========== Часть 1 ==========

Первое, что помнил Фарин из детства — это холод. Вечный, колючий, стылый холод его родины. От холода не уйти. Минует короткое лето. Скроет скупое солнце снежная завеса. Застынут речные потоки. И Великая Тьма вернётся к ним, в обитель льдов и теней. Она всегда возвращалась. И день становился ночью.

Но раньше он холода не боялся. Давно, в то время, когда был маленьким мальчиком и мать носила его на руках по дворцу. Там всё время ходили люди. Фарин не слышал их шагов, он редко мог различить среди белого камня стен их тонкие силуэты, не прозвучи приветствия. Их кожа — пористая снежная перина. Их волосы — оставленная баспаэ* паутина. Их глаза — острые голубоватые льдинки. Люди эти — лишь один из ликов Холода.

Но тогда Фарин об этом не думал. Всё казалось ему таким чистым и хрупким, таким уместным и правильным. Люди жили праведно. Люди были охотниками, истребляющими порождений Тьмы. Люди носили благословение Праматерей. И плевать, что они отличались от снегов пустошей, где жили, лишь самую малость — других он не видел.

Быть может только в зеркале.

— Ма, у меня деревянная кожа потому, что я проклят? — однажды спросил он.

Мать посмотрела на него очень спокойно. Присела на корточки, чтобы видеть глаза.

— Почему же деревянная?

— Я хотел сделать себе копьё, как все охотники. Когда ломаешь прут, у него такая сердцевина, — Фарин ткнул пальцем в не скрытую одеждой щеку.

Мать сморгнула.

— Нет, Фарнион. Ты не проклят. У всех южан кожа такого цвета. — Фарин вопросительно коснулся своих белоснежных волос. — Не ты, твой отец.

— А какие они, эти южане?

Мать почти не раздумывала над ответом:

— Грязные, порочные, жадные, жестокие. Всё мерят монетой.

— Что такое мане?.. Нет, я про другое. Им бывает… — Фарин вжал голову в плечи, — …холодно?

— А тебе бывает? — Мальчик в ответ кивнул. — Не выходи больше из дворца.

Она плавно поднялась и двинулась к проёму. Фарин подскочил за ней:

— Но как же я стану охотником, если не тренироваться?

— Ты не станешь охотником.

Он застыл, недоумённо хмуря белые брови.

— Но все становятся охотниками. Кем же я тогда?..

— Молись Праматерям, Фарнион, и ты не будешь чувствовать холода.

В глазах её блеснуло нечто, отдалённо напоминающее жизнь. Позже Фарин понял, что это было безумие. Но тогда он поверил. Он пришёл в храм, полный привычных, неотличимых от белоснежных стен людей. Он думал, как будет хорошо, когда Праматери отнимут от него холод, каким умелым он станет охотником…

…Один за другим склонялись в молитве белые фигуры пред исполинскими изваяниями Праматерей. Один за другим повторяли одни и те же слова. Волосы встали дыбом на голове мальчика. Острые иглы страха пронзили его грудь. «Позовите меня во Тьму. Даруйте мне шанс на вечный покой», — говорили они. И улыбались. Растягивали белые губы, смотрели с надеждой в каменные глаза древних богинь.

Что такое вечный покой Фарин уже знал. Он был ещё слишком живым, чтобы молиться.

А значит, от холода не уйти.

***

Второе, что въелось в память Фарина против его воли — Раэль.

Красивая до гордости и гордая до горделивости, она являлась неоспоримым идеалом для его матери — ведь Раэль была их царевной. А ещё жрицей.

Они иногда играли. Иногда Фарину даже нравилось с ней играть. Раэль была старше, её уже брали на охоту, и тайком от взрослых она хвасталась перед ним своими умениями. Фарин не возражал — сама о том не подозревая, царевна стала его учителем. Он запоминал все её движения чётко и старательно. Наверное, разбуди его кто ночью, он смог бы повторить их все до единого. Но чаще всего Раэль казалась невыносимой, и Фарин терпел её внимание стиснув зубы.

— Покажи, что там у тебя, — снисходительно велела Раэль.

Не дожидаясь ответа, она нагло заглянула через плечо, но Фарин склонился ниже, полностью заслоняя своё творение.

Царевна обиженно засопела:

— Тэ*! Твой сын не хочет показывать мне своего волчонка!

