– Ты куда ходила? – не отставала мама. – На улицу? Славка там?

– Нет, обувь на крыльце.

– Залез куда-то, партизан. – Мать прошла в глубь кухни, теряясь в неосвещенности. Удар, звук упавшего стула, шипение.

Марта взяла второй блинчик, бросила его на блюдце, стала лить сгущенку. Сгущенка всегда хорошо. Она лечит душевные раны.

Марта подняла руку с ложкой, глядя, как струйка сгущенки вырисовывает вензеля на блине – белое и вкусное даже в темноте хорошо разглядеть можно. Бросила ложку в банку. В такую погоду сгущенка не радовала.

Мама споткнулась на пороге комнаты.

– Вот черт, ничего не видно.

Марта согласилась – не видно. Вот бы еще и не слышно было.

– Славка, ты где? – крикнула мать в потолок. Прислушалась. В доме стояла ватная тишина. – Ладно, проголодается – вылезет, получит по шее.

Марта взяла третий блинчик. Она бы на месте Славика не вылезала. Мать злится из-за отца и сейчас готова обвинить весь мир. Первый, кто подвернется, и будет виноват.

Приехали они в Хашезеро из-за отца. Он сказал, что проведет отпуск, две недели в начале июля, здесь, на родине предков. Должна была появиться баба Мотя, его мать, чья родословная шла из этих мест. Но именно из-за бабы Моти отец и задерживался. Уже пятый день задерживался. И теперь мать злилась – ей надо было встречаться с издателями и заниматься книгой. А она сидела в разваливающемся доме, где связь ловилась только на крыше, а воду приходилось таскать из озера.

Отец позвонил один раз, сказал, что скоро во всем разберется, и пропал. Надо было уезжать. Но они так долго сюда добирались, что мысль о возвращении вызывала тоску.

Раздражало само место. Умершая деревня, где остались одни дачники. Два раза в неделю приезжала хлебная лавка. Озеро не озеро, а так, болото. Комары. Косящиеся соседи. Постоянные разговоры про погоду.

Марта дожевала блин и потянулась к ложке. В темноте промахнулась, провела пальцем по крышке банки. Железо неприятно резануло кожу. Надо было раньше остановить движение, но какая-то сила заставляла вести руку дальше, глубже всаживая край. Обожгла боль. От неожиданности опрокинула банку, сунула палец в рот.

– Что ты все роняешь? – проворчала мать. – Что вы постоянно если не бьете, то бросаете, если не рвете, то теряете. Не дети, а монстры какие-то.

Марта поставила банку ровно, но сгущенка уже пролилась. Теперь можно блин сразу в лужицу макать. Надо Славке предложить.

Грохнула входная дверь. От испуга Марта чуть палец себе не откусила. По террасе прошло маленькое стихийное бедствие – загремел таз, упал стул, что-то бодро раскатилось, половицы заскрипели. Дверь распахнулась.

– Теть Лен, а у вас тоже света нет?

В комнату вместе с темнотой и запахом сырости ввалился Фей.

– А ты тут свет видишь? – огрызнулась мать. Ей не нравилось, когда Тимофей называл ее «тетя Лена». Ее даже студенты только по имени звали.

– А вроде не гремело. Чего вырубило-то?

Фей сделал несколько шагов, поддел ногой разбросанные тапочки, детальки лего поскакали по полу.

– Вот пойти к ним и спроси, – не сдерживала свое раздражение мать. – Ты Славку на улице не видел?

– На улице вообще ничего не видно, я пока дошел, три раза упал. Привет, Ташка.

Марта поморщилась и отвернулась. Ташкой ее звал один человек на свете – сосед Тимофей Тришкин. Сделал производную от последнего слога имени. Пока они не встретились, у Марты уменьшительных вариантов имени не было.

Мама твердила – потому она такое имя для дочери и взяла. Не нравились ей все эти Натули, Наташеньки и Натусеньки с Тусями. Только Марта. Красиво. Резко. Неизменно. Эх, мама, как же ты ошибалась!

Зашуршало, шоркнуло, и стало светлее. Марта обернулась – надо же, одна свечка, а света – как от хорошей лампочки в сорок свечей.

– Хорошо я еще по приезде заметила, где тут что лежит, а то бы так и сидели впотьмах, – произнесла мама. – Тимофей, ты чего такой грязный?

