том же гербе, так и на снегу, расплывающимся неаккуратными пятнами крови, и невероятно много белого — везде, куда только мог упасть взгляд.
Бакашик вновь чихнул, но покорно ожидал, разглядывая Фарина со сдержанным любопытством, пока тот не решился наконец коснуться изящной шеи. Перья оказались нежными, как лёгкие ткани в покоях Раэль, как единственная в Колдоме трава на пяточке у Храма, как тёплый солнечный луч, блуждающий по лицу, если исхитриться и забраться в предгорья…
Незнакомец всё также стоял чуть поодаль и наблюдал. Тяжёлый синий плащ лениво колыхался, в чёрных волосах застревали случайные снежинки. И таяли. Он был живой, этот чужак, и глаза его, яркие, изменчивые даже в ровном свете, не походили на пустые бледные льдинки у охотников. Наверное, если бы Фарин когда-нибудь видел море, он сравнил бы их цвет именно с ним. Но моря Фарин не видел, не видел и глубокого южного неба, чтобы это не значило. Поэтому он сказал чужаку, что его глаза похожи на его плащ.
— Да, именно так я их подбирал.
— Кого?
— Свои глаза, — с неизменным выражением лица отозвался человек, заставляя мальчика запунцеветь от собственной глупости. — Как твоё имя?
— Фарнион Кэлэ, — выпалил тот. А затем мысленно залепил себе оплеуху. Чего это он вздумал представляться чужаку? Тот ведь так и не ответил, зачем сюда пожаловал. Вдруг — разведчик, захватчик, враг? А он, беспечный, птичку разглядывает… Фарин оставил в покое шелковистые пёрышки. Отступил на два шага. Спрятал горящие от непривычного тепла пальцы за спину. — Теперь ваша очередь. Скажите имя!
Чужак вновь улыбнулся самым краешком тонких губ, но яркие глаза не отразили улыбку: на их дне копошилась смутная печаль.
— У меня нет имени.
— Как это «нет»? — фыркнул Фарин.
Чужак пожал плечами. И в этот миг вдали появился выходящий из ущелья и бранящийся на незнакомом языке боевой отряд. Синяя шерсть, стальная кольчуга поверх… наплечники с чёрным рельефом и шлемы в форме скалозубьих голов. Равентенцы.
Незнакомец даже не обернулся на приближающиеся голоса. «Это его люди», — вдруг понял Фарин. Мать говорила, у равентенского правителя, гераниса, нет имени, только порядковый номер. Но неужели это геранис? Что делать? Кланяться как царю и старым статуям? Но разве он может? Равентенцы же враги… Враги же? Тогда к чему был разговор? Мать учила, что равентенцы ненавидят чужаков и нападают, как только тех завидят. Но геранис не нападал. Геранис был… добр.
Двое воинов из десятка почти тут же оказались рядом: широкие, тяжёлые, серокожие. Но геранис зыркнул на них как-то странно, и те синхронно отступили, отведя взгляды (смущённо?).
— Боитесь, мне навредит ребёнок? — сказал. Голос, до того спокойный и мягкий, вдруг огрубел и заострился, стал отдавать угрозой. «Он оскорблён их словами, — понял Фарин. — И я тоже, наверное».
— Я умею драться! — заявил он. Воины разразились… смехом. Да, смехом. Раэль тоже иногда смеялась, Фарин запомнил эти звуки. — Вы не верите?
Воины засмеялись снова, но тут же замолкли под очередным взглядом гераниса.
— Вот как. Где твоё оружие? — спросил, чуть прищурив ярко-синие глаза.
— Не здесь. Но я умею. Даже хорошо. Да. Правда. — О Праматери. Почему Фарин тогда говорил так коряво?
— Я верю. Твоё оружие — копьё?
Фарин резко кивнул.
— Gernis. Cergil ba fe merhal*, — прорычал один из воинов. Изо рта вышло белое облачко пара. Так странно.