Мать бесшумно, как все снежные люди, встала за спиной и положила руку на плечо.

— Фарнион, ты дитя благородного холода. Жадность не должна быть тебе свойственна.

Фарин со вздохом откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Говорили, южане делают так, когда чем-то недовольны, но недовольства он не испытывал. Просто было холодно. Как всегда.

Раэль с болезненным энтузиазмом схватила лежащий перед ним листок. Нацепив на лицо взрослое серьёзное выражение, повертела тот в руках.

— Неплохо, — снисходительно признала она. Фарин угукнул. — Ты быстро учишься, он и правда похож на волка. Вот только у него другого цвета шерсть. Смотри, как у меня.

Тонкая ручка указала на второй листок, надорванный с левого края.

Фарин подавил улыбку. Он прекрасно понимал, что в рисовании Раэль не преуспеть, и мать, судя по всему, понимала это тоже.

— Волки серые или белые, принцесса, — сказала она терпеливо.

«Или чёрные, — подумал Фарин. — Но, чтобы на них охотится, ты ещё не доросла».

— Это южные волки, а на юге везде золото. Ты сама говорила, тэ. Они жёлтые!

Мать покачала головой. А Раэль, невыносимая и гордая царевна, будущая жрица, эта идеальная девчонка, сморщила тонкий нос и разорвала рисунок Фарина на части. На мелкие клочки.

Фарин медленно расплылся в улыбке.

— Они се-е-ерые, — пропел.

Истеричный притоп — и принцесса скрылась в белом мраке дворцовых лабиринтов.

Мать не понимала его поведения. Резко выделилась на белой коже складка меж бровей.

— О Праматери великие! Фарнион, зачем же ты?..

— А она? Она, ма? Разве это хорошо: чужое рвать? Или, если она родилась царевной, ей можно?

— Фарнион…

— …царю же бороду можно носить. Ни у кого больше бород нет. Ты думаешь, я не знаю отчего она у него? А я помню священные тексты. Бороды растут только у грешников…

Мать пошатнулась. Зашарила рукой по воздуху, ища сиденье.

— Будьте прокляты все южане, даже их кровь порочна… Извинись, Фарнион. Извинись перед царевной-жрицей. Как бы худо не было. Расскажет Праматерям, а они с тобой… — женщина покачала головой.

Фарин нехотя повиновался.

В покоях Раэль было странно. В покоях Раэль было много красного и золотого, кажется, — цвета порочных южных монет. Там пахло чем-то сладким, и окна были плотно закрыты, не пуская Холод.

Она и правда молилась. Фарину страшно даже стало на секунду, что вот она — расплата, напророченная матерью за злословие. Но молила Раэль не о наказании ему, грешному. Не о зловещем «вечном покое» для себя, праведной. Она молила о праве быть лучше Фарина, рисовать красивее Фарина.

Фарин же помолился о том, чтобы она получила от Праматерей по заслугам. Но молитвам жрицы Праматери вняли, молитвам полукровки — нет. И Фарин подумал тогда, что именно это им и нравится — Праматерям. Не неясные стенания о всеобщем благе или каком-то мистическом покое, а именно такие молитвы — чёткие и ясные, какие из уст неживых снежных людей вырваться не смели… Лишь из уст надоедливой Раэль.

Поэтому через пару лет Фарин решил, что влюблён в неё. Не за красивое лицо или гибкую фигуру охотницы, как прочие праведники, с немым одобрением созерцающие. Он был влюблён в тепло её покоев и в жреческую прядь порочного золота у виска. Он был влюблён в жизнь, что в ней теплилась. Что ему, мальчишке, какое-то тело?..

Только этой жизни он желал всем своим существом.

***

Третье, что Фарину не забыть уже никогда — дни, когда Раэль была просватана. Дни, когда она ушла. Дни, когда он узнал, что все лгут.

— Фарнион!

Тонкие девичьи руки обвили его плечи. Порывисто, странно — слишком даже для Раэль. Мать глянула как всегда спокойно и собралась было уйти, захватив учебные фолианты, но принцесса не позволила.

— О, милая тэ! Останься, прошу тебя! У меня такая добрая весть!..

Мать покорно застыла, а Раэль ещё раз взглянула на Фарина. Чуть скривила уголки белых губ, довольная его недоумением.