Не то слово, какой он был грязный. С ног до головы. Это надо было ухитриться так изгваздаться в свои три падения. Тришкин промолчал, только с ноги на ногу переступил.

– Тебя в озеро надо окунуть, – усмехнулась мама, – чтобы отмылся.

– Не, на озеро нельзя, – важно сообщил Фей. – Сегодня гроза была, а завтра праздник. Русалки купаются.

– Гроза – это понятно, а что за праздник?

– Так Ивана Купала.

Марта фыркнула – Фей был полон дурацкой информации.

– Если Купала, то самое время купаться. – Мать закрепила на столе свечу. Темнота отползла в углы и насупилась. – Славка-то где?

Марта знала, где Славка. Под кроватью. Но говорить не стала, а начала с удовольствием рассматривать Фея. У него было пухлое вечно нахмуренное лицо, словно он решал сложнейшую задачу по математике. Постоянно решал. Без перерывов на завтрак, обед и ужин. Во сне тоже наверняка хмурился. И чем больше Марта на соседа смотрела, тем он больше мрачнел. Смущать людей всегда приятно.

– Да когда ж этот свет дадут! – Мама глянула на Фея, словно он был главным над электриками в округе. – Так, ты говорил про праздник. Когда он?

– Завтра, – невозмутимо повторил Фей.

Что у него было, так это терпение. Тришкин мог занудно, по пять часов, повторять одно и то же. Его спокойствие хорошо дополняло сумасшедшую жизнь их семейства. В роду Марты спокойных не водилось.

– Завтра ночью, – поправился он.

– Тебе бы прогнозы составлять, – устало вздохнула мама. – Телефон писал: «Сегодня почти дождь». Почти! Этот дождь, между прочим, синоптики не обещали! А он идет. Погоди, когда праздник, ты сказал?

– С шестого на седьмое. Но это завтра.

– Завтра шестое? – ахнула мать.

Фей покосился на Марту. Она пожала плечами. Если маму синоптики не предупредили о дожде, то кто виноват, что завтра шестое? Все было очень сложно.

– Я тебе говорила, что сегодня пятое, – напомнила Марта. – Среда.

Среда – это точно. Дату, что ли, проверить? Марта потянулась к телефону. Про дату сразу забыла, потому что увидела: с зарядом вообще беда. Вот почему, как только нет возможности подзарядиться, батарея начинает стремительно садиться? Быстрее, чем обычно.

– Ах ты черт! – воскликнула мать.

Марта напряглась. Фраза «Ах ты черт!» частенько звучала в их семье. Обычно после нее ничего хорошего не происходило. С таким восклицанием мама вспоминала, что не приготовила ужин или не купила Марте в школу нужную тетрадь. Или еще что-нибудь плохое случалось – разбилось, потерялось или порвалось.

Вот и сейчас – без изменений: случилось плохое.

– Мне срочно надо в город! – выдала мать. – Я почему-то думала, что шестое – послезавтра.

– А мы? – удивилась Марта.

– На пару дней. – Мать на нее не смотрела, погрузилась в свои мысли. – Если дождь продлится и вас смоет в озеро, оставляйте буйки, чтобы я потом могла найти. За два дня далеко не уплывете.

– Что может произойти за пару дней? – начал Фей, но Марта уже вскочила, сорвала со спинки стула кофту – больше ей в дорогу ничего не было нужно, – крикнула:

– Я с тобой!

– Ты со Славкой, – отрезала мать. – Завтра утром уеду, через два дня вернусь. И кстати, найди брата. А то одна останешься.

Мать ушла в комнату и начала в темноте копошиться. Фей с довольной улыбкой смотрел на Марту.

– Ты чего улыбаешься? – разозлилась Марта. – Это ведь ужасно.

– Хорошо, что ты еще побудешь с нами, – добродушно протянул Фей.

«С нами» – страшнее слов не было. Деревня не была пустой, но и не была густонаселенной. Пара двуногих школьного возраста имелась. Марта их видела за окном.

Первые дни двуногие мелькали по горизонту на великах, один отважился подойти к калитке. Заметив его, Марта растянула губы в улыбке, собираясь принимать дары и подношения, но на этом контакт с инопланетными цивилизациями закончился. Пацаны укатили.

Потом пошел дождь, который смыл аборигенов вместе с их великами и дарами. Остался один Фей. Но он не считался, он сосед. На правах соседа Тришкин просто пришел к ним домой.