— Ta, Daynar, — отозвался геранис с лёгким кивком. Снова обратился к Фарину. — Царь очень любезно послал тебя встретить нас. В этих снегах легко заблудиться, да?
Фарин потупил взор. Никто его никуда не посылал, конечно, но геранис наверняка вновь оскорбился бы, если б ему об этом сказали.
— Да. Да, это наш царь меня послал. Идёмте… — Фарин замялся, не зная, как к нему обратиться. В конце концов, просто мотнул головой и пошёл в направлении города.
Изящная птица планировала почти над головами. Равентенцы шли сзади, посмеиваясь и обмениваясь фразами на своём грубом языке. Геранис — чуть впереди Фарина. Чёткий, но тихий шаг, прямая спина, промёрзший синий плащ чуть похрустывал от холода… Геранис знал, куда идти, чуть ли не лучше самого Фарина.
Не похоже, что он такой, как мать рассказывала. Может, зря Раэль сбежала?.. Нет, не зря. Если б не сбежала — уехала бы на юг, и Фарин бы уже никогда, никогда, никогда не увидел её!
— Вы женитесь на Раэль? — выдал Фарин. Он чуть ускорил шаг, держась теперь с геранисом вровень.
— У меня не может быть жены. Кто такая Раэль? — спокойно уточнил геранис.
— Раэль — это наша царевна. Не может?.. Но царь… — Фарин прикусил язык. Вот же дурак! Вдруг это тайна была?
— Дальиг хочет выдать за меня свою дочь. Слышал, Дайнар? — бросил геранис через плечо.
— Я знал, — донеслось в ответ.
— Знал об этом и не сказал?
— Нет, gernis. Знал, что он глупый жадный blurtal.
Геранис усмехнулся уголком губ. Обратил взгляд ярко-синих глаз на Фарина.
— Ваш царь всё время лжёт, ты заметил?
«Да», — подумал Фарин, но лишь пожал плечами. Белые холмы проплывающие мимо, мало чем отличались друг от друга, но ему казалось, что он знал каждый из них до последнего хрусталика льда. В Колдоме настолько мало найдётся дел для ребёнка, что и пересчитывание снежинок могло сойти за подобное.
— Тебе не скучно здесь? — вновь прозвучал вкрадчивый голос гераниса.
— Что? — не сразу понял Фарин.
— Снежные живут лишь ради охоты и службы своим богам. Они не представляют себе иного — такова их природа. Но у полукровок это свойство обычно уходит.
— Вы и правда видели других? Как я?
— Я живу долго, — ответил геранис сухо.
— А они долго живут? Из них хорошие охотники получаются? Кожа потом белеет? И холод, наверное, уходит?.. — В самой глубине синих глаз опять мелькнула насмешка. Фарин вёл себя, как мальчишка… Хотя он, конечно, и был тогда мальчишкой, но считал себя взрослым и от других ждал такого же отношения. Оттого и пояснил: — Мать просто мне не рассказывала.
— Ясно, что не рассказывала.
— Что значит?..
— Снежные убивают полукровок. Обычно ещё в младенчестве, чтобы не мучились. Или уже в юности за богохульство.
— За богохульство?.. — внутри всё обмерло. Фарин как раз сегодня выказал своё непочтение к богиням при матери.
— Ни один человек в здравом уме не будет молить богов о смерти, если он не чистокровный Снежный…
Это правда. Фарин ведь сам думал так. Что это странно, непонятно, неправильно… Что сами Снежные неправильные. Но разве за это он заслуживает смерти?..
— Я напугал тебя, — заключил геранис, пробежавшись цепким взглядом по его лицу. — Иногда забываю, что не всё следует говорить детям.
Правда ли не следует? Правда ли это вообще, что он сказал?
— Вам придётся с матерью моей говорить. Царя нет в Нофе, — пробурчал Фарин себе под нос.
— Давно нет?
— Дня три.
— Вот как, — уголок губ гераниса вновь дёрнулся в подобии усмешки. — Как любезно было попросить тебя нас встретить даже до того, как мы обещали придти, — произнёс с явным намёком